[11] В Риме, правда, видали армии под командой квесторов, но лишь в особо тяжелых обстоятельствах, в том случае, когда не было магистрата высшего ранга. Однако теперь обстановка была другая. Если Август, имевший в своем распоряжении столько бывших преторов и консулов, доверил армию молодому квестору, не представившему еще никакого доказательства своих способностей, то это могло случиться только по его личному расположению, несогласному с формой и сущностью республиканской конституции. Но Друз был любимцем богов, которому, казалось, были предоставлены все привилегии. Подобно Тиберию, он имел благородную аристократическую красоту Клавдиев,[12] но не был, как он и его предки, суровым, высокомерным, жестоким и мрачным;[13] напротив, он был любезен и весел и умел даже скептическим и порочным людям внушить любовь к тем древним римским доблестям, которые в его брате казались такими нестерпимыми даже людям добродетельным. В нем же старые доблести римской аристократии впервые сделались гуманными и приятными.[14] К тому же у Друза не было, как у его брата, рядом со столькими добродетелями порока пристрастия к вину. Поэтому, когда Август в этом году выбрал ему в жены Антонию, младшую дочь Антония и Октавии, Рим тотчас же проникся симпатией и уважением к этой чете, блиставшей божественным сиянием молодости, красоты и добродетели. Целомудренная, верная, простая, преданная, хорошая хозяйка, Антония обладала серьезными достоинствами древних женщин; но вместе с тем у нее были и хорошие качества ее современниц: красота, развитие и образованность, неведомые прежним поколениям. Красивый, молодой, любезный, горячий республиканец и энтузиастический поклонник великой римской традиции,[15] Друз имел благородное честолюбие, свойственное человеку знатной фамилии, и нравы до такой степени целомудренные, что, по общему утверждению, женился вполне целомудренным и всегда оставался верен своей супруге.[16] Любимая как высшими классами, так и народом, эта прекрасная чета, казалось, воплощала в себе то соединение римской силы и добродетели с эллинским умом и изяществом, которого тщетно пытались достичь в литературе, в управлении, в религии, в нравах и в философии.
Тиберий и Друз как легаты15 г. до P.X
Нельзя сказать, почему Август решил назначить Друза своим легатом. Этим актом он, несомненно, вносил глубокое изменение в самое существо древней республиканской конституции. Август нежно любил Друза, и его любовь могла играть значительную роль в этом решении. Возможно также, что он уступил советам Ливии. Наконец, ум и доблесть молодого человека могли победить его последние колебания. Так как Друз обещал сделаться великим полководцем и так как для руководства войной нуждались в молодых людях, то было благоразумным воспользоваться немедленно же его редкими качествами. Достоверно, однако, что Август не назначил бы Друза своим легатом, если бы не был уверен, что все одобрят его выбор. Публика была капризной: она то требовала самого педантического уважения к конституции, то, когда дело шло о ее любимцах, одобряла или даже требовала самых чрезвычайных привилегий. А среди ее фаворитов наиболее выдающимся был целомудренный супруг прекрасной и добродетельной Антонии. Во всяком случае назначение Друза было важным примером, ибо оно вводило династический принцип в республиканскую конституцию.
Раздор между Ликином и галльскими вождями
Пока Тиберий и Друз приготовляли свои армии, Август провел зиму в Галлии, занятый там очень важным вопросом. Отовсюду вожди и вельможи civitatum, или галльских племен, являлись с доносами на злоупотребления и насилия Ликина; доходили до обвинения его в установлении четырнадцатимесячного года с целью собирать подать два лишних раза ежегодно. Независимо от того, справедливы ли или ложны были эти обвинения, в жадном прокураторе видели цель, чтобы поразить в его лице новую фискальную политику, которой он был только орудием и которая в действительности исходила от Августа и сената; требовали отозвания этого агента, чтобы заставить приостановить ненавистный ценз.[17] Эти протесты, к которым присоединились новые угрозы со стороны Германии, до такой степени взволновали Августа, что, попытавшись уменьшить вину своего вольноотпущенника, он решился произвести анкету. Но Ликин умел оправдываться. Он старался доказать Августу, что жалобы галлов были притворством и их бедствия мнимыми, ибо они скоро сделаются богаче римлян; он старался спрятаться за политический интерес, утверждая, что прекрасная галльская страна может дать Италии столько же, сколько и Египет,[18] и что Риму не следует упускать этой неожиданной выгоды.
Египет Запада15 г. до P.X
Умный вольноотпущенник, конечно, мог показать своему господину на второй Египет, расположенный между Альпами и Рейном, который медленно выплывал из океана войн, бушевавших столько столетий в центре Европы; он мог указать ему на Галлию, которая не казалась более галльской, на Галлию умиротворенную, которая если и не склонилась еще послушно под иноземное ярмо, то все же не думала более о войнах и завоеваниях; на Галлию, которая, занимаясь искусствами, земледелием и торговлей, по-видимому, во многом желала подражать другой оконечности империи, царству Птолемеев. Civitates, или галльские племена, сохраняли еще свою старую организацию, едва затронутую Цезарем; но их деятельность, их настроение, их внутренняя жизнь быстро изменялись. Беспрестанные междоусобные войны прекратились, и хотя племена, имевшие некогда господствующее значение, сохраняли его, и они, и подчиненные им племена забывали о своих старых спорах в общем усилии к экономическому развитию. Реки перестали быть объектами вооруженных столкновений, и их более не преграждали таможенными заставами; галлы старались теперь утилизовать в качестве путей сообщения многочисленные и широкие реки, настолько близкие одна к другой, что, исключая некоторые пункты, товары могли водой ввозиться и вывозиться из всех мест Галлии, а также перевозиться из Средиземного моря в Атлантический океан. Это была неоценимая выгода для обширной континентальной страны в эпоху, когда сухопутный транспорт стоил так дорого.[19] Население возрастало, так как женщины рождали много детей, а война не опустошала более страну. Галлия, подобно Египту, становилась страной относительно очень населенной, в которой было и другое условие, благоприятное для быстрого экономического развития и бывшее тоща столь редким; древние называли его Πολυανθρωπία, или изобилие рабочих рук.[20] Под влиянием этих благоприятных условий, изменения политического режима и духа эпохи новое поколение энергично принялось за новые отрасли земледелия и промышленности. Снова начали извлекать золото и серебро из рек и старых и новых рудников; Галлия, подобно Египту, становилась страной, богатой драгоценными металлами.[21] Две отрасли земледелия, которыми Египет превосходил все страны Европы и Азии, — культура хлеба и культура льна — начинали успешно распространяться по всей Галлии, покровительствуемые ее климатом, изобилием капиталов, населения и почвой. Со своими хорошо орошенными долинами, своим умеренным климатом, Галлия была тогда, как и теперь, прекрасной страной для злаковых растений; с увеличением населения и количества драгоценных металлов цена хлеба должна была возрастать и его культура делаться более выгодной.[22] С другой стороны, развитие мореплавания по всему Средиземному морю способствовало распространению в Галлии культуры льна, который разыскивали во всех портах для изготовления парусов, так как паруса, несмотря на свою дороговизну, стоили все же дешевле гребцов-рабов.[23] И действительно, в этот момент, по крайней мере, уже кадурки начали сеять и вывозить это ценное растение.[24]
Кампания против ретов и винделиков
Чем более жаловались галлы Августу, тем, вероятно, упорнее Ликин старался убедить его, что из этой столь плодородной и населенной провинции, где уже было в обращении столько драгоценных металлов, можно извлечь, как из Египта, много золота и серебра и что со временем Галлия может сделаться второй житницей Рима. При недостатке капитала, которым страдала тогда Италия, и посреди затруднений, которые приходилось тоща преодолевать, чтобы спасти Рим от хронического голода, эти соображения не могли не иметь важного значения; но они уравновешивались жалобами галльских вождей, глухими угрозами народного недовольства и германской опасностью. Август поэтому, по своему обыкновению, колебался. Если верить одному древнему историку, Ликин, наконец, привел главу республики в большую комнату, наполненную собранным в Галлии золотом и серебром, и при этом зрелище Август окончательно присоединился к его мнению. Достоверно, во всяком случае, то, что Ликин остался в Галлии на своем посту и что галльские вожди должны были удовольствоваться общими обещаниями, что наиболее важные злоупотребления впредь не будут иметь места.[25]
Потом, весной 15 г., вновь началсь война. В то время как Силий, по-видимому, покорил лепонтиев и овладел большой частью современной Швейцарии, Друз и Тиберий выполнили задуманное в предыдущем году двойное нападение на ретов и винделиков. Друз вступил в долину Эча; он встретил врага у Тридента и одержал над ним первую победу; потом он поднялся по долине Эйзака до Бреннерского прохода, по одним известиям — постоянно сражаясь, а по другим — без всяких затруднений, а затем спустился к Инну. В это время Тибери