Во сне он воспринимает это как данность и не удивляется. Как не удивляет его ничего из того, что он о себе знает. Он помнит, например, что он сирота. Его родители, Варвара Кононова и Алексей Данилов, умерли во время страшной эпидемии, которая случилась, когда ему было двенадцать лет, в две тысячи двадцать восьмом году.
Во сне Данилову становится жалко себя. Как?! Он умрет, и так скоро?! Осталось каких-то четырнадцать лет? И Варя тоже? И Варю ему становится даже жальче, чем себя.
Однако сон продолжается, и в нем Афанасий Алексеевич Данилов, а для друзей Сеня, обходит периметр вверенной ему площади под открытым небом. Время года, пожалуй, осень. Сентябрь, как и за окном. Но они находятся где-то на севере, и поэтому холодно, над головой нависает низкое небо, по нему быстро летят тучи. Временами моросит мелкий и зябкий дождь. Пространство, расположенное вокруг, ровное и свободное, как стол чекиста, – ни холма, ни деревца. Только мох какой-то и лишайники.
За колючей проволокой он видит подобие городка – примерно в паре километров от них. Там он, Данилов-младший, в числе других военнослужащих, отдыхает, проводит досуг и готовится к смене. Впрочем, городок – слишком сильно сказано. Виднеется длинное приземистое здание, похожее на барак. В нем военные спят и принимают пищу. Довольно комфортно: офицеры, и он в том числе, живут по двое в комнате, солдаты по четверо. Горячая и холодная вода, удобства в каждой комнате. Кормят вкусно и обильно. В столовой проводят инструктаж и собрания. У каждого в пользовании компьютер с огромным экраном и полным набором всяческих развлечений: игр, фильмов, книг.
Связь с внешним миром обеспечивает вышка рядом с казармой. Это тоже строго охраняемый объект. А еще в городке имеются три вышки-ветряка. И дизель-генератор с обязательным дублированием. А также подземные емкости для солярки. Плюс гараж и ремонтные мастерские для военной техники. Одна смена на двух бронетранспортерах постоянно патрулирует внешний периметр, объезжая радиус примерно в двадцати километрах от объекта.
Служить довольно скучно. Однообразие: сутки караул – сутки свободен. Многие ждут не дождутся пересменки – через три месяца, а там две недели отпуска. Можно погулять в близлежащем городе Яранске, который расположен километрах в трехстах. Там рестораны, аймакс три-дэ кинотеатр, проститутки.
Все вокруг ждут отпуска. Зачеркивают дни в настенных календарях. Но не Афанасий. После того, что он совершит, ему явно будет не до отпуска. Да и не будет у него никакого отпуска. И ничего не будет. Скорей всего, он так здесь и останется – навеки. На этой бесплодной земле. Не пройдет и получаса.
Время, намеченное им для самого себя, истекает. В карауле они два часа стоят на посту, два отводится на сон, два – на отдых. И так – круглые сутки. Его сутки скоро подойдут к концу. Его сменят. Однако до этого он должен успеть кое-что совершить. Нечто абсолютно противозаконное. Лучше бы, конечно, сделать это после того, как он отгуляет отпуск. Выпить напоследок зубровки или вискаря и забыться в объятиях продажных жриц любви. Девушки у Афанасия нет. Однако он боится, что если будет оттягивать задуманное, то вовсе не решится. А потом – вдруг его и впрямь раскусят? Он и так старается не думать о том, что замыслил.
Считается, что чип, который всадили ему в лоб десять лет назад, когда всех людей вокруг прививали от неведомой и страшной болезни, способен передавать на расстояние твои мысли. И их считывают и изучают те, кому положено. Об этом без конца говорят по радио и телевидению, упоминают в сериалах. И на собраниях в части тоже, конечно, талдычат. Только это неправда. Потому что если бы это было правдой, его бы уже давно взяли. Афанасий свои мысли вынашивает не первый месяц. И ничего, их удается как-то скрывать. Значит, чепуха, что чип передает твои задумки, куда следует. Где ты в данный момент находишься – да, он может транслировать. Что ты изрекаешь вслух – тоже. (Именно поэтому Афанасий даже не попытался ни с кем сговориться, чтобы действовать сообща или найти единомышленника.) А вот мысли узнать – шалишь. Да и нет на Земле такой техники. Он до эпидемии хорошо в школе учился, успел физику застать, когда ее в средней школе еще преподавали.
Мысли скакнули к временам эпидемии. Она началась неожиданно, но исподволь, потихоньку. Афанасий ее хорошо помнит, достаточно взрослый был. Сначала она не предвещала ничего особенно опасного. Сколько их было, этих заболеваний! И на его памяти, и родители рассказывали: птичий грипп, потом свиной, и лихорадка Эбола, и бешеная чумка.
Последнюю заразу именовали собачьей чумой – потому что первыми ее переносчиками стали домашние четвероногие, одичавшие в городских кварталах. И появилась она там, где всегда подобного рода заболевания возникают: за тридевять земель, в Африке. Эпидемия уже началась, но о ней мало говорили и писали, поэтому мама и папа, ничего не подозревая, отправили тогда Афанасия в Америку. Обычная каникулярная поездка: поучиться в летней школе, подтянуть язык. И больше он родителей не видел… Но, с другой стороны, его, возможно, та поездка спасла. Все-таки Соединенные Штаты гораздо более развитая страна, чем Россия. Может, в Москве он бы тоже умер, как предки.
Ему тогда было всего двенадцать, но Афанасий помнит о том, что происходило, как сейчас. Сначала по телевидению шли репортажи о болезни как о чем-то далеком, чему надо сострадать, но что задевает других, не нас, а каких-то там черных на далеком континенте (впрямую об этом не говорилось, но подразумевалось). Да, им следовало соболезновать, им надобно было помогать – но молчаливо полагалось, что нас, представителей «золотого миллиарда», глядящих новости по спутниковому каналу на своих телевизорах с диагональю девяносто дюймов, это не касается. Тем более что самые жуткие кадры репортажей телевизионщики, щадившие чувства зрителей, в эфир не ставили. Лишь рассказывали: инфекция передается воздушно-капельным путем, и заражается около девяноста пяти процентов тех, кто контактировал с заболевшим. Инкубационный период довольно долог, около двух недель, и все это время собачья чума способна передаваться окружающим. Острый период длится три-пять суток и характеризуется высокой температурой, неудержимым кашлем и высыпаниями на коже. Смертность составляет запредельную цифру девяносто семь – девяносто восемь процентов. Представители Всемирной организации здравоохранения почти сразу выступили с предупреждениями об исключительной опасности нового заболевания, однако их мало кто послушал. Подумаешь, о чем там талдычат международные чиновники из благополучной Женевы!
Однако довольно быстро пандемия пробирается в развитые страны. Благодаря длительному инкубационному периоду ее разносят из Африки по свету те же чиновники от здравоохранения, журналисты, туристы и гастарбайтеры. Не проходит и двух недель, как первые случаи собачьей чумы регистрируются в России, Европе, Северной Америке и Австралии. Болезнь распространяется широко, и страны одна за другой вводят карантин, закрывают свои границы. Но это помогает слабо.
Все это время Данилов-младший живет в пригороде Кливленда, в принимающей семье пенсионеров, сколотивших немалый капитал на фондовой бирже. Довольно скоро объявляют карантин, и в свою американскую школу он не ходит – языком занимается, глядя новости по Си‑эн‑эн и играя с пенсионерами в «скраббл» и «монополию». Разговаривает по «скайпу» с родителями в Москве.
Потом, когда эпидемия кончится, он увидит в Интернете исследования: болезнь, прежде всего, поразила слаборазвитые страны. Впрочем, от любой заразы всегда больше всего страдают самые обездоленные. Не случайно туберкулез и СПИД называют социальными болезнями. Однако ни от первого, ни от второго не застрахован и любой богач. С новым недугом все оказалось страшнее и проще. Имелась четкая прямо пропорциональная зависимость количества выживших от уровня жизни. Шокирующий факт: среди людей, «стоящих» миллион долларов и выше, заразился примерно один процент. А неимущие или малоимущие, напротив, подхватывали вирус с частотой 99,95 процента.
Механизм того, каким образом вирус «выбирал» свои жертвы, так и остался невыясненным. Конечно, разглагольствовали ученые, значительную роль играли осведомленность, доступ к средствам гигиены и возможность не контактировать с больными – и все же одними социальными причинами избирательность вируса не объяснялась.
Когда все кончилось, Афанасий даже прочел статью в «Таймс», где говорилось, что ученые рассчитали «порог выживаемости». Он измерялся… в деньгах. И составлял примерно сто тысяч долларов годового дохода на человека, что, если переводить в цены четырнадцатого года, равнялось сумме в пятьдесят тысяч годовых. Но имелись и странные исключения. Одно из них было названо «парадоксом швейцара с Пятой авеню». Выяснилось, что на одной из самых богатых улиц мира – Пятой авеню в Нью-Йорке – заболел лишь один процент постоянных жителей. Мало того, оказалось, что крайне благоприятная статистика неведомым образом распространяется также на швейцаров и уборщиц, служивших в шикарных домах, хотя эти люди были совсем не богаты и до порога выживаемости явно недотягивали. Видимо, благодаря «парадоксу швейцара» выжил и сам Данилов. Высокие доходы его приемной американской семьи словно распространились и на него самого, окутали неведомой защитной пленкой.
Но имело силу и обратное явление, которое, в противовес, стали называть «парадоксом Гарлема». В трущобах и бедных кварталах обычно умирали не только постоянные обитатели, но и те, кто был финансово благополучен, но часто посещал неблагополучные места или работал в них.
Вот и отец, Данилов-старший, когда пандемия достигла России, как раз выступал с гастролями в одном из далеко не самых успешных городов – в Тольятти. И не хотел ведь Алексей тогда ехать, да Сименс, вечный его импресарио, уговорил… Вернулись они оба уже зараженными, и отец успел заразить маму…
В российской столице тогда выжил примерно каждый десятый, а просторы Сибири, Нечерноземья, Урала, Северного Кавказа вовсе обезлюдели. В таких небогатых городах, как Саратов, Майкоп или Оренбург, вымерли целые микрорайоны. Регионами гибла Индия, центральные части Китая, Африка, Мексика и Южная Америка.