Второе сражение при Филиппах было одним из самых яростных, когда-либо случавшихся в гражданских войнах Рима: рукопашный бой до победного конца, пока один из воинов не падет замертво. Как только падал один, сзади идущий занимал его место. Наконец войска Октавиана, боровшиеся на северном фланге, атаковали неприятеля и теснили его до тех пор, пока не отбросили за укрепления их лагеря. Они захватили ворота, окружив тех, кто был внутри, и отгоняли других, пытавшихся пробиться в лагерь и там укрыться. Пока люди Октавиана действовали в лагере врага, люди Антония теснили центр боевого строя Брута и с помощью кавалерии сумели помешать тем, кто пытался бежать по горным дорогам или к морю. Брут находился среди тех, кто укрылся в горах. Чудеса мужества проявили люди, прикрывавшие их тыл; и один из них, Луцилий, даже сдался цезарианцам, выдав себя за Брута. Его привели к весьма взволнованному этим событием Антонию, но, увидев Луцилия, он сказал воинам: «Вы поступили лучше, чем полагаете, а не хуже. Вы думали, что привели врага, а привели друга!» И Луцилий оставался другом Антония до самой смерти.
Сражение прекратилось с наступлением темноты, но воины разбили бивуак на поле боя. Октавиан, все еще больной, удалился в полночь; Антоний оставался с вооруженными людьми всю ночь. Брут провел похожую, но более неудачную ночь в горах. Его спутники пытались разведать, как прошел день и каковы перспективы; у самого Брута иллюзий не осталось. Он, видимо, понял, что сражался за идеалы, в которые в глубине души уже не верил. Теперь он совершенно очевидно проиграл сражение и был доволен, что освободился от тяжести, которая угнетала его. Он не собирался оставаться в живых. Его идеал оказался нереализованным, но это был его идеал.
Вечером он собрал военный совет из офицеров, которые смогли прибыть. На вопрос, смогут ли они прорваться в лагерь и помочь тем, кто оказался запертыми в нем, он получил ответ, что лучше бы побеспокоился о собственной безопасности. Сами они могли сдаться без всякого риска. Было решено, что Брут последует по единственному пути к безопасности, не потеряв своей чести. Он просил своего друга Публия Волумния оказать ему эту дружескую услугу, но Волумнию очень не хотелось этого делать. После того как еще несколько человек отказались это сделать, ему нехотя уступил Стратон из Эпира. Стратон твердо держал свой меч и, не глядя на Брута, исполнил его последнюю волю. Брут упал замертво.
Марк Антоний обнаружил мертвое тело Брута, снял с себя пурпурный плащ и накрыл им тело вождя убийц Цезаря. Он приказал, чтобы тело, обернутое в пурпур, сожгли, а пепел отослали его матери — пепел знаменитого сына, который убил ее еще более знаменитого любовника. Некоторое время спустя он обнаружил, что его приказ не выполнен. Полагаясь на его всегдашнюю беспечность, слуги украли пурпурный плащ и отправили несчастного Брута к праотцам без него. Суд Антония был скор и беспощаден, и вскоре недобросовестный слуга уже сам нес этот плащ Бруту в Елисейские поля.
Через несколько лет Мессалла Корвин представил Стратона Эпирского Октавиану, который милостиво его принял и взял к себе на службу. Стратон оставался верным будущему Августу и был рядом с ним в сражении при Акции.
Два сражения при Филиппах стали концом партии противников Цезаря. Секст Помпей был еще жив, но он никогда не выказывал желания возглавить партию в Риме или занять место в римском правительстве. Вместе с Брутом и Кассием было покончено и с контрреволюционной угрозой. Войска, сдавшиеся после смерти Брута, были весьма многочисленны. Около 14 тысяч легионеров в боевой готовности перешли на службу к Октавиану и Антонию. Укрепленный лагерь также был сдан вместе со всеми, кто нашел в нем убежище. С высшими чинами дело обстояло иначе. Для тех, кто был вовлечен в убийство Цезаря, не могло быть прощения. Некоторые спаслись бегством, другие погибли в сражении, третьи покончили с собой. Тех, кого поймали, казнили; и позже говорили, что Октавиан более жесток, когда Фульвия не подстрекала Антония. Сенаторы, не замешанные в убийстве Цезаря, не пострадали. Часть из них, нашедшие прибежище на острове Фасос, поручили Мессалле Корвину и Луцию Бибулу вести переговоры с победителями. Посланники выполнили свою задачу ко всеобщему удовлетворению. Огромные запасы ценностей и продовольствия острова Фасос были сданы, а сами сенаторы помилованы.
Если брать в целом, то многие победители — и прежде и после — показали себя менее разумными, чем в подобных обстоятельствах Октавиан и Антоний. Казненные были приговорены римским судом, и в любом случае они поплатились жизнью за свое преступление.
Как только все закончилось, понадобилось отправлять домой большинство легионов, а также успокоить восточные провинции. Вряд ли кто сомневался в том, кому что делать. Восток нуждался в полководце, который мог бы справиться с парфянской угрозой и обладал бы авторитетом. Марк Антоний лучше всего подходил для этого. Октавиан все еще был очень слаб. Ему необходимо было отправиться в Италию, где его ждали дела, уже подготовленные сенатом. Итак, два вождя распрощались: Антоний отправился на восток, Октавиан — на запад. Никто даже не догадывался, к каким результатам приведет эта разлука.
Глава 7. Возвращение из Филипп
Возвращение из Филипп стало началом новой эпохи. Юлий был мертв, прах захоронен, его убийца понес кару; он принадлежал к прошлому, и время, в которое он жил, и дела, которыми он занимался, стали постепенно уходить в прошлое. Даже Марк Антоний растворился на востоке, готовясь к парфянской войне в долинах Месопотамии и в Аравийской пустыне. Новый Цезарь высадился в Италии с усталыми, потрепанными войной легионами. Ему едва исполнилось двадцать, однако на нем лежала задача переустройства мира, и он отдавал себе в этом отчет.
Все они вернулись из-под Филипп с ощущением, что мир устроен неправильно и его следует переделать. Римский мир испытывал такое чувство уже много лет назад, однако всегда находилась какая-нибудь неотложная задача, которая мешала людям заняться этим переустройством. Теперь последняя из неотложных задач выполнена, основание расчищено, пора браться за дело. Можно было все спокойно обдумать.
Среди пленных, захваченных в этой войне, был и Гораций Флакк, более известный нам как Гораций. Этот человек больше, чем другие, передает основные черты римского характера: здравый смысл, способность к строительной деятельности, чувственность, любовь к хорошему вину и красивым девушкам, чувство справедливости, простота и гуманность — это были качества, общие для большинства его сограждан того времени. Никто на свете не мог бы лучше рассказать об ощущениях человека, вернувшегося с полей сражения при Филиппах, — усталости от войны и борьбы, тоске по мирной жизни с мечтой о собственном участке земли — не для того, чтобы жить на доходы с него, но просто чтобы иметь дом, где усталый воин мог бы прикорнуть после обеда в тени плодовых деревьев, слушая звуки, доносящиеся с реки. За такую жизнь они сражались. Город Рим никогда не был так многолюден, как во времена Августа, и в то же время римляне устали от городской жизни (Гораций, «Послания», 1, XVI, 1-16; I, X). Пусть здесь суетятся правители, деловые люди и лавочники вместе с рабами; серьезный римлянин со всем этим покончил и соскучился по сельской жизни.
Воины, вернувшиеся после Филипп, не мечтали об огромных наделах с огромной за них ответственностью. Маленькая ферма, которую можно обойти за полчаса, полдюжины рабов, которые могли бы за ней ухаживать,[25] — вот, собственно, все, чего они хотели. На одного человека, подобного Горацию, который мог выразить свою мечту в прекрасных стихах, приходились десятки тысяч, которые мечтали о том же, но не могли этого выразить. И разумеется, были (как всегда в таких случаях) весьма серьезные трудности на пути реализации этих мечтаний возвратившейся армии. Никто не задумывался о том, что если трудным делом было сражение при Филиппах, то не менее трудным делом было обеспечить каждого воина наделом земли, причем так, чтобы не восстала остальная Италия.
Недуг, от которого Октавиан страдал на протяжении всей военной кампании, особенно обострился в Брундизии на пути домой. Порой он находился между жизнью и смертью, иногда распространялись даже слухи о его кончине. Однако Провидение еще в нем нуждалось, он остался жив. Он выздоровел, чтобы начать вторую главу своей долгой и успешной жизни. Как только позволило здоровье, он отправился на север к Риму, где изложил перед друзьями и сторонниками Марка Антония подробности соглашения, которое они заключили. Его приняли, и ни у кого не возникло возражений, однако Октавиану было ясно: они сделают все, чтобы не допустить усиления его власти в Италии и влияния, которое не устроило бы их вождя.
Деля полномочия с Октавианом, Марк Антоний не допускал и мысли, что тот собирается перестроить мир, или даже то, что он на это способен. Он разделил полномочия на условиях, очень выгодных для Октавиана. Причины такого его поведения никогда не озвучивались, но нетрудно догадаться, на чем они основывались. По его мнению, он оставлял Октавиана — несколько подрастерявшего свой престиж при Филиппах — бороться с неразрешимыми проблемами в Италии, в то время как он, Антоний, отправлялся за новыми свежими силами и новыми лаврами в такие области, которые сделали Лукулла знаменитым и заложили основы богатства и могущества Суллы и Помпея. Теперь он уже хорошо понимал, каким образом узкая окраина запада одержала победу над востоком при Филиппах. Очень небольшой шанс, даже для такого человека, как Марк Антоний, что этот баланс можно было исправить. Разумеется, когда он покончит с парфянами, он вернется, как некогда вернулся Сулла; и он одержит верх и подберет власть, которая упадет из рук этого мальчика, понятия не имеющего о трудностях стоящей перед ним задачи. Все действия Марка Антония подтверждают его рассуждения. Он поделился этими соображениями со своими полководцами и соратниками, чтобы они поддержали его. Но им еще предстояло победить парфян, что было отнюдь не легко. Прежде чем использовать богатства Востока, он должен его завоевать, а это оказалось гораздо труднее, чем он предполагал. Оставалось посмотреть, сможет ли он решить свои проблемы прежде, чем Октавиан решит свои.