Промышленный прогресс Галлии
Но из всех провинций наиболее прогрессировала та, которую Август и Ликин признавали Египтом Запада. Сперва римское завоевание, затем произведенный Августом ценз придали в Галлии прогресс более силы юридическому праву собственности и укрепили более или менее неопределенные права галльских заимщиков на их земли.[594] Возможно даже, что много общественных земель, принадлежавших civitates, было благодаря потворству римских правителей присвоено верной Риму знатью, которую Рим таким путем вознаградил за ее лояльность по отношению к стране. В Галлию начали проникать теория и практика латинского земледелия; знатные, возвращавшиеся из своих путешествий в Италию и видевшие там виллы крупных римских землевладельцев, не хотели более жить в своих старых кельтских домах: в лесах Галлии начали строить латинские виллы;[595] земледельческая жизнь организовалась по римскому образцу, и в результате появился общий прогресс земледелия. Но в сосредоточенном молчании, не подавая никому вида, Египет Запада готовил нечто еще более удивительное; Галлия, первая из европейских наций, готовилась сделаться промышленной нацией. Она хотела подражать искусствам Малой Азии, Египта и Сирии и оспаривать у них их клиентов в Италии и в придунайских провинциях; она готовилась обучить германцев первой роскоши цивилизации и не только платить Италии свою подать своими продуктами, но и взять в Италии путем своей торговли часть того золота и серебра, которые сама Италия собирала в других провинциях. Льняная промышленность, начавшись с выделки грубой парусины, скоро перешла к выделке более тонких тканей. Ужасные нервии, так бешено нападавшие на легионы Цезаря, теперь терпеливо сидели за своими ткацкими станками; они стали вырабатывать ткань, которой со временем стали подражать даже на самых старинных и знаменитых фабриках Востока — так высоко ценилась она на рынках, куда некогда поставляла товары Малая Азия.[596] Теперь во всей Галлии покупали красивые красные керамические изделия Арреция и Путеол, беловатые, серые или бледно-желтые изделия горшечника Акона и фабрик долины По. Старые кельтские керамические изделия, украшенные геометрическими рисунками, были изгнаны из новых, богатых и элегантных домов и находили убежище только в затерянных в лесах деревушках, где люди еще жили в старых подземных жилищах. Галльские фабриканты этих национальных керамических изделий, не находивших более спроса ввиду страсти к экзотическим предметам, стали поэтому изучать керамику долины По, керамику Арреция, серебряные греческие и египетские вазы, эллинские мифы и легенды, изображенные на этих вазах, и жанровую живопись, процветавшую в Александрии. Они призвали мастеров из Италии и старались подражать работе своих конкурентов. У рутенов и арвернов начала образовываться галльская школа свободных ремесленников, которые, прилежно работая, должны были пятьюдесятью годами позже основать в долине Аllier одну из величайших фабрик империи. Тогда не только не будут ввозить в Галлию произведения италийской керамики, но сама Галлия будет вывозить свои керамические изделия за Рейн, в Испанию, в Британию, в Африку и даже в Италию. В пепле Помпей найдут фрагменты ваз, происходящих с рутенских фабрик.[597] Одновременно с керамикой Галлия заимствовала на Востоке и усвоила себе тонкое искусство изготовления стеклянных изделий. Мы не знаем, вывозила ли она произведения из стекла, но достоверно, что она в широких размерах могла удовлетворять собственное потребление.[598] Металлургия скоро начнет процветать под влиянием кельтского ума, утонченного от соприкосновения с греко-италийской цивилизацией. Действительно, приблизительно в этот период битуриги изобрели искусство амальгамировать и серебрить железные вещи, чтобы давать небогатым людям иллюзию, что у них, как и у богачей, есть серебряные вещи. Это искусство скоро расцвело в Алезии, городе Верцингеторига, и нашло многочисленных потребителей во всей империи, распространяя роскошь даже среди низших классов.[599] Галльская льняная промышленность должна была так же скоро начать снабжение одеждой римское простонародье. В других областях Галлии не менее остроумные ремесленники взялись за более смелое предприятие: они стали окрашивать в красную краску ткани не драгоценным моллюском, которым пользовались для пурпура, а соком очень обыкновенного растения, которое Плиний называет vaccinium, создавая, таким образом, растительный пурпур, бывший дешевле всякого другого. Если бы это удалось, то Галлия разорила бы к своей выгоде одну из самых старинных и цветущих индустрий Востока. К несчастью, этот растительный пурпур, если и был ярок, как всякий другой, сохранял свой цвет только до мытья. Галлы, однако, не преминули продавать его простонародью и рабам и вывозить в большом количестве в Италию; наряду с настоящим дорогим пурпуром вельмож появился, таким образом, пурпур бедняков.[600] Одновременно с Испанией Галлия снабжала Италию также свинцом.[601] Старая галльская эмальная индустрия равным образом должна была вновь достигнуть расцвета. Если поэтому у галлов было много причин хорошо изучить латинский и забыть свой собственный язык, то одной из этих причин было то, что италийцы были их лучшими покупателями.
Единство империи и его причины10-14 гг. по P.X
Таким образом, в то время как в Риме вокруг Августа маленькая империи властвующая олигархия, думая, что даже и будущее положение империи зависит от нее, истощалась в диких раздорах и противоречивых попытках образовать это будущее по своему желанию, это будущее в неизмеримой империи образовывалось само по себе и совершенно отлично от того, каким его представляли. В то время как Август столько трудился над реорганизацией в Риме аристократического правительства, оказывалось, что области империи, наиболее различные между собой по языку, расе, традиции и климату, сами собой, постепенно, путем усилий миллионов людей, не заботившихся о конечном результате, проникают взаимно друг в друга и достигают очень компактного экономического единства. Бесконечно запутанные материальные интересы связывали их теснее, чем это могли сделать римские законы и легионы или воля сената и императоров. Путем этой внутренней невидимой работы, которую никто не сознавал, случайное собрание областей, соединенных завоеванием и дипломатией, становилось единым телом, оживленным единой душой. История еще раз посмеялась над робкой мудростью людей! Вызванная этими экономическими интересами объединительная сила была так велика, что никто не мог более ни остановить движение, данное обществу империи в течение этих сорока лет pacis romanae, ни своротить мир с избранного им самим пути. А этот путь был как раз тот, который римская мудрость, говорившая устами Тита Ливия, Горация, Вергилия, Августа, Тиберия, признавала неизбежно приводящим к бездне. Италия, как и Галлия, Испания, как и придунайские провинции, плоскогорье Малой Азии, как и северная Африка, народы уже состарившейся цивилизации, как и варвары, деревенские жители, как и средние и высшие классы, наконец, вся империя будут обязаны, благодаря одному и тому же действию мира, благополучия нового золотого века и купцам, распространявшим вместе с продаваемыми ими предметами греко-восточную цивилизацию, усвоить нравы и идеи, познакомиться с утонченностью, пороками и извращенностью городской цивилизации, которые римляне считали такими гибельными. Вся империя готовилась покрыться городами. В центре варварских племен, так же как в центре германских civitates, деревни превратятся в прекрасные города, построенные по образцу италийских городов, которые, в свою очередь, по возможности подражали городам Азии. Oppida Далмации и Пан-нонии сделаются латинскими муниципиями; римские колонии, древние греческие города увеличатся и украсятся; величие империи будет символизировано чудесным блеском ее крупных городов и еще более чудесным блеском самого Рима, который императоры будут украшать не только с целью угодить римлянам, но и с целью ослепить покоренные народы и внушить им уважение.
Среди этого всеобщего благополучия станет процветать и сельское хозяйство; деревня узнает счастливую зажиточность; но то, что можно было бы назвать деревенским духом, — простота, экономия, суровая грубость, так прославленные Вергилием в своих Георгиках, — это все повсюду погибнет. Могучие корни городов высосут все жизненные соки деревень, цвет богатства, ума и энергии, чтобы превратить их в роскошь, забавы и пороки; наиболее цветущими деревнями будут те, которые станут доставлять городам вино и масло для их праздников и игр; крупные и средние землевладельцы переедут жить в города, потратят часть своего состояния на постройку терм, организацию спектаклей для народа, раздачи хлеба и масла; городская жизнь будет иметь все большую привлекательность для крестьян из поколения в поколение. Самые отдаленные, самые простые и самые деревенские народы империи будут стараться сделаться индустриальными, как мы сказали бы теперь, народами, усовершенствовать первобытные искусства своих стран, продавать далеко свои продукты, подражать промышленности более богатых народов, особенно ткацкой промышленности;[602] сами германцы по ту сторону Рейна, воинственные и сварливые германцы, начнут браться за ткацкое ремесло.[603] Рим проведет за пределы своих границ, внутрь германских лесов первые принципы оседлой цивилизации; привычка к роскоши и удовольствиям проникнет в самые глубокие социальные слои, распространится в массе и развратит саму армию; воинский, национальный и политический дух повсюду исчезнет. Римский мир распространит по всей империи даже в самых маленьких деревушках самых отдаленных провинций, даже в среде самых первобытных рас, даже в военных лагерях ту «порчу нравов», которая внушала такой ужас римским традиционалистам, тот дух изнеженности, удовольствия, искусства, новшества, науки, который мы с оптимизмом, может быть, столь же обманчивым, как и пессимизм древних, называем цивилизацией. Этой «порче нравов», этой «цивилизации» и нужно, главным образом, приписать цветущее единство империи в течение двух последующих столетий. Рим привязывал к себе и друг к другу Запад и Восток в продолжение т