– Спать совсем не хочется, — сказал Богданов. — Пойдемте еще куда-нибудь завалимся. Есть же здесь какие-нибудь ресторанчики?
Заведение, в котором они ужинали, уже закрылось. Пансионат с хосписным уклоном явно не предназначался для изысканных вечерних развлечений. Ольга было забеспокоилась, что скажет Николас, но тот сам к ним подошел и, выяснив, в чем вопрос, дал добро на вечернюю тусовку. Даже направление указал — по тому шоссе, по которому они приехали, только не в обратную сторону, а как бы двигаясь дальше, в сторону городка Сан-Педро.
Богдановы и Пиф зашагали в обещанный ирландский паб — это было прикольно, особенно с учетом того, что, кроме них, европейцев было не заметно.
Идти пришлось по неудобьям: тротуары вдоль шоссейки оказались не предусмотрены. Слава богу, хоть пылью особо не надышались, поскольку машин проезжало мало: раскрашенные джипни уже все разъехались по гаражам, и мимо путешественников, грохоча, изредка проносились только ободранные пикапы да мотоциклетки-такси со смешной, слегка прикрытой пластиковой крышей коляской на двоих.
– Оленька, смотри, ногу не подверни, — остерег жену Александр Федорович.
Это было немудрено, когда встречные авто напрочь ослепляли идущих. Радовало только то, что сам Богданов, казалось, не устал вовсе, спокойно вышагивая впереди.
Вот и нарисовалась неоновая вывеска паба с изображенной на ней огромной красной пивной кружкой и совсем уж гигантским, почему-то ядовито-зеленым, лобстером.
Зал был небольшой, с потемневшей от времени некрашеной деревянной мебелью. И с открытой верандой, выходящей прямо к черневшему невдалеке океану. Народу полно, вновь пришедшие с трудом нашли себе свободный столик.
К ним тут же подошла официантка — милая девчонка-метиска, как потом выяснилось, дочка хозяина бара.
– Вы предпочитаете местную кухню или европейскую? — спросила она на безупречном английском.
Есть не хотелось. Ольга и Пиф ограничились зеленым чаем с пирожными, Богданов попросил пива. Ольга Николаевна вопросительно посмотрела на Пифа. Тот разрешающе кивнул: он получил исчерпывающие инструкции на этот счет от Николаса. Они сводились к единственному правилу: пусть делает все, что хочет, — имеет право.
Затем подошла жена хозяина, невысокая красивая филиппинка-тагалка лет сорока, стройная, с по-прежнему точеной фигурой. Она принесла чай, пирожные и темное пиво в тяжелой стеклянной кружке. Богданов с наслаждением погрузил губы в прохладную пену.
Потом отметился и сам хозяин, пожилой толстый ирландец, минимум лет на тридцать старше супруги. Он поинтересовался, всем ли довольны гости. После чего пожелал Богданову удачи и сказал, что Николас — несомненно, самый умелый после бога. Похоже, секреты в здешней местности недолго оставались секретами.
Оглядевшись, гости быстро поняли своеобразие местного сообщества. Почти все собравшиеся были семейными парами, причем идентично подобранными: европеец или гринго-муж и азиатка-жена. Как и в случае с владельцем бара, средний возраст жен был лет на двадцать пять — тридцать меньше среднего возраста мужей. Многие пары пришли с детками — веселыми, в основном белокожими детишками, но с заметно миндалевидными черными глазами. У детей тоже сложилась своя оживленная тусовка, и очень к тому же горластая.
– Забавно, — заметил Богданов.
– Да, необычно, — согласилась жена.
Она вспомнила, что читала про это в самолете. Многие белые мужчины, закончив к шестидесяти или даже семидесяти свою прежнюю, часто неудачную, личную жизнь, приезжали на острова за новой. Здесь они сразу становились завидными женихами, причем женщины вовсе не являлись хищными охотницами за их не столь уж великим для Европы или Штатов состоянием. Просто в этих местах царил культ семьи и детей, а также культ почитания мужчины и уважения к женщине. Филиппинка получала полноценную и весьма состоятельную по местным меркам семью, а немолодой белый — нередко ранее недостижимое семейное счастье. Так что это вовсе не походило на распространенный в Юго-Восточной Азии секс-туризм. То есть, наверное, он на Филиппинах тоже присутствовал, но в данном конкретном баре явно не доминировал.
Посидели еще минут тридцать или сорок. Ни о чем не говорили, ничего не обсуждали. Просто наслаждались вкусной едой, напитками, обществом, совсем не мешавшим шумом собравшихся, приятным монотонным гулом океанских волн.
А еще Богдановы наслаждались тем, что пока что оба живы. Юный Пиф остро понимал это.
Обратно все же решили ехать, а не идти. Девочка-официантка вызвала такси: все тот же урчащий мотоцикл с маленьким старичком-водителем. Шлемы здесь принципиально не носили. Ольга Николаевна с Александром Федоровичем без проблем уместились в коляску, а Пиф уселся на седло за дедом-байкером.
Старик газанул, но тут же выключил мотор, Пиф не сразу понял, почему. Оказалось, из вежливости: к ним подходил пожилой ирландец. В руках он держал две бутылки пива.
– От заведения, — сказал он, передавая их Богданову. Тот смущенно поблагодарил.
– Удачи! — отсалютовал на прощанье ирландец. И неожиданно добавил: — Николас и меня лечил. Только тогда он был совсем молодой.
Мотоцикл затрещал и унесся в ночь. Буквально через пару минут уже были у ворот пансионата.
Пиф, едва лег — как провалился. Сон был сладкий, словно в детстве, хоть и совершенно бессюжетный.
А Богдановы еще долго не спали, просто лежали, обнявшись, на своей роскошной кровати.
У него ничего не болело. Ему было хорошо.
У нее затеплилась надежда. Может, Николас недооценил собственные чудо-таланты? Вон назавтра разрешил им настоящее морское путешествие, к архипелагу Тысячи островов. Вряд ли бы он выпустил умирающего на утлой лодчонке в океан, три часа в одну сторону.
Она обняла мужа двумя руками, поцеловала в губы. Он неожиданно ответил. Ольга почувствовала приближение давно уже не случавшейся близости. Начала нежно ласкать любимого. Его руки тоже стали удивительно ласковыми.
Дальше — будь что будет. А сейчас им хорошо.
8
На этот раз Дуняша покинула холодный дом легко. Скоро приезжал муж, и ей надо было привести себя в порядок, так что визит в дорогую парикмахерскую и СПА-салон, с точки зрения Станислава Маратовича, был не прихотью, а данью уважения его сыну и ее мужчине. По крайней мере, отсчитывая Дуняше деньги, он не поскупился: хватит на все и еще останется.
Процедура отсчитывания была обычной в отсутствие Марата. Свекор не был скупым, просто считал, что ненужные возможности приводят к ненужным поступкам.
Его сын подходил к делу по-другому: ему нравилось тратить деньги на жену и нравилось, когда она сама тратила деньги. Поэтому он оформил ей «платиновую» кредитку, клал туда крупные суммы, да еще подтверждал банку возможность серьезных кредитов.
Впрочем, не в коня корм: Дуняша, привыкшая к рациональным денежным расходам, и здесь не могла переступить через себя. Такой заряженной кредитки ей хватало больше чем на год. А когда деньги все-таки кончались, Дуняше неловко было их просить, и нередко она сидела совсем без средств, пока Марат сам не вспомнит. Или, как сегодня, Станислав Маратович не отправит ее в салон готовиться к встрече мужа.
Вообще-то, она и в этот раз не получила бы денег в руки — планировалась совместная поездка со свекровью, а та бы уж сама расплатилась за обеих, — но Оксана Григорьевна изменила планы, решив показаться личному врачу. В последнее время она увлеклась медицинскими исследованиями и процедурами, хотя, по большому счету, была женщиной еще крепкой и по-деревенски здоровой. В свое время юная лимитчица из Поволжья покорила молодого Кураева именно своим цветущим видом, приятно гармонировавшим с нестоличной чистотой и наивностью. Так что стремление бар к холопкам можно было считать в некотором смысле семейной особенностью господ Кураевых.
Дуняша порадовалась, что в итоге едет в салон одна. Она хорошо относилась к Оксане Григорьевне, частично угадывая в ней и собственную судьбу, но общаться с мамой Марата совсем не хотелось. Дуняше казалось, что та сердцем может почувствовать холодность невестки к ее любимому и единственному сыночку. А имитировать чувства на третьем году супружеской жизни Дуняше уже было сложновато.
И еще один аспект. Именно в этом салоне работала Наташка Фадеичева, ее лучшая и единственная подруга со времен детского сада. Они были знакомы даже дольше, чем с Пифом, с которым начали общаться в первом классе.
Вообще Дуняша дружила буквально со всеми. Окружающих, видимо, просто очаровывало ее неподдельное, совершенно искреннее дружелюбие и жизнерадостность. Дуняша всегда улыбалась, что бы ни делала, а если не улыбалась, то заразительно хохотала либо, опять же весело, болтала с окружающими. Просто человек-улыбка! Мало того, что счастливая сам по себе, так еще и активно втягивающая окружающих в свою радостную атмосферу.
В общем, недостатка в желающих с Дуняшей дружить не было никогда. Однако, как это часто бывает в подобных случаях, приятелей много, а подруга одна.
Отличие между первыми и вторыми предельно просты. Наташка никогда не завидовала подруге. Наташка всегда любила Дуняшу. И еще Наташка очень переживала за нее, зная, как несладко приходится бывшей улыбчивой красотке в ее сегодняшней золотой клетке. Хотя сама искренне считала — и пыталась втолковать это лучшей подруге, — что менять жар-птицу в руках на синицу в небе все же не стоит.
И все равно для Дуняши общение с подругой было отдушиной. Может быть, даже более желанной, чем общение с мамой. И та и другая убеждали Дуняшу, что, как ни относись к происходящему, ей крупно повезло в этой жизни, а проблемки и проблемы постепенно рассосутся. Но если мамины слова скорее раздражали, то такие же Наташкины, наоборот, успокаивали и поддерживали.
Именно от Наташки Дуняша в основном и звонила Пифу. Напрямую — вне холодного дома — она встречаться со своей первой любовью опасалась. За три года они виделись не более десятка раз, и то три из них — на классных мероприятиях. Один раз вообще при Марате. И, как ни странно, довольно часто общались в доме Марата: Пифа звали на семейные торжества. Кроме того, он пользовал как медбрат Оксану Григорьевну, та очень ценила его легкую руку, когда приходилось проводить курс витаминных инъекций или медицинского массажа. Да и когда ее мама, единственная живая бабушка Марата, приезжала из своего Саратова, то всегда вызывали Пифа. На это время его даже селили в доме, выделяли комнату, и он следил за здоровьем бабули, которую в свое время сам же и выходил после тяжелейшего инсульта.