Неизвестность тяготит, и я выползаю на звуки попсы девяностых. Мама сидит за столом, нацепив очки, задумчиво перебирает какие-то квитанции, и я, поморщившись, почти до нуля сбавляю громкость.
— Мам, я тут краем уха услыхала, что наш новенький — проблемный. Как это понимать? Не пора ли купить шокер и врезать дополнительный замок?
— Да я сама толком ничего не знаю, Лер. Неудобно было расспрашивать. А замки действительно пора врезать, нас ведь теперь некому защищать…
На мамино лицо ложится тень, но мне и без ее страданий тошно и муторно.
Достаю из выдвижного шкафчика вчетверо сложенный пакет, забираю с полочки банковскую карту и ключи и отправляюсь в магазин — я бы не отказалась от плитки темного миндального шоколада и большого латте с карамелью…
Единственный в поселке супермаркет с кофемашиной на входе тоже расположен недалеко от церкви и поезда, но на душе скребут кошки, и я, воровато оглянувшись, спешу к дому Бобковой. Мне позарез нужно разобраться, что́в моем утреннем плане пошло не так.
Я расправляю плечи и высоко поднимаю голову, здороваюсь со встречными бабушками, ловлю тоскливый и восторженный взгляд неженатого алкаша Димки, но, поравнявшись с халупой Инги, застываю как вкопанная.
Мокрая и чистая олимпийка висит на веревке у крыльца, а из разморенного послеобеденной жарой сада доносятся тяжелый злой рэп, веселый смех и громкие голоса, перекрикивающие речитатив исполнителя. Осторожно заглядываю в проем между штакетником, и в глазах на секунду темнеет: Ваня и Бобкова шуточно сражаются на малярных валиках с длинными рукоятками, а ее младший брат катается по двору на старом самокате, комментирует поединок и ведет счет. Судя по всему, в этом раунде по очкам побеждает Инга, и вся троица снова перекрикивает рэпера и звонко хохочет.
Первоначальный шок сменяется досадой и удивлением — мне еще не доводилось видеть Волкова таким довольным, улыбчивым и в доску своим, а тихоня Бобкова… просто не могла интересоваться ничем, кроме тупых мелодрам, средств для стирки сопливых носовых платков и антидепрессантов!
— За дело! — кричит мелкий. Ваня подхватывает ведерко с краской и приближается к калитке, и я, чертыхаясь, прячусь за покрытым белой пеной кустом вишни. Запыхавшаяся румяная парочка располагается в двух метрах от меня и молча оценивает нанесенный забору ущерб.
— Спасибо, Вань! — отмерев, пищит Инга и обмакивает валик в густую зелень. — Мама бы очень расстроилась, увидев эту надпись. Она вообще сильно расстраивается, когда узнает, что нам в очередной раз прилетело, а у нее сердце… Вадик тоже не сдаст. Я верну тебе деньги, как только перечислят пособие, и мама подкинет нам на карманные расходы.
— Даже не обсуждается! Я догадываюсь, кто и почему оставил тут свою подпись. Так что компенсирую тебе и моральный ущерб. С меня мороженое, окей? Какое ты любишь?
— Фруктовое.
— Отлично. Значит, будет фруктовое! — Он закатывает рукава клетчатой рубашки, берется за валик, и я наконец разбираю фразу, вытатуированную на его предплечье.
«I will never forget you»
Пафосно, загадочно, эффектно… Я усмехаюсь, но еще одна болезненная иголка вонзается в сердце. По циничной насмешке судьбы, такому как Волков — с тату и темными пятнами в биографии — я и хотела бы сдаться. А если бы он посвятил эту клятву мне и навечно впечатал ее в свою кожу, я была бы на седьмом небе от счастья.
Черные размашистые буквы на заборе неумолимо скрываются за слоем краски, спустя десять минут уже ничто не напоминает о моей вылазке в стан врага.
— В этом есть и еще один плюс! — Инга отряхивает ладони, смахивает со лба челку и светло улыбается. — Может, я передумаю поступать в вуз и выберу профессию маляра. Тоже полезный и востребованный навык!
— У тебя в любом случае все будет хорошо. Просто никого и ничего не бойся, — Волков шагает к ней, по-братски обнимает и похлопывает по спине, а мою вылезшую на солнышко душу вдруг обжигает крутой кипяток.
Все это время я улавливала исходящую от Волкова взаимность — почти явный интерес, смех в углах губ, слишком резкие отповеди, разговоры, призванные наставить на истинный путь — и ошибочно принимала за скрытый намек. С первого взгляда его черных непроницаемых глаз я уверовала, что он той же породы — решительный, бунтующий, дерзкий, — только сдержаннее и намного сильнее меня. Что он непременно распутает клубок моих противоречий, почувствует и утешит.
Но сейчас я с сокрушительной четкостью осознаю: он с другой, им хорошо вместе. Он выбрал эту ничтожную дрянь и не будет со мной. Никогда.
Из-под ног уезжает земля, а горло раздирают горькие рыдания — я проваливаюсь в бездонный колодец одиночества, бессилия и разъедающей злости. Эти двое — идеальны, счастливы и омерзительны и должны понести наказание!
Отец учил, что нельзя давать спуску обидчикам. И его любимый тост: «Пусть сдохнут те, кто нас не захотел…» — навязчивым рефреном кружится и кружится в гудящей голове.
Глава 15
Я срываюсь с места и быстро ухожу — пролетаю мимо своего огроменного мрачного дома, мимо школы, церкви и магазина, продираюсь сквозь покрытые свежей листвой ветви вишни и прошлогодний сухостой и, выбившись из сил, опускаюсь на прогретую солнцем землю у берега. Здесь уютно и тихо — в заводях побулькивает застоявшаяся вода, из-под заболоченных кочек торчат серые пучки осоки, камыши и рогоз. В кружевах черемухи у полуразвалившегося дома заливается трелями одуревший от весны соловей, над головой танцуют и нудят комары.
Я ни о чем не думаю. В груди что-то больно пульсирует, но в мозгах нет ни единой мысли…
Владения старой ведьмы окутаны запустением и не подают признаков жизни, крыльцо низенькой бани завалено выцветшим мусором, алюминиевыми банками и выгоревшими на солнце бычками. Но хозяйка точно где-то здесь — может, смотрит в окно или зловеще выглядывает из-за угла дома.
В поселке ходит легенда, что в молодости она была первой красавицей и очень любила сына председателя, но парень женился на другой, а она не вынесла отказа и стала ведьмой — наводит порчу, видит людей насквозь и может проклясть одним словом. Однако местные слухи я всегда делю на десять — уверена, она и не ведьма вовсе, а просто старуха, выжившая из ума.
Прошлой зимой долго стояли двадцатиградусные морозы, и нам с ребятами некуда было пойти. В один из вторников, когда меня одолело особенно тухлое настроение, я решила снова доказать миру, что самая крутая, и предложила Илюхе и его товарищам вписаться у ведьмы. Мы вломились в ее баню, расселись по лавкам и полатям, открыли бутылки, и, в самый разгар веселья, проклятая бабка явилась и что-то зашептала себе под нос. Все онемели от испуга, но я быстро взяла себя в руки — рассмеялась и громко провозгласила, что являюсь местной королевой, и отныне мы всегда будем здесь тусоваться.
Услышав это, ведьма зашамкала, что я не королева, потому что слабая и злая.
— Злая, злая… — она ушла, а я вознеслась в глазах ребят на недосягаемую высоту. Тогда это казалось важным достижением, а теперь…
Я знаю, что вряд ли выберусь отсюда дальше Задонска и едва ли составлю конкуренцию девчонкам из столиц. Меня никто никогда не полюбит и не расскажет, в чем истинный смысл. И посмотреть на себя со стороны не получалось, пока с неба не упал чертов пришелец Волков.
Потому что я, совсем как эти озверевшие полосатые комары, причиняю лишь вред, меняюсь под воздействием сил природы, летаю по воздуху, не ощущаю опоры и очень скоро исчезну. Я не помню, всегда ли была такой никчемной, не понимаю, хочу ли ею оставаться и не осознаю своего предназначения. Попить крови, породить такое же злобное и растерянное потомство и сгинуть без следа?.. Нет, не хочу, и меня оглушает приступ первобытного, черного, липкого ужаса.
Воспоминания — давно забытые, но живые и сильные, бесконтрольно лезут наружу.
В детстве мне нравились майские дожди и особенное, трепетное состояние обновления после них. Эхо крика кукушки, зовущее за собой. Шум далекого поезда в туманном утре. Пятнистое плюшевое пузо котенка, старательно грызущего перо с бубенчиком. Золото пылинок, мерцающих в солнечном луче.
В подсознании вспыхивает ассоциация с глазами Вани, боль в груди давит и давит, но ее заливает густой, заживляющий, сладкий сироп.
Когда же все пошло не так?
Тени удлиняются, небо алеет у горизонта, на луга за школьным садом ложится еле заметный розовый газ. Чуть дальше, за спокойной гладью большой воды, грозной черной толпой стоят сосны, но там, в самой гуще хвойного леса, есть поляна, где растут диковинные кустарники и звенят родники, а в маленьком, прозрачном, как стекло озерце плавают юркие пескари.
Однажды, когда мне было пять, папа взял у местного рыбака лодку напрокат, сел на весла и перевез нас с мамой на тот берег. Он смешно и бодро рассказывал, что еще пацаном любил бывать на той волшебной поляне, хотя и получал за это от деда. Тогда было невероятное время — родители почти не скандалили и по-другому, с нежностью, друг на друга смотрели. Расположившись на мягких покрывалах, мама, папа и я жарили шашлыки, играли в мяч и хохотали.
Больше мы ни разу там не были, повседневность вырулила на иные рельсы, и счастливая девочка Лера навсегда осталась на той поляне.
Когда-нибудь я смогу доплыть и оттуда ее забрать…
Илья знает эту легенду и предлагал мне помочь с переправой, но я отказалась — под предлогом, что потом он наведет туда кучу народа и все испортит. Но истинные причины были в другом — я попросту не хочу разделять с ним мое волшебное место, а еще — боюсь разочароваться, не обнаружив там сказки.
Как по наитию, Рюмин настойчиво звонит и тяжело дышит в трубку:
— Лер, привет! Ты где сейчас?
— Возле ведьмы. Захотелось побыть в тишине, мамины хиты девяностых уже в печенках сидят. Ну как, разделался с картошкой?
— Ага. Устал как собака. Мать тоже вынесла все мозги. Можно я приду?
— Конечно. Давай!