Игнорируя вернувшуюся в тело разбитость, продираюсь к заросшей кустами и сухостоем избушке и, оставив ношу у спящих лодок, натягиваю перчатки.
Битый час я в поте лица подбираю и складирую в мешки смятые алюминиевые банки, бутылки, пакетики и прочий мусор, с моей подачи скопившийся тут за долгие зимние месяцы. Упорно волоку его к свалке, возвращаюсь за новой порцией, выбиваюсь из сил, но ни за что не отступлю и не сдамся.
Вишни и черемуха отцвели, молодая трава засыпана ковром из белых лепестков, в ветвях надрывается все тот же пьяный от весны соловей. Владения ведьмы, как и часть моей совести, очищены — пусть пока это свершение далось мне с огромным трудом.
Оставляю продукты на покосившемся крыльце и на цыпочках крадусь к тропинке, но позади с треском раскрывается ветхая деревянная рама, и старушечий голос торжественно декламирует вслед:
— Мир, спокойствие и милость Божия будут с тобой, дитя! А во мне ты больше не нуждаешься!..
Глава 27
Мама самым ранним рейсом уехала в салон к тете Яне — застать ее дома не получается уже второе утро, в воздухе витает почти осязаемое напряжение, и где-то в глубинах моей обновленной души копошится тревога.
Ночью звонил отец, родители долго общались на повышенных тонах, но я, сколько ни прислушивалась, так и не смогла разобрать причину скандала.
Мы всегда жили в параллельных реальностях — не посвящали друг друга в проблемы, не сочувствовали и не делились советами, и такой расклад для меня не в новинку. Но сейчас даже я интуитивно улавливаю: в нашем ненормальном, перевернутом вверх тормашками семействе стряслось нечто из ряда вон выходящее — что-то похлеще пущенной в ход пряжки ремня, заряженного карабина у лба, ухода отца к Кристинке и ее якобы беременности.
Взлохмачиваю влажные волосы и вваливаюсь на залитую солнцем кухню — в ней все еще воняет куревом, и это тоже зловещий знак. Однако больше на мамину подавленность ничто не указывает — на столе под салфеткой притаились легкий завтрак и свежий сок, поверхности предметов и посуда сияют чистотой.
Во мне курсирует неведомая светлая энергия, и вдохновение шипит в груди пузырьками лимонада. Сегодня четверг, четыре урока, скоро начнутся выходные, в которые, впервые за много лет, мне будет нечем себя занять. Как же много времени и сил высвобождается, когда отпускаешь предрассудки и перестаешь соответствовать чужим ожиданиям!..
До каникул чуть больше недели, а еще я через полчаса увижу Ваню, и ощущение праздника захлестывает сияющей волной.
На первый взгляд, мой порыв в подсобке ничего не изменил, но это всего лишь видимость. Волков несколько раз оказывался рядом, придерживал закрывающиеся двери и пропускал меня вперед, вчера после химии он поднял мой упавший на пол карандаш и молча вернул на парту, а на традиционный вопрос Надежды Ивановны «Кто дополнит?» не стал громить мой не самый блестящий ответ.
Я надеваю джинсы и толстовку цвета хаки, набрасываю на шевелюру капюшон и тащусь к школе. На всякий случай звоню Рюмину, но тот скорбным голосом докладывает, что идет на поправку не так быстро, как хотелось бы, и до понедельника просидит дома. Терпеть не могу, когда Илюха пытается обманывать — тем более, что врать мне он вообще не умеет. На самом деле, все гораздо проще — его тетка работает участковым педиатром, ей под силу вытворять любые чудеса с медицинскими справками, а Илюха этим бессовестно пользуется.
Но я несказанно рада, что еще на несколько дней избавлена от его нытья, плевков яда в адрес Волкова, назойливой камеры телефона и преданного щенячьего взгляда.
Несмотря на неведомую хворь вожака, Владик и Ринат находят в себе силы заявиться на занятия — о чем-то перетирают возле курилки, с грозным видом зажимают в зубах сигареты и нервно озираются по сторонам. По коридорам тут же проползает слушок, что Волков давно их поджидает и точно устроит показательную ответку с кровавыми соплями и извинениями оппонентов на камеру.
Волков, заслышав это, лишь фыркает и усмехается:
— Пусть не ссут, я не собираюсь о них мараться! — И Инга горячо его поддерживает:
— Действительно, ну их!.. Они поступили ужасно, но нужно быть выше всего этого и в любой ситуации оставаться человеком.
Ее слова царапают по живому — отворачиваюсь от созерцания Ваниного лица, сжимаю в пальцах ручку и увлеченно рисую в черновике причудливые завитки и цветочки.
За этот месяц Бобкова сильно изменилась — взгляд стал увереннее, а голос — громче, теперь ее можно увидеть с широкой улыбкой, с неброским макияжем, в новой одежде. Она внятно отвечает у доски, ходит в столовку или гуляет по саду в компании Петровой и остальных девчонок, и Волков больше не пасет ее так явно и самозабвенно.
Строго говоря, он никогда ее и не пас, просто наблюдал со стороны и помогал, — это мои раздражение и злоба изрядно искажали картинку.
Сам же Волков на переменах с отсутствующим видом слоняется по коридорам, сидит за своей партой, уткнувшись в телефон или попросту спит, положив под щеку согнутый локоть.
Когда он присутствует в классе, меня тоже одолевает желание притулиться в укромном уголке, свернуться калачиком и уснуть. От тепла, покоя и давно забытого ощущения уюта, которое он во мне пробуждает.
После эпичного заплыва во мне будто что-то сломалось. Болит и пульсирует душа, ноет тело, черный космос заразил меня способностью чувствовать все слишком остро, сопереживать ближним и видеть то, что раньше было скрыто. И мысль о неведомом прошлом Вани не оставляет в покое.
Истошный ор петуха вклинивается в сумбурную картинку из разноцветных пугающих образов. С трудом разлепив глаза, я сверяюсь со временем — еще страшная рань, до будильника целый час. Накрываю ухо подушкой, поворачиваюсь на другой бок, но тут же вскакиваю как ошпаренная и превращаюсь в слух. По окутанным в утренние сумерки комнатам разлетаются всхлипы, тихий плач и запах зажженной сигареты — мама опять не в порядке.
Отбрасываю одеяло, выскальзываю за дверь и босыми ногами шлепаю на кухню.
Мама, уже одетая в джинсы и клетчатый пиджак, курит возле открытой рамы, худые плечи сотрясают рыдания, похожие на конвульсии.
— Может, расскажешь уже, что случилось? — хриплю я, скрестив на груди руки, и она, вздрогнув, оглядывается.
— Да, пожалуй. — Мама тушит окурок, убирает пепельницу на подоконник и прочищает горло глотком кофе. — В общем, отец собрался официально развестись и жениться на этой ушлой стерве. Да, так и сказал, представляешь? Ну и черт с ним, Лер. Ты права: как бы мы ни старалась, хорошими для него быть не получалось. Он специально придирался к тебе и испытывал на прочность меня, хотя давно решил от нас отделаться. Искал повод, сволочь. Черт с ним, скатертью дорожка.
Меня пронзают испуг, острое сожаление и уже слишком хорошо знакомая вина — это я накосячила с тестом и пошла против воли папаши. Я умоляла маму подать на развод, учила уму-разуму, пыталась бунтовать, потому что была уверена: он слишком зависит от нас, мы можем торговаться и диктовать условия, когда он отходит от приступов ярости. Только вот по всему выходит, что он действительно вознамерился сбросить нас со счетов, забыть и никогда не вспоминать…
— Как же мы будем жить? — я подлетаю к столу и залпом допиваю мамин кофе, и она аккуратно стирает пальцами слезы:
— Подам на алименты. С паршивой овцы…
— Но этого не хватит! Тут за одно только газоснабжение в месяц начисляют больше десятки!.. Хочешь, я пойду работать, мам?
— Нет, что ты! На твой век еще хватит трудностей… Знаешь, я же на обучение записалась. Еще неделя занятий, и мне дадут сертификат. Оформлю нужные документы, и меня примут к Яне в салон — клиенток много, девочки там зашиваются.
В сумрачную кухню робко заглядывает солнце, я мгновенно осознаю, на какой подвиг, отчасти и ради меня, решилась мама. Я едва сдерживаюсь, чтобы не кинуться к ней на шею и не расцеловать, но мама лишь кисло улыбается и, подхватив сумку, спешит на автобус.
Глава 28
Подливаю в опустевшую чашку кофе из медной турки, жую бутерброд, перевариваю услышанное и погружаюсь в странную, ничем не мотивированную, но граничащую с блаженством радость. Я верю: все получится. И у мамы, и у меня. Мне больше не придется вздрагивать от каждого стука, рева мотора под окнами и черных машин, проносящихся по дороге.
Душнила Рюмин снова не поджидает меня у калитки, зато в нее тычутся широкие сопливые носы коров, гуляющих по поселку на свободном выпасе. Замахнувшись мешком со спортивной формой и кроссовками, отпугиваю непрошеных гостей и, покатываясь со смеху, выруливаю на главную улицу.
Старшаки из одиннадцатого, облаченные в строгие костюмы, обгоняют меня у церкви, выпытывают, чем я заразила Рюмина, гогочут и улюлюкают, но я не обижаюсь — идиотское поведение случается и от волнения. Сегодня несчастным предстоит очередная репетиция ЕГЭ, а в понедельник — поездка в задонскую школу уже на настоящий экзамен по математике.
Несмотря на ранний час, погода обещает быть теплой и солнечной, к буйству цветущих сиреней присоединился благоухающий медом жасмин. От сочетания ароматов и красок кружится голова и заходится сердце — впереди три месяца летних закатов и рассветов, окутанных туманом свободы, предчувствий и снов наяву.
Я опять выпадаю из реальности, но кто-то резко дергает рукав моей толстовки, и я с пробуксовкой торможу.
Надо мной возвышается бледная Раиса Вячеславовна, от нее за версту несет шоком и корвалолом.
— Ходорова, ну как же так? Ума не приложу, как могло произойти такое ЧП! Ты все десять лет была лучшей ученицей по уровню подготовки, у тебя самый высокий средний балл!
Свершилось: классная узнала результаты дурацкого теста, а я, сколько ни прокручивала в мыслях этот момент, все равно оказалась к нему не готова. Поправляю болтающийся за спиной мешок с кроссовками и на ходу придумываю оправдания: