Вне Германии наиболее подробная римская история была написана В. Дюрюи,[635] министром народного просвещения при Наполеоне III. Первые два тома ее были опубликованы в 1843–1844 хт., но третий и четвертый, хотя были готовы в 1850 г., не выпускались в свет до 1872 г., так как они прославляли Цезаря и империю. В древнейшей эпохе Дюрюи стоит на точке зрения Нибура и Швеглера и антиципирует Моммзена в его взгляде на переход к империи. Он замечает, что республиканцы были узкой олигархией, которая, когда завоевала мир, не знала, как им управлять. От падения республики пострадала сотня фамилий, но выиграли восемьдесят миллионов. Естественно, что главное достоинство сочинения лежит в томах, написанных в позднейшую эпоху жизни автора. Дюрюи широко пользуется надписями и разделяет точку зрения Моммзена на услуги, оказанные империей цивилизации. В подробном обзоре общества в два первых столетия нашей эры он утверждает, что жизнь столицы провинций была настолько же добродетельной, насколько жизнь столицы порочной. Свой труд Дюрюи продолжал до смерти императора Феодосия один, окончив, таким образом, изложение римской истории от начала до конца. Популярности книги содействовало большое число иллюстраций, приложенных автором к последнему изданию, и она была переведена на немецкий, итальянский и английский языки. Хотя Дюрюи, бывший также автором историй Франции и Греции, не мог быть самостоятельным исследователем, прекрасное знание источников все же делает его книгу весьма пригодным руководством.
Наиболее важная недавняя попытка подробного изложения римской истории принадлежит Гаэтано де Санктису, выдающемуся члену римской школы историков, основанной Белохом. Его история, начавшая выходить в 1907 г. и доведенная пока до битвы при Пидне включительно,[636] является первой попыткой собрать результаты исследований после Моммзена. Имея дело с древнейшими народностями и с греками в Италии, он держится среднего пути между скептицизмом и доверием. Возобновляя любимую идею Нибура, он думает, что некогда существовало большое количество народных песен, из которых возникли легенды, и даже что можно попытаться восстановить из традиции некоторые из древних баллад. «Он признает относительную достоверность списка эпонимов, считается с латинским договором V в., допускает историчность коллегии децемвиров и законодательства XII таблиц, но в то же время отвергает аграрный закон Лициния. Наряду с критикой традиции у де Санктиса дано также и изложение истории, и притом не только политической, но культурной». Специально царскому периоду посвящена его статья: «La legende historique des premiers sfecles de Rome» (Journal des Savants, 1910).
Большим достоинством истории де Санктиса является привлечение им результатов археологических розысканий на почве Италии, изложенных им во вступительных главах первого тома* С этим отделом можно сопоставить только труд нашего соотечественника В. И. Модестова — «Введение в Римскую историю», — оставшийся, к сожалению, неоконченным. Он предполагал довести свое изложение до начала римской истории, чтобы «войти в город Ромула не с пустыми руками и не с мифическими и легендарными сказаниями, переданными или отчасти придуманными древними и на все лады толкуемыми новыми историками, а с фактами последовательно развивавшейся культурной жизни в руках». Он успел издать только первые два тома и отдельно этюды к третьему. Книга его была замечена и за границей и переведена на французский язык.[637] По мнению Модестова, новое направление в разработке древнейшей римской истории может и должно заключаться только в археологическом изучении остатков древнейшей жизни человека на почве Италии. «Оно единственно вполне научное и единственно в настоящее время плодотворное. Лишь одно это направление в состоянии поставить предел тому безграничному произволу, с каким эпигоны критической школы, начатой так славно Нибуром и принесшей исторической науке огромные услуги, потеряв всякую реальную почву под ногами, превратили первые столетия римской истории в арену проявления самого необузданного субъективизма, называя его, как бы в насмешку, научной критикой».
В последних словах Модестов несомненно намекает на труды Этторе Пайса о Сицилии и древней Италии. Итальянский ученый задумал написать обширный труд по общим заглавием «Storia d’Italia dal tempi piu antichi alia fine delie guerre puniche», из которого пока вышло 6 обширных томов. Первый из них содержит разбор этнологических отношений Сицилии и Нижней Италии, а также рассмотрение греческой колонизации этих областей до начала V в.; два следующих посвящены критике традиции римской истории с древнейших времен до прихода в Италию Пирра; два содержат разбор источников мифического и царского периодов римской истории, а последний, недавно (в 1918 г.) вышедший, содержит историко-эпиграфическо-юридические изыскания относительно периода от пунических войн до Августа.
Основным положением Моммзена является утверждение, что древнейшие анналисты (вроде Фабия Пиктора) оставили рассказы, которыми впоследствии воспользовался Диодор, или Дионисий. Он утверждает, что древнейшие данные были впоследствии фальсифицированы такими писателями, как Ликиний Макр и Валерий Антиат. Наконец, он руководится взглядом, что традиционные основные черты конституционной истории заслуживают полного доверия и что рассказы римской истории имели прочное основание в актах, хранившихся в Регии на римском Форуме.
Пайс энергично выступает против этих положений. Он отмечает, что официальная история римской конституции по большей части известна нам как раз из тех же аналитических источников I в. до Р. X. (вроде Ликиния Макра), из которых мы узнаем «о всевдоистории аграрных волнений, начинающихся с V в.», и что поэтому она отражает в себе тенденции и политические идеалы последних столетий республики. С другой стороны, нет оснований подозревать, чтобы летописи гракховского и ганнибальского времени были лучше летописей эпохи Суллы или Цицерона, когда привычка к риторике вызывала изобретение массы фальшивых подробностей. Анализ сказаний, приписываемых анналистам второго и третьего столетий до Р. X., вскрывает, по его мнению, перед нами такую же тенденциозность и такую же фальсификацию.[638]
Фабий Пиктор, древнейший римский анналист, стбит не более современника Цицерона, Ликиния Макра. Если последний для прославления своего рода изобретал события, в которых участвовали представители плебейского рода Ликиниев, то и Фабий не менее повинен в тенденциозном восхвалении своего патрицианского рода. Напомним рассказ о гибели трехсот Фабиев в битве при Кремере, в которой они погибли, подобно Леониду с его тремястами спартиатов при Фермопилах. Ликиний и Валерий Антиат переносят в пятое столетие до Р. X. политическую борьбу и государственный строй их времени, а Фабий Пиктор «приписывает псевдоцарю Сервию Туллию политическую конституцию и число триб, существовавшие во время самого анналиста». Моммзен, излагая в строгой последовательности развитие римской конституции, не был в состоянии освободиться от свойственного юристам метода абстрагирования и писал «без должного внимания к исторической гибкости, могущественным влияниям окружающей среды и развитию аналогичных положений в других странах. В оппозиции к его методу и старанию реконструировать древнейшую конституцию римского народа стоит вся история этого народа — история очень недавняя во всех ее проявлениях и возбуждающая сомнения во всем, что предшествует V в. В оппозиции к Моммзену стоит и ясное свидетельство Полибия, утверждающего, что ему почти ничего не известно о частных и публичных учреждениях древних римлян».[639] Пайс отрицает, чтобы фасты могли служить «скелетом», как выражается Моммзен, римской истории, потому что они, даже допуская их подлинность, могли дать лишь сухой каталог имен магистратов. Но беда еще в том, что Капитолийские фасты, вырезанные, по свидетельству самого Моммзена, в эпоху Августа, принадлежат, как думает Пайс, к памятникам одной категории с теми elogia, которыми Август украсил римский Форум. Подобно им, они — результат ученых изысканий современников Вар-рона, Цицерона и Корнелия Непота.
Рассмотрение фрагментов древнейших анналистов — Фабия Пиктора, Катона Старшего и Кальпурния Пизона — также приводит Пайса к безотрадному выводу: все их рассказы о начале римской истории имеют определенно не римский характер. Греки были первыми повествователями о судьбах Рима. Дионисий Галикарнасский приводит длинный список сицилийских писателей, излагающих италийские события. Энний и Невий, придавшие традиционный вид римской истории и оказавшие могущественное влияние на всех последующих авторов, были эллинизированные оски. Влияние эллинистической греческой историографии и исторического греческого эпоса сказалось на всех изображениях событий древней римской истории; только более или менее близким знакомством с литературой, моралью и политическими трактатами эллинов можно объяснить «преждевременную зрелость» римских государственных учреждений: их «мудрость» не что иное, как результат перенесения в историю политических и социальных взглядов греческих ученых и мыслителей. Драмы Плавта и стихи Луцилия заимствованы с греческого. Национальный эпос Энния и Невия, так же как анналы Фабия, являются латинскими вариациями на греческие темы; Гракхи, реформаторы социального строя, стоят в зависимости от греческих источников: Панетий и Поседоний были учителями римлян. Подобно тому как в Греции начиная от Геродота бесконечное число ученых изучали топографию и памятники-документы, которые во все времена и во всех странах образуют самые низкие источники национальной истории, точно так же и в Риме домА, общественные здания, статуи, местности, религиозные рассказы давали повод к возникновению ряда сказаний, переносимых в историю.