[424] в детстве он постоянно бывал болен.[425] Вероятно, менингит или эпилепсия исказили в этом отвратительном уроде мужественную красоту, ясный и здравый ум Клавдиев. Сама его мать, добрая Антония, называла его выкидышем.[426] После Гая и Луция Агриппа и Юлия имели двух дочерей, которые обе назывались Агриппинами и которым было тогда одной двенадцать, другой — пятнадцать лет, и сына, Агриппу Постума, которому было одиннадцать лет. До сих пор ничего нельзя было сказать относительно этих двух дочерей, но вторая должна была подавать своему деду большие надежды, так как он удочерил ее, стараясь, может быть, таким путем заполнить ту пустоту, которую Юлия оставила в его сердце.[427] У Постума, напротив, по странному атавизму посреди столь утонченной культуры, грубые животные чувства, по-видимому, господствовали в грубом духе и теле, жадных только до физических удовольствий и непокорных методическому воспитанию.[428] Наконец, Друз, сын Тиберия и Випсании, которого Тиберий оставил в Риме, был уже почти сверстником Германика и обещал сделаться серьезным молодым человеком. Но Август, может быть, вследствие своей злобы на Тиберия, по-видимому, не очень любил его. Напротив, он сильно любил Германика, новый отпрыск на старом древе Клавдиев, который всем казался предназначенным заменить ветвь, которую смерть обломила в Германии.
Непопулярность Тиберия2 г. до P.X
Таким образом, в 1 г. до Р. X., пока Гай путешествовал на Востоке, три наиболее видных члена семьи, стоявшей во главе огромной империи: Август, Ливия и Тиберий, — переживали очень горькие дни. Тиберий видел, что его теперь решили оставить умереть в изгнании, в которое он удалился в гневе, надеясь, что за ним придут туда. Страх быть погребенным заживо на Родосе в окончательном забвении, наконец, одержал верх над его гордостью. В отчаянии он унизился до того, что стал обнаруживать свою скорбь и обращаться с мольбами; он решился даже обратиться к великодушию своих злейших врагов, т. е. к друзьям Юлии, и обратился к Августу с просьбой поступать с ней менее сурово.[429] Все было тщетно: Август был так же глух к призыву Тиберия, как и к горячим крикам народа в пользу Юлии. Тем временем приближалось к концу пятилетие трибунской власти, данной Тиберию в 6 г.; он становился частным человеком, не защищенным более никаким иммунитетом. Унижаясь еще более, Тиберий написал Августу, что он удалился с целью не бросать тени на Гая и Луция, когда они делали первые шаги по дороге почестей, но теперь, когда они всеми признаны как два первых лица после Августа, он просит позволения вернуться, чтобы повидать своих: свою мать, своего сына, свою невестку и племянников. Август сухо отвечал ему, что ему нечего более заботиться о тех, кого он первый покинул.[430] Ливия с трудом добилась у раздраженного старика назначения Тиберия легатом pro forma.[431] Партия Юлии осталась непреклонной, распространяла против него всевозможную клевету и старалась отнять у него последних друзей.[432] На Востоке Марк Лоллий делал все возможное, чтобы восстановить Гая против Тиберия; впрочем, Гаю трудно было быть расположенным к тому, кто прямо или косвенно содействовал падению его матери.[433] Август, со своей стороны, ободрял врагов Тиберия, открыто выражая свою к нему вражду. Таким образом, воспоминание о выполненных им предприятиях, об отправлявшихся им магистратурах, полученных им триумфах, почтении, которым Тиберий пользовался столько лет, — все это было унесено волной непопулярности, которая из Рима распространилась и на провинции. Чтобы избежать подозрений и клеветы своих врагов, Тиберий должен был удалиться внутрь острова, не принимать никого и даже скрываться.[434] Он был принужден отправиться навстречу Гаю на Самос, как бы для извинения в том, что содействовал изгнанию Юлии, и подвергнуться там позору ледяного приема.[435] В то время как Август старел в Риме, Тиберий также ослабевал в этом бездействии, перестал ездить верхом, не пользовался более своим оружием и не делал более никаких физических упражнений.[436] Когда он перестал заботиться о себе, его репутация погибла и все стали еще более презирать его и чувствовать к нему отвращение; население Немавзы (совр. Nimes) даже опрокинуло его статую.[437] Гай и Луций были единственными любимцами Августа и всей империи; в Пизе был издан торжественный декрет в честь посвящения Луцию алтаря.[438]
Дипломатическая миссия Гая на Востоке1 г. по P.X
Во всяком случае, несчастья Тиберия близились к концу. Мы дошли до 1 января 754 г. от основания Рима. Начиная с этого магическая года мы ведем наше летосчисление; в этот год по решению, принятому пять лет тому назад и причинившему столько несчастий, консулом должен был сделаться Гай Цезарь. Но двадцатилетний консул был тогда в Азии, вероятно, в Антиохии,[439] ще готовил армию для завоевания Армении и завязывал переговоры с Фраатаком, пытаясь достигнуть с ним соглашения. Август не хотел войны с парфянами; парфянский царь, вероятно, не более его желал обнажать меч; поэтому переговоры, слишком трудные, когда они велись из самого Рима, имели более шансов на успех, если бы были завязаны в самой Сирии с сыном Августа, стоявшим по главе армии. Прибытие Гая Цезаря, облеченного столь важной миссией и сопровождаемого столькими молодыми людьми из римских аристократических фамилий, среди которых был Луций Домиций Агенобарб, сын германского легата,[440] произвело сильное впечатление на услужливое раболепие жителей Востока. К молодому человеку отовсюду отправляли послов, чтобы выразить свое почтение и свои желания; ему воздвигали статуи и в надписях, посвящаемых ему и его брату, его называли сыном Арея и даже новым Ареем.[441] Восток так давно привык к монархии, что был готов признать Римскую империю даже в этом кортеже эфебов, руководимых молодым Гаем, и склонялся перед ними, как делал он это в течение стольких столетий перед всеми людьми, олицетворявшими власть. К несчастью, маленький отряд, посланный Августом на Восток в качестве представителей Рима, состоял из молодых людей, или слишком неопытных, или слишком надменных, или, к тому же, слишком развращенных.
Среди них был только один умный и энергичный человек, Марк Лоллий, но он был слишком жаден и думал не столько о разрешении армянского вопроса, сколько о том, чтобы собрать на Востоке новые сокровища для увеличения своего и так уже огромного богатства. Он, по-видимому, пользовался своей значительной властью, чтобы брать выкупы с городов, частных лиц и царей; взамен этого он обещал свое содействие у Гая или даже у Августа [442] и, подражая Лукуллу, посылал в Италию, как говорят, громадные суммы золота и серебра. В то время как Лоллий в задаче, которую дал ему Август, более заботился о своей выгоде, чем о выгоде Рима, Гай, который благодаря своей неопытности должен был требовать особенно часто указаний с его стороны, будучи не в состоянии рассчитывать на других своих спутников, слишком юных и порочных, заслужил, по словам одного историка, и много похвал, и много порицаний.[443] Он удачно завязал переговоры с парфянами и с твердостью потребовал у Фраатака отказа от Армении и его братьев, но мало-помалу путешествие, начатое с настоящей дипломатической торжественностью, выродилось в увеселительную прогулку. Лоллий не мешал другим в их забавах при условии, чтобы не вмешивались в получаемые им громадные взятки. У Гая не было в достаточной мере ни опытности, ни энергии, чтобы подавить эти безумства, и его спутники, их рабы, а особенно вольноотпущенники, позволяли себе большие злоупотребления.[444] Одобренный успехом, Лоллий дошел до более дерзких средств, лишь бы добыть деньги; он, по-видимому, попытался получить их с самого Фраатака, предлагая ему добиться при переговорах известных уступок, если он уплатит ему значительное вознаграждение.[445]
Изменение общественного мнения в пользу Тиберия, его причины1 г. по P.X
Приготовления к экспедиции продолжались весной и летом 1 г. н. э.; продолжались также с успехом и переговоры с Фраатаком. Фраатак, не осмеливаясь начать войну, должен был согласиться очистить Армению и отказаться от своих братьев.[446] В Риме в наиболее серьезной части знати начинало возникать, вначале почти незаметное и очень медленное, движение в пользу Тиберия. Тиберий в аристократии, среди тех, кто видел его в деле во время войны или сражался причины под его начальствованием, имел поклонников, которые могли быть немногочисленны, но были серьезны и искренни. Эти поклонники видели в нем не одни недостатки, но и хорошие качества. Кто мог отрицать, что он был первым полководцем своего времени? И они сожалели, что такой энергичный человек был осужден на бездействие на Родосе в то время, когда старость Августа вносила все больший застой в государственные дела. Упадок знати и сената передавал верховную власть в руки президента республики с его семьей, близкими друзьями и рабами, и в то время как мир в своей вечной юности обновлялся с каждой сменой поколений, старый и усталый Август, один посреди стольких молодых людей, не осмеливался более ни на какое нововведение. С некоторого времени доходов, поступавших в государственное казначейство, уже не хватало для покрытия все возраставших расходов,