сделать Тиберий, который был менее богат и известен, который имел столько врагов в знати, которого ненавидели всадники как вдохновителя legis Papiae Рорраеае и который внушал народным массам только недоверие? Все противоречия той эпохи примыкали к этому главному противоречию: человек, которого положение дел выдвигало как преемника Августа, был самым непопулярным и ненавистным всей знати лицом, потому что, сознавая опасности, грозившие величию империи, он колебался принять империю, «чудовище», как он сам называл ее. В то же самое время его бесчисленные враги не могли радоваться этим колебаниям или обольщаться надеждой, что этот ненавистный кандидат может не достичь власти.
В случае его отказа кто другой мог бы заместить его во главе империи в таких тяжелых обстоятельствах, когда победоносные германцы преследовали до Рейна разбитые легионы, когда Паннония и Далмация были едва побеждены, когда финансы были почти истощены, когда Италия была доведена до отчаяния новыми налогами и когда армия была дезорганизована, недовольна, раздираема старой злобой и новыми желаниями? Отголосок поражения Вара уже дал себя чувствовать даже в армии; солдаты смели теперь говорить громче и требовать у ослабленного этим поражением правительства менее тяжелой службы и более высокого жалованья.
Развитие культа императора9 г. по P.X
Напрасно поэтому Август столько трудился, чтобы соединить великие римские доблести с высшими качествами эллинизма в прекрасную аристократическую республику, которая могла бы управлять империей. Его попытка организовать правительство, о котором мечтали Аристотель, Цицерон, Вергилий, Гораций, произвела только чудовище. Он оставлял после себя гибридное правительство, дать определение которому было бы трудно самому тонкому политику: это была испорченная республика, недоношенная монархия, выродившаяся аристократия, бессильная демократия. Республиканское правительство, испытав в течение предшествующих столетий столько изменений, в течение последних сорока лет как бы мумифицировалось; его органы еще держались, но не действовали более: они словно высохли. Верховная власть, созданная в 27 г. до Р. X., тщетно старалась придать им какую-нибудь силу; она, наконец, сама полупарализовалась, не будучи более в силах проводить свои идеи и волю при помощи слишком испорченных органов. Империя, однако, обожествила теперь эту изуродованную власть и эту ленивую старость, скорее символы бессилия древней республиканской изуродованной мощи, чем символы новых сил, способных к жизни. В течение десяти последних лет жизни Августа пример, данный Пергамом и Лионом, нашел подражание во многих других провинциях. В 3 г. до Р. X. Испания воздвигла в Бракаре (совр. Braga) алтарь Августу;[582] около 10 г. по Р. X.
Галатия освятила в Анкире великолепный храм в честь Августа и Рима, организовав, таким образом, пышный культ с многочисленными народными развлечениями и большими празднествами;[583] в 11 г. Нарбон принес клятву божественной воле (numen) Августа, построила на форуме жертвенник, на котором ежегодно 23 сентября, т. е. в день рождения принцепса, три всадника и три вольноотпущенника должны были совершать жертвоприношения «правителю мира».[584] Таким образом, отовсюду удивление, признательность, обеты устремлялись к этому слабому старику, который в Риме жаловался, что не может почти ничего более сделать для государства! К нему отовсюду также шли наследства.
Характер римской администрации
Тщетно пытались объяснить это противоречие, приписывая эти римской знаки почтения духу сервилизма. Несмотря на свое бессилие, можно даже сказать, отчасти благодаря своему бессилию, правительство Августа приносило пользу миру. Чтобы понять этот кажущийся парадокс, важно составить ясное представление о том, чем была Римская империя и чем была та политика, которую вначале практиковала аристократия до своего вырождения, в цепких руках публиканов, превративших ее под влиянием требований внутренней политики в систематический и безжалостный грабеж. Если из всех своих предприятий Рим старался извлечь какую-нибудь выгоду, то его мировая политика приносила косвенные выгоды, которыми мир мог воспользоваться, правда, только по окончании гражданских войн. Рим в течение двух предшествующих столетий произвел настоящую резню больших и маленьких государств, республик, монархий, теократий; он уничтожил администрации, распустил армии, закрыл царские дворцы, рассеял челядь государей, обуздал власть жреческих каст или республиканских олигархий; уничтожил многие из тех блестящих, но тяжелых и дорогостоящих социальных надстроек, которые возвышались повсюду под предлогом руководства элементарными человеческими ассоциациями — семьями, племенами, городами, — и заменил их проконсулом или пропретором, который с несколькими друзьями, рабами и вольноотпущенниками управлял областями, в которых некогда жили, царствовали, свирепствовали мириады придворных и чиновников. Эта политика должна была дать два результата: дурной и хороший. Рим, очевидно, мог взимать во многих провинциях значительную подать, отказавшись от части огромных издержек, производимых предшествующими правительствами на войны, содержание своих чиновников, артистов, ученых и придворных. Римское государство менее грабило ремесленников, крестьян и купцов; семья, племя и город могли приобрести более свободы. Но, с другой стороны, Рим, разрушая эти надстройки, уничтожал на Востоке умственную аристократию античного мира. Он разрушал покровителей искусств, наук и литературы и уничтожал вековые традиции изящного, утонченного вкуса и эстетической роскоши. Азиатские дворцы были наиболее обширными и интенсивными очагами умственной деятельности. Римское завоевание поэтому с самого начала должно было увеличить материальное благосостояние и уменьшить умственную деятельность покоренных наций, принизить утонченные высшие классы и повысить уровень средних классов, занимавшихся ремеслами, торговлей, земледелием. Но распад старой римской аристократии, великий социальный кризис, мучивший Италию во II столетии до Р. X., необузданная жадность всадников, революции и гражданские войны, соперничество нуждающихся партий изменили в течение последнего столетия эту политику, превратив ее в дикий грабеж, навязывая провинции все зло, на какое эта политика только была способна, и не делая того добра, источником которого она также могла быть.
Беспомощность государства и прогресс империи10 г. по P.X
По странному закону истории, желающему, чтобы поколения почти всегда находили дорогу к будущему, блуждая и гоняясь за государства нереальными призраками своего воображения, провинции только при Августе начали чувствовать благодетельные следствия этой политики. Христофор Колумб, желавший достигнуть Индии, плывя на запад, и встретивший на своем пути Америку, хорошо символизирует одно из наиболее постоянных исторических явлений. Поколение Августа также отплыло в фантастическое путешествие к прошлому и высадилось на первой встретившейся земле, не узнавая ее. После Акция все думали, что для спасения империи необходимо сильное правительство и с этой целью предприняли невозможную реставрацию старой аристократической республики; но эта отчаянная попытка ослабила правительство, вместо того чтобы укрепить его. Хотя все, по мере того как Август старел, думали, что империя идет к своему падению, но именно это старческое ослабление республики, продолжавшееся более полустолетия, должно было спасти империю. В бессилии правительства Августа еще раз показался настоящий классический Рим, который умел повсюду очищать государственный строй от элементов, мешавших его прогрессу. Это правительство, такое слабое, колеблющееся и незначительное перед этой огромной империей, это правительство, руководимое фамилией, раздираемой раздорами, и обслуживаемое рудиментарной администрацией, настоящее чудовище со слишком маленькой головой и атрофированными или отяжелевшими органами, не было более способно угнетать или грабить провинции; оно было даже неспособно хранить добычу, захваченную в предшествующие столетия. Правительство Августа, не желавшего никому причинять неудовольствие, не только позволяло, не говоря ни слова, частным лицам повсюду эксплуатировать земли, леса и рудники, принадлежавшие республике, но оно старалось не слишком притеснять провинции, как на Востоке, который был устрашен мятежами пятидесяти предшествующих лет, так и на Западе, где в этот момент или уже были, или готовились мятежи. Август — единственный пример подобного монарха![585]— предпочитал тратить свои деньги на развлечение и пищу римской черни, чем причинять неудовольствие своей бережливостью, и даже растратил почти все свое огромное состояние на общественные нужды. Чтобы не раздражать провинции, он предпочел в последние годы ввести налог в Италии, рискуя вызвать сильное неудовольствие. Это слабое, робкое, дезорганизованное правительство не могло более приходить на помощь гражданам, эксплуатирующим империю в частных предприятиях. Италийцы, без сомнения, все еще эмигрировали в провинции в качестве публиканов и mercatores, бравших там на откуп пошлины, рудники, земли, торговавших там с варварами и дававших им взаймы деньги; но ненасытные вампиры двух последних столетий повсюду исчезли. Если Рим отчасти жил, украшаясь и забавляясь на счет платимых провинциями податей, то Италия старалась обогатиться, эксплуатируя так же свои естественные богатства и пользуясь своим географическим положением. Римское господство распространяло вместе с почтением к римскому народу в транзальпинских провинциях, особенно в Галлии, употребление вина и оливкового масла; вывоз из Италии двух этих драгоценных жидкостей быстро возрастал, и благосостояние средних землевладельческих классов росло из почвы полуострова вместе с растениями Афины и Диониса. Таким образом, даже если прокураторы Августа, квесторы проконсулов и италийские откупщики позволяли себе некоторые правительства, то наиболее цивилизованные и богатые провинции мало-помалу чувствовали уменьшение тяжести налогов, особенно сравнительно с печальной эпохой, предшествовавшей революции. Не нужно было более содержать ни двора, ни придворных, ни наложниц, ни армий, ни ученых, ни артистов; нужно было только платить Риму умеренную подать. Огромные царские домены и дворцовые сокровища были разделены и вошли в общий оборот богатств. Рим мало давал провинциям, но зато и мало брал у них. Август и Тиберий занимались в провинциях постройкой только немногих дорог, выполнением в общественных работах необходимых поправок и установлением хотя какого-нибудь порядка; но когда один из правителей советовал Тиберию увеличить подати своей провинции, тот отвечал, что хороший пастух стрижет овец, а не сдирает с них шкуру.