Хоть Илюха и живет на верхнем порядке, через двадцать минут он предстает передо мной — в просторной черной футболке, свободных джинсах по щиколотку и в пыльных кедах. Влажные кудряшки над сбритыми висками миленько вьются, от него пахнет дымом, морским гелем для душа и березовыми распаренными листьями.
Рюмин отбрасывает в кусты окурок, выдыхает, пристально на меня пялится, и я переключаю внимание на солнечные блики на воде.
Вообще-то, до появления Волкова любая девчонка в поселке была готова умереть за один лишь такой взгляд Илюхи, но на меня он раньше не действовал. Теперь же мне приходится мучительно подбирать слова и притворяться, что все нормально.
Илюха садится на траву и я, стряхнув неловкость, первой нарушаю звенящую предзакатную тишину:
— Как концерт? Наверное, я многое потеряла, пропустив это шоу.
— Правильно сделала, что не пошла! Бобкова там всех покорила — какой-то отрывок зачитывала, под гитару пела. Раису даже на слезы пробило. А в целом — концерт как концерт. Скучно. Странно только, что этого слизняка не задействовали — мог бы стишок с выражением рассказать. Или вприсядку сплясать.
Я утаиваю от лучшего друга, что в тот момент Волков был со мной — вполне мирно беседовал, и от его близости выпрыгивало сердце…
Солнце краснеет, распухает и стремительно катится к кромке воды, расцветает на ней дорожкой кровавых разводов и гаснет. Холодает, сгущаются сумерки, над беседкой и лавочками загорается одинокий фонарь.
Разговор сам вырулил к Волкову, и я перехожу к животрепещущей теме:
— Говорят, он неблагополучный. Не знаешь, почему?
Илюха сплевывает и недобро усмехается:
— Не-а. Скорее всего, гнилая сущность мамаши наружу полезла! Яблоко от яблони. Сама понимаешь: эта тварь чуть не увела моего отца из семьи и едва не угробила маму. Наговорила ей всякого, и маму в реанимацию увезли — а она была на пятом месяце! Считай, я тоже чуть не умер тогда. Из-за нее папаша начал пить и разбился. Из-за нее все наши беды. Только зажили спокойно — на тебе, приперлась, улыбается, хоть в глаза плюй. И сынка своего притащила. В курсе, что мелкие, хуторские и задроты из девятого отказались платить нам бабло? Так их этот тип взбаламутил, велел, если что, ментам на нас заявы писать. И пофиг, что у нас так заведено: я тоже в свое время дань старшакам отдавал, и жаловаться мамке было западло. Традиция есть традиция!
Рюмин распаляется, его щеки бледнеют от ярости, а я все сильнее и глубже вязну в отравленном сладком сиропе — мы сейчас говорим о Ване…
— Лер, ты меня слышишь? — Илюха толкает меня в плечо, и я дергаюсь от испуга. — Зря ты его жалеешь! Еще раз предупреждаю: он не столько за Бобкову впрягается, сколько тебя урывает. Мы с пацанами после праздника с ним перетрем — не только мне хочется почесать кулаки об его подлую рожу. Мамашка в прошлом тут косячила, он — продолжает ее дело. Не надейся, Лер: они у нас надолго и еще всех до ручки доведут. Сам видел, как они обустраиваются…
Я вовсе не уверена, что придирки Илюхи к Волкову справедливы, но идиллическая картинка их общения с Ингой досадным наваждением встает перед глазами, и пальцы предательски дрожат. Пора с корнями вырывать подонка Волкова из сердца и закрывать эту позорную страницу моей биографии.
— Все, Илюх, пошли! — я решительно вскакиваю, и он ошалело моргает:
— Куда?
— Подпортим им благоустройство участка.
— Ты че, я не буду Брунгильде вредить. А если люди узнают? — Илюха вот-вот сольется, но я применяю запрещенный прием: наклоняюсь так, чтобы декольте оказалось прямо перед его носом и с придыханием мурлычу:
— Никто не узнает, Илюх, не трусь. Брунгильда после удара ни черта не понимает, так что досадим мы не ей, а Маринушке. Ну и Волкову.
Глава 16
Будильник в телефоне просыпается в несусветную рань, истерично жужжит и трясется в конвульсиях, и я готова швырнуть его в стену — радует только, что сегодня среда, и рабочая неделя скоро закончится.
Сладко потягиваюсь, продираю глаза и охаю — мышцы болят, как после изнурительной тренировки, в груди тяжко от недосыпа, мутного страха и кислого стыда.
Мы сбежали с места преступления незамеченными, без происшествий разошлись по домам, но под утро на улице громко плакала тетя Марина, и на шторах спальни вспыхивали голубые отсветы проблескового маячка. В полной уверенности, что по нашу душу приехали из полиции, я зажмурилась и накрылась с головой одеялом, однако неприятностей так и не дождалась и крепко уснула.
Взбесившийся телефон с громким стуком падает из рук, и я, чертыхаясь, лезу за ним под кровать. Отключаю будильник, сажусь и, подтянув колени к подбородку, долго пялюсь в одну точку.
Мама заглядывает в комнату и осторожно интересуется:
— Ты во сколько вчера домой пришла?
— В десять, — как ни в чем не бывало вру я. — Что-то случилось? К соседям что, менты приезжали?
Мне действительно позарез нужна актуальная информация — чтобы знать, к чему готовиться и какую складную версию событий подкинуть Илюхе.
— Нет, скорая. Волковым кто-то теплицу сломал и вытоптал всю рассаду. Анне Игнатовне стало плохо — она с зимы проращивала на подоконниках семена сортовых томатов, но, как видишь, слегла. Марина с Ваней установили ее кровать возле окна, так, чтобы она видела теплицу и радовалась. Она первой и заметила это безобразие, когда рассвело… Хорошо, что фельдшер попался толковый, стабилизировал ей давление, и госпитализация не потребовалась. Жуть. Давненько у нас в поселке такого не было!.. Это явно залетные отморозки натворили.
От облегчения, что полиция нас не ищет, накатывает волна одуряющей слабости, но вдохнуть полной грудью не получается, и веки щиплет от слез.
— Интересно, а Илья ничего не видел? — продолжает донимать мама, и я некстати замечаю, что она плохо выглядит — глаза опухли, под ними пролегли темные круги.
— Илья весь вечер был со мной на берегу — семечки грызли, болтали. Проводил меня и сразу пошел домой. Ему тетя Таня даже смотреть в сторону Волковых запретила, поэтому — вряд ли.
Мама верит — ее взгляд проясняется, краска отливает от впалых щек. Она велит мне не залеживаться и приглашает к завтраку, и я, сохраняя олимпийское спокойствие, забираю со стула перепачканное землей платье, прикрываю его полотенцем и тащусь в душ. Быстро чищу зубы и умываюсь, но тщательно отстирываю подол и рукава и сушу их феном.
Меня трясет.
Подговорив Илюху позлить Волкова, я и предположить не могла, что наша проделка зайдет настолько далеко. Сначала мы собирались выпустить из сарая куриц и раскидать по двору садовый инвентарь, но Илюха, в очередной раз припомнив трагическую историю своей семьи, принялся вдохновенно громить полки и переворачивать ящики с рассадой. Глядя на его резкие, точные движения, я тоже вошла в раж — привиделось до ломоты в зубах идеальное лицо Вани, его отмороженные, обжигающие презрением глаза, а еще — радостная, подозрительно красивая Бобкова в его объятиях. Он не позволил ей унизиться и собрать разбросанные мною вещи, он за нее заступился, так пусть теперь пострадает!..
Только Рюмин со мной и в горе и в радости, он — мой самый близкий друг, и я не должна об этом забывать!..
Мы немного увлеклись — взявшись за руки, устроили дикие танцы на грядках, а потом Илюха споткнулся, завалился набок, с грохотом обрушил всю конструкцию теплицы, и мы стремглав сбежали, перемахнув через забор.
Черт знает что. Я не пила, но, кажется, страдаю от ужасного похмелья и даже свое отражение в зеркале не узнаю.
Неловко натягиваю джинсы и изумрудную водолазку и волоку себя на кухню — аппетита нет, но спорить с мамой себе дороже. Она уже развернула бурную деятельность — орудует миксером, улыбается, наливает мне чай. Но долго создавать видимость благополучия не получается — мама роняет вилку, забывает вовремя перевернуть оладьи, добавляет в свой кофе соль вместо сахара.
— Мам, я правда ни при чем… — заверяю я, избегая встречаться с ней глазами, но она бесцветным голосом поясняет:
— Дело не в тебе. Просто… Вчера от отца не пришел перевод. Видимо, Кристинка накрутила, и он отменил автоплатеж… Мне пришлось отдать за коммуналку всю наличку, и деньги закончились. Позвони ему, Лер.
— Не хочу.
— Звони, я сказала, или мы с голодухи помрем! — рявкает мама. Я закипаю от негодования и упрямо цежу сквозь зубы:
— Даже если бы хотела — он ни копейки мне не даст, только разозлится и начнет орать. Потому что я — его позор, и мне нечем его умаслить!
Я на взводе и изо всех сил бодрюсь, хотя последние новости изрядно подкосили — жизнь на всех парах летит под откос, рушится и песком утекает сквозь пальцы. Каждое мое действие влечет противодействие, и я больше ни на что не могу повлиять.
Хмурый Илюха, ссутулившись и набросив на башку капюшон черного худи, стоит у калитки. Считываю в его неподвижном взгляде намерение отпираться до последнего и коротко киваю — в общении мы частенько обходимся без слов.
Ну а если мы не причастны к хулиганству, значит, бояться нам нечего!..
Весь путь до школы мы с Рюминым развязно позируем для его видео, раздаем друг другу звонкие затрещины, играем в салки и чересчур громко хохочем. Теперь, несмотря на засевшее в желудке ощущение грязи и гнили, я уже не могу сказать точно, что мы сделали нарочно, а что — нет, и внутренне готова смириться с уничтожающими проповедями Волкова на тему моей никчемной натуры.
Но от перспективы встретиться с ним подкашиваются коленки, а сердце колотится о ребра и хлюпает, как размякший бисквит.
Широко скалясь, вышагиваю рядом с Илюхой через весь холл и незаметно озираюсь по сторонам. В спертом воздухе витает почти осязаемое напряжение — пространство вокруг искрит и пощелкивает от надвигающейся грозы. Войдя в класс, я первым делом смотрю на парту Волкова, но ни его, ни Инги не обнаруживаю, и, выдохнув, приветливо машу ребятам — те подобострастно кивают, однако несколько человек, в том числе и Петрова, игнорят мое приветствие и низко опускают головы.