Глава 20
Расправа на видео и неприкрытая, до чертиков пугающая злость во взгляде Рюмина повергли меня в шок, и я, еле слышно промямлив: «Илюх, мне плохо, я, наверное, лучше пойду…» сбежала домой.
Сшибла обувную полку в коридоре, налетела на маму, отказалась от ужина и, сославшись на волнение, рано ушла спать, но всю ночь не смыкала глаз. Их щипало, губы дрожали, а слабые пальцы сами собой сжимались в кулаки. В Ванином окне горел свет, но расстояние в несколько метров теперь казалось непреодолимым.
Что я наделала?..
Я бы выкрикнула Рюмину в лицо, что он придурок, и я больше не хочу иметь с ним ничего общего, но он всегда был порывистым, обидчивым и взрывным, влезал в неприятности, держал в страхе сверстников — и львиную долю конфликтов провоцировала именно я. Я выходила сухой из воды, но Илюха ни разу меня не сдавал.
Строгая и справедливая Брунгильда, вызывая троицу хулиганов к себе в кабинет, ограничивалась лишь воспитательными беседами — давняя история про то, как роман ее дочери с Илюхиным папашей едва не угробил беременную тетю Таню, действовала на Анну Игнатовну магически, и она не решалась поставить вопрос об исключении Рюмина, что бы тот ни творил. Безнаказанность окончательно развязала нам руки.
Класса с восьмого Рюмин стал впрягаться за меня особенно рьяно, и я пользовалась этой властью — с садистским удовольствием натравливала его и его дружков на любого, кто имел неосторожность косо на меня посмотреть.
Привычная, обыденная ситуация как под копирку повторилась и с Волковым, но теперь я будто гляжу на нее другими глазами, и меня штормит и колотит от боли и ужаса. Потому ли, что Илюха сотоварищи посягнул на очевидную красоту и чистую душу Волкова? Или же он посягнул на все то светлое и правильное, что я случайно обнаружила в себе?..
Я зажмуриваюсь, трясу головой, застегиваю верхнюю пуговицу блузки, поправляю жилет и пиджак и, глубоко вдохнув, выхожу из комнаты. Мама отлавливает меня возле кухни, вручает стакан с фруктовым коктейлем, но я, едва пригубив, оставляю его на столе, кисло улыбаюсь и иду к дверям.
— Что-то ты бледная, Лер. Как самочувствие? Измеряла температуру? — пристает мама, но не предлагает мне все отменить и остаться дома. Нам очень нужны отцовские деньги, и моя святая обязанность — во что бы то ни стало ему угодить.
— Измеряла, все жизненные показатели в норме! — вдохновенно вру я. — Лучше пожелай мне удачи!
Мама осеняет меня крестным знамением, шепчет какую-то молитву, целует в лоб, и я на негнущихся ногах выбираюсь на улицу, спускаюсь со ступеньки, преодолеваю дорожку во дворе и открываю калитку.
Несмотря на заверения отправить меня в Задонск с королевскими почестями, Илюхи нигде не видно, и с плеч спадает тяжеленный камень — может, Рюмина загребли в полицию, и ему придется ответить по всей строгости закона, а, может, его заела совесть, и он до скончания дней не высунется из дома. Обе версии не выдерживают критики — вероятно, он просто проспал, а я сворачиваю на узкую, поросшую молодыми лопухами дорожку.
Автобусная остановка — два стеклянных павильона под пластиковыми крышами — расположена в начале центральной улицы, оттуда раз в полчаса отъезжают маршрутки до Задонска. Двадцать минут по разбитым лесным дорогам, и частокол вековых сосен сменяется райцентром — городом со ста тысячами населения, пятиэтажками, супермаркетами, парком, ТРЦ и парой клубов. Иногда мы с Илюхой ездим туда просто по приколу — посидеть на благоустроенной набережной у небольшого пруда и примерить на себя роль продвинутых городских подростков, записать ролики для его страницы или сходить в кино.
Солнечное утро все еще дышит легким ночным морозцем, я дрожу и кутаюсь в бесполезный пиджак. Волнение скручивает внутренности, коленки подкашиваются, но подспудно я рада, что могу прогулять еще день — я слишком боюсь появиться в школе и своими ушами услышать, что Ваня действительно сильно пострадал, а еще — увидеть в глазах ребят осуждение.
Ускоряю шаг, обгоняю спешащих на маршрутку бабушек-торговок с клетчатыми сумками и тележками и сверяюсь со временем. У остановок подозрительно многолюдно — с дальних подступов узнаю суетящуюся Петрову, девчонок из девятого, наших тихушников и тщедушную фигуру Бобковой в строгих брюках и блузке будто с чужого плеча. Ну конечно же…
Я не думала, что Бобкова тоже может заявиться на довузовские курсы, но сейчас ни капли не удивлена — этот факт идеально вписался в канву всего произошедшего в последние недели. Что ж, моя задача сильно усложнилась, но в этом бою я ей не уступлю — просто ради того, чтобы напомнить, где ее место.
Повисает настороженная тишина, я ловлю на себе тяжелые взгляды, киваю ребятам в знак приветствия и благоразумно отхожу под второй навес — в конце концов, я не отвечаю за Рюмина и за то, что он сделал. Черт возьми, на сей раз я действительно ни к чему не причастна и вчерашним вечером чуть не сошла с ума!
Смахнув ладонью песок и пыль, сажусь на край пустой скамейки и невесело усмехаюсь — теперь от группы поддержки Бобковой меня отделяют два слоя грязного стекла и несколько потрепанных бумажек с объявлениями. Как же так вышло, что неудачницу Ингу на экзамен провожают двадцать человек, а я — Лера-холера, — дожидаюсь маршрутки в полном одиночестве?
— Тяжело быть изгоем, да? — раздается знакомый голос, и я, задохнувшись, рефлекторно цепляюсь за ремешок сумки. Надо мной возвышается Волков — в сером худи с надписью «Не разочаруй меня» и черной бейсболке, низко натянутой на глаза. Руки в карманах, левая скула распухла, на ней темнеет нехилый синяк, верхняя губа рассечена… Он жив, почти в порядке и первым со мной заговорил и, вместо того, чтобы придумать складную отповедь, я впадаю в прострацию и думаю только о том, как сохранить равновесие и не свалиться со скамейки.
С этими ранами он стал убийственно красивым и нравится мне в сто раз сильнее!
Волков по-прежнему излучает уверенность и спокойствие, ждет ответа и, кажется, издевается…
Волна облегчения смывает ступор прошедших дней, и я, шумно выдохнув, включаюсь в игру:
— Лучше иди и поздоровайся со своей Бобковой — твоя компания нужна ей, а не мне.
Но Волков не уходит — еле слышно зашипев, осторожно садится рядом, а я, уставившись на кучку шелухи под ногами, считаю про себя до десяти.
— Да, ей нужна поддержка, сегодня многое может решиться, — он по-свойски подпирает мое плечо твердым плечом. Двигаться больше некуда, я беспомощно пялюсь на него и лишаюсь дара речи — в его огромных черных глазах золотыми искрами мерцают отблески солнца… — Инга давно мечтает стать юристом, уехать отсюда и устроиться в кризисный центр, чтобы консультировать попавших в сложное положение подростков. Квота на курсы — ее единственный шанс на дальнейшее поступление в вуз. Это ты богатая и можешь позволить себе любой универ, а ее маме нечем оплачивать учебу.
— Зачем ты рассказываешь об этом мне? — проглотив колючий комок досады, недоумеваю я, он поправляет козырек и откидывается на стеклянную стенку:
— Чтобы ты услышала: я снова буду болеть за нее, и извиняться за это не собираюсь ни перед тобой, ни перед Рюминым. А если ты хоть пальцем ее тронешь…
— Буду иметь дело с тобой…
Мы встречаемся взглядами, его близость туманит мозг. Острое желание подуть на его раны или дотронуться до них губами ввергает меня в пучину животного ужаса, и я окончательно расклеиваюсь.
— То есть, ты намерен продолжать войну, да? В курсе, что Рюмин не даст тебе покоя? — только проговорив эту фразу, я понимаю, что прозвучала она не как забота, а как прямая угроза, но Волков правильно считывает посыл.
— Он ко мне больше не сунется. Это моя бабка из чувства вины ему потворствовала, и мать по той же причине попросила меня не фиксировать побои. Но я-то никакой вины не чувствую. Да, я не могу демонстративно им навалять, но выловлю каждого поодиночке и…
— Ваня, не надо. Пожалуйста! — забыв, что мы не друзья, я вглядываюсь в его лицо и исступленно шепчу: — Они же не остановятся и опять нападут толпой. Это никогда не закончится!
— Это уже закончилось. Люди, посмотревшие видео в чате, дружка твоего, мягко говоря, не поддержали. Рюмин просек расклад и зассал — надрался в слюни и в школе сегодня точно не появится. Короче, ребята, фурора не получилось. Вы сами себя подставили.
— Я не просила его к тебе лезть и выбивать извинения! — может, в этот миг я предаю лучшего друга, но тот камнем тащит меня на дно, а Волков дает шанс на спасение, и я слетаю с катушек: — Я не хотела, чтобы все настолько далеко зашло! Ты приехал и сломал привычный ход вещей. Ты подружился с Бобковой, помог ей задвинуть меня, и Илюха среагировал. Да, мы перегнули с местью, и мне жаль — правда, жаль, — но, пойми: я боролась за свой статус всю жизнь, я по праву его заслужила. И я не могу с тобой согласиться: Бобкова всегда плыла по течению и при первой же трудности сдувалась! Она сама позволяла так с собой обращаться…
Волков морщится, как от зубной боли, и резко перебивает:
— А вы типа спрашивали у нее дозволения, когда били и харкали на спину⁈
— Ладно! Если тебе полегчает, обещаю: я даже дышать в ее сторону больше не буду… — я сдаюсь и неожиданно ощущаю ту самую трепетную, светлую благодать, что в детстве сходила на меня на волшебной поляне.
— Ловлю на слове! — почти по-доброму улыбается Волков. — Значит, я смогу оставаться спокойным, даже когда отсюда уеду.
Его слова вызывают неясный дискомфорт.
Естественно, он уедет — там, в огромном далеком городе, на паузу поставлена его настоящая жизнь, но прямо сейчас мне хочется вцепиться в его руку мертвой хваткой и не отпускать. Никогда не отпускать. Только ссадины, которые он получил из-за меня, сочатся кровью, а я для него — пустое место.
Теперь уже — бесповоротно и навсегда.
И я решаюсь озвучить вконец измучивший меня вопрос:
— Ты сказал, что в упор не видишь таких, как я. Так каких, Волков?