был уже консулом, хотя ему было только тридцать пять лет.[104] Нужно было восходить к самой цветущей эпохе аристократии, чтобы найти столь молодых консулов и из столь знатных фамилий. Но в действительности аристократическая конституция, восстановленная с таким трудом в пятнадцать предшествующих лет, начала распадаться под влиянием новых идей и нового поколения, бывшего еще детьми в эпоху битвы при Акции. Тогда случилось то, что повторяется во всех странах, пораженных в известный момент крупной катастрофой: около тридцати лет после этого события равновесие общественного духа вдруг нарушается, происходит внезапная перемена, причина которой не ясна, но происхождение которой должно отыскивать в новом поколении, не получившем глубокого потрясения от трагического события, и которое вносит в жизнь настроения, отличные от настроений предшествующего поколения. В Италии в эту эпоху начало исчезать поколение, видевшее гражданские войны; повсюду на первый план выступали молодые люди, которые сильно отличались от своих отцов. Они не видали ужасов гражданских войн, распадающегося общества, готовую погибнуть империю. Они не получили от этих событий ужасного потрясения, толкнувшего предшествующее поколение к великим историческим источникам традиций, привлекшего к власти поклонников этих традиций и принудившего Августа, прежнего революционного νεώτερος, управлять по программе старых римлян. Старое поколение не сумело путем воспитания и традиции передать новому свое ужасное впечатление, ибо отцы не имели более силы по своему желанию образовывать души своих детей.
Новое поколение13 г. до P.X
Новое поколение, выросшее в эпоху мира, спокойствия и благополучия, не было в состоянии понять состояние духа и политику предшествующего поколения и не имело более достаточного послушания, чтобы уважать эти идеи и подчиняться этой политике, даже не понимая ее. Предшествующее поколение казалось ему всецело занятым борьбой с опасностью, которую оно не могло даже распознать; идеи и чувства, господствовавшие в течение пятнадцати предшествующих лет, казались многим из молодых людей или абсурдными, или преувеличенными. Неужели правда, что республика и империя погибнет, если знать снова не будет отдавать всю себя государству, войне, благочестию, традициям и если высшие классы будут отдаваться наслаждениям, роскоши и интеллектуальным удовольствиям? В настоящий момент не было волнений, богатство увеличивалось, повсюду царил порядок. Рим вновь внушал страх и почтение внутри и вне границ империи, и Август был там, чтобы пополнять, чего недоставало, заботиться о всех нуждах, излечивать всякое зло. Как действительная или воображаемая опасность заставила старое поколение вернуться на прежнюю дорогу, возвращая его к историческим источникам национальной жизни, точно так же безопасность и благополучие, быть может кажущиеся, побудили новое поколение спуститься к улыбающимся, цветущим и нездоровым равнинам будущего. Реакция начиналась под влиянием египетской роскоши, распространявшейся с Востока одновременно с его богатствами и торговлей, между тем как постепенно исчезали свидетели Акция и современники Клеопатры. Стоическая школа Секстов с ее вегетарианством и пуританством, бывшая столь цветущей десять лет тому назад, теперь была в полном упадке и почти исчезла.[105] В Риме все толкало к роскоши и наслаждениям: крупные расходы правительственных лиц и богачей; иммиграция жителей Востока, а особенно египтян, встреча стольких народов и, наконец, дух нового поколения. Рим не мог быть более школой суровости и добродетели. Он забывал об Акции, Клеопатре, Антонии и произнесенных им посреди великого революционного кризиса обетах отречения; теперь он стремился только к наслаждениям.
Общественная нравственность и реформа сената
Даже в воздухе была реакция против социальных законов Августа. Издав столь строгие наказания против прелюбодеяния, спустив против виновных в этом преступлении всю свору наиболее низких человеческих страстей: шпионство, донос, месть, — общество было так испугано применением закона, скандальными процессами и осуждениями, что само скоро стало покровительствовать лицам, виновным в прелюбодеянии. Последние с этих пор были уверены, что найдут между своими друзьями и выдающимися особами усердных защитников, готовых предоставить в их распоряжение все свое влияние; они знали, что в суде они будут перед судьями, расположенными в их пользу, и что им придется бороться только против обвинителей, которых публика заранее презирала как клеветников.[106] Можно ли наказывать вечным изгнанием и конфискацией имения преступление, которое так легко совершить? Неужели Рим упадет с высоты своего величия оттого, что несколько праправнучек Лукреции не наследовали одновременно с ее красотой и добродетели своей прабабки? Lex de maritandis ordinibus, возможно, увеличил число браков в высших классах, ибо этому способствовало положение страны. Молодые люди не имели такого отвращения к браку и рождению одного или двух детей теперь, когда было легче найти супругу со значительным и верным приданым, которое не только обещали, но и с точностью выплачивали. Со всем тем, однако, распоряжение, исключавшее холостяков от присутствия на публичных зрелищах, казалось всем слишком суровым, и с каждым днем становилось все труднее применять закон, потому что общественное мнение показывало себя слишком снисходительным к его нарушению.[107]
Реставрация аристократической и тимократической конституции, которая должна была возродить республику, делая возможным лучший подбор магистратов и сенаторов, угрожала, напротив, нанести ей более сильный вред оставив ее совсем без магистратов. Не только заседания сената, несмотря на штрафы за отсутствие, становились все малочисленное, так что с трудом каждый раз собиралось требуемое законом число,[108] но и Август в качестве цензора был в затруднении пополнить пробелы, произведенные в рядах сенаторов смертью. Вещь, неизвестная дотоле: молодые люди отказывались от величайшей почести, которую только мог домогаться человек, живший на территории огромной империи.[109] Для более многочисленных магистратур, как-то вигинтивирата и трибуната, не являлось более достаточного числа кандидатов, и сенат был принужден во время отсутствия Августа пополнять этот недостаток разными средствами.[110] Более бедные классы оказались исключенными от участия в управлении, потому что страшились их честолюбия и их решительности, а богатые классы, со своей стороны, отказывались принимать слишком тяжелые почести магистратур, и, таким образом, республика оставалась без магистратов. Сила вещей была могущественнее теоретических реформ. Политическая и военная традиция римской аристократии пропадала; молодые люди удалялись от политики и войны с целью наслаждаться своим богатством. Процесс интеллектуальной культуры также способствовал ослаблению могущества государства.
В высших классах Рима было слишком много поэтов, и это также было причиной того, что храбрыми генералами и мудрыми администраторами становились там все реже и реже.
«Мы, и умелый, и неуч, стихи сочиняем повсюду», — скоро скажет Гораций.[111] Сам сын Антония, Юл, воспитанник Августа, бывший претором этого года, заигрывал с Музой и в подражание Вергилию написал в двенадцати песнях эпическую поэму о Диомеде.[112]
Овидий13 г. до P.X
Таким образом, в то время как несколько молодых людей, подобно Тиберию, оставались привязаны к традициям и следовали по стопам древних, большинство шло, напротив, в другую сторону. Моральное единство, казавшееся восстановленным после гражданских войн, снова было разбито. Молодежь была одушевлена страстью к удовольствиям, элегантности, легкомыслию, пустякам, и выражение этого настроения мы находим в грациозных стихотворениях молодого поэта из Самния Публия Овидия Назона.
Август при своем отъезде едва ли слышал это имя, а при своем возвращении нашел его уже знаменитым. Овидию было тогда тридцать лет, т. е. он был на один год старше Тиберия; он родился в Сульмоне в 43 г. до Р. X.[113] и происходил из очень зажиточной всаднической семьи.[114] Его отец, богатый самнийский землевладелец, был италийцем старого закала, врагом литературы, которую называл inutile studium,[115] и, следуя современной моде к традициям, хотел также участвовать в великой римской реставрации, начатой Августом. Он заставил своего сына изучать право и красноречие, женил его очень молодым[116] и рассчитывал заставить его избрать себе политическую карьеру, чтобы сделать из него магистрата и сенатора. Но эти усилия остались тщетными, ибо молодой человек упорно сопротивлялся им. Одаренный изящным литературным вкусом, тонким и живым, хотя поверхностным, воображением, удивительной легкостью ума и чудесным талантом писать стихи, Овидий изучал не право, а поэзию; он женился, с тем чтобы почти сейчас же развестись, и вновь женился, чтобы опять развестись,[117] он был triumvir capitalis[118] и decemvir stlitibus indicandis;[119] но едва он сделал свои первые шаги на политическом поприще, как возмутился про