Эти затруднения, столь большие уже в эпоху Цезаря, в последние тридцать пять лет еще увеличились, ибо солдаты Августа, менее солдат Цезаря привыкшие к войне, нуждались в более сложном багаже, в более обильном провианте, в более верных проводниках и более легких дорогах. Но если Август не был человеком, способным безрассудно бросаться в неизвестное, подобно Лукуллу и Цезарю, то он все же умел принимать важные решения, когда после зрелого размышления понимал их необходимость. В начале 13 г. Август пригласил Агриппу, все еще бывшего на Востоке, вернуться в Италию и сам хотел возвратиться туда, чтобы посоветоваться о таком важном деле с наиболее опытным военным деятелем своего времени.[86]
С 13 г. оканчивалось также пятилетие двойного принципата. Август и Агриппа поэтому оба должны были находиться в Риме, чтобы заставить продолжать пятилетие своей власти; в это же время можно было и составить план кампании. Впрочем, момент для начала завоевания должен был казаться особенно удобным. Предприятие было не менее трудным, чем то, которое Цезарь довел до конца в Галлии или которое Антоний пробовал выполнить в Парфии, но Август после пятнадцатилетнего счастливого управления приобрел авторитет, достаточный для того, чтобы быть в состоянии побудить государство к этому предприятию. В конечном итоге эти пятнадцать лет принесли в Италию более хорошего, чем дурного: мир не был нарушен, благосостояние увеличивалось, много вражды прекратилось и многие желания были удовлетворены. И если не его одного нужно было благодарить за эти благодеяния, то современники все же переносили на него свою признательность. Разве не он уже пятнадцать лет работал над уничтожением злоупотреблений, изданием законов и их применением, реорганизацией провинций, заключением договоров, собиранием денег, усмирением мятежей и увеличением империи? Его популярность не была временным порывом общественного расположения, которым пользовался Цезарь; это было спокойное доверие, постоянно окружающее первого магистрата республики.
Любимый сын богов и Рима лучший страж,
Давно мы ждем тебя. Священному собранью
Отцов ты слово дал быть вовремя! Когда ж
Вернешься ты по обещанью?
Пусть свет, о добрый вождь! над родиной взойдет!
Лишь только лик твой где народу воссияет,
Как будто бы весной приятней день пойдет
И ярче солнце запылает.[87]
Так приветствовал Гораций Августа, намеревавшегося вернуться в Рим, и изображал Италию, ожидавшую его возвращения, как возвращения сына из дальнего путешествия. Благодаря ему
…Бродит вол покойно средь полей,
Обильные плоды Цереры край питают,
И плаватель летит вдоль стихнувших морей,
И честь наветы не пугают.
Разврат не стал домов почтенных осквернять
Порок преследуем законами и мненьем,
И сходством чад своих гордиться может мать —
А кара рядом с преступленьем.
Про Скифов и Парфян и знать мы не хотим,
Сурового никто Германца не боится:
Ведь Цезарь между нас, могуч и невредим —
Так кто ж Иберца устрашится?
Культ Августа13 г. до P.X
Гораций, не бывший ни льстецом, ни придворным поэтом, Августа выражал в этих стихах то, что искренне чувствовали в Италии средние классы и народ. Доказательством этого факта является обстоятельство, на которое историки обращали слишком мало внимания, именно: около этой эпохи в Италии начинает образовываться по отношению к Августу если не культ, то по крайней мере народное почтение в формах еще вполне латинских, однако содержащих, хотя в зародыше, принцип азиатского культа царей. Уже целые столетия рабы и клиенты имели обыкновение клясться гением патрона, т. е. той божественной, нетленной и бессмертной сущностью человеческой природы, которая была только еще неясной идеей, но которую латинская мифология уже помещала в тела для выполнения в них душевных функций. И вот средние классы Италии перенесли эту привычку на Августа; в торжественных случаях клялись его гением, как если бы он был всеобщим патроном; начали даже подражать пастухам Вергилия, повсюду принося жертвы гению, numen’y Августа.[88] Во многих городах, как-то: Фалериях,[89] Козе,[90] Непете,[91] Ноле,[92] Пестуме,[93] Грументе,[94]— образовывались коллегии августалов (Augustales), подобные коллегиям меркуриалов (Mercuriales) и геркулианов (Herculiani), члены которых периодически собирались для совершения скромных жертвоприношений. В Пизе, может быть, уже в эту эпоху был Augustet,[95] в Беневенте был Caesareum.[96] Повсюду в Италии благочестивая ревность довольного населения воздвигала алтари в честь Августа.[97] В Риме, так же как в основанных им колониях и в муниципиях, имевших различное происхождение и традиции, случалось, что помещали его статуэтку у очага между Ларами, как бы призывая его покровительство на фамилию и потомство вместе с покровительством старых богов, хранителей дома.
В оде, написанной по поводу его возвращения, Гораций еще говорит:
Всяк в винограднике проводит день своем,
К сухому дереву побеги лоз склоняет
И, отойдя к вину, с отрадой за столом
Тебя с богами поминает.
С молитвой пред тобой сливает он фиал,
Твою божественность уподобляя Ларам:
Так точно древний грек Кастора ублажал
И Геркулеса лучшим даром.[98]
В Риме статуэтки Августа находились уже в маленьких часовнях «Лар на перекрестках» (Lares compitales), которые были в каждом квартале на пересечении четырех улиц и к которым народ имел горячее почтение.[99]
Сущность культа Августа. Возвращение Августа в Рим
Не должно из этого, однако, заключать, что крестьянин, ремесленник, купец представляли себе Августа как настоящего бога, облеченного сверхъестественной силой, или что у него просили милостей так же, как благочестивые католики просят теперь милостей у Святой Девы или святых. Все знали, что Август был человек, как и другие, и что он также должен умереть. Этот культ был тогда только условным образом выражения наибольшего почтения, которое один человек мог питать к другому; он выражал не веру в то, что Август был богом, но что к нему имеют почти такое же почтение, как к богам. Христианство еще не внесло непримиримого противоречия между человеческим и божественным, и не было нечестием почитать важное лицо знаками религиозного почтения. Допущение Августа в среду Ларов означало только, что популярность принцепса увеличилась до такой степени, что многие хотели поместить его изображение в самбм фамильном святилище. Это возрастающее почтение объясняет нам великие празднества, которые приготовлялись в Риме в этот момент ради его возвращения. Тиберий, приехавший в Италию ранее Августа, ибо был избран консулом на этот год, готовился дать народу многочисленные зрелища.[100] Бальб, окончивший постройку своего театра, хотел, чтобы его торжественное освящение совпало с прибытием Августа.[101] Сенат в память предприятий, выполненных в предшествующие годы, после возвращения Августа решил воздвигнуть возле Марсова поля на Фламиниевой дороге большой жертвенник «Миру Августа» (Pax Augusta), на котором магистраты, жрецы и весталки должны были ежегодно совершать жертвоприношение Pad Augustae в ознаменование того, что спокойствие, установленное в европейских провинциях, а особенно царствующий в империи порядок были его личным делом.[102] Таким образом, его возвращение, хотя и на этот раз он вошел в Рим ночью и украдкой, праздновалось, как национальное счастье, манифестациями, которые, отчасти по крайней мере, были искренними. Республика имела, наконец, всеми уважаемого и любимого вождя.
Необходимость завоевания Германии
Август, столь тонко понимавший ту неопределенную силу, которую называют общественным мнением, должен был почувствовать, военного что после стольких лет самообуздания наступил момент попытаться выполнить великое предприятие, которое увеличило бы его популярность, славу Рима и силу государства. Помимо дел в Галлии его к этому, вероятно, побуждало и внутреннее положение страны. Благодаря своему лавированию между противоположными партиями и интересами Августу удалось восстановить известный порядок в империи. Но очень ясные признаки показывали, что эта трудная игра рано или поздно приведет к задержанному падению, если только не занять общественное мнение и силы государства каким-нибудь великим национальным предприятием. Судя по списку консулов, можно было бы думать, что начатая Августом аристократическая реставрация имела полный успех. Именно в этот год товарищем Тиберия, т. е. одного из Клавдиев, был Публий Квинтилий Вар, сын патриция, покончившего после Филипп самоубийством, и один из тех членов знатных древних фамилий, кого расположение Августа и возвращение к прошлому еще в молодости вознесло до самых высоких должностей. Вар, не имевший слишком крупного состояния,[103]