Прошлой зимой мать в очередной раз нашла работу получше, а жилье — подешевле, мы забрали документы и съехали. В новую школу меня приняли при условии, что я буду паинькой, и я честно держался. С Ксюшей мы виделись только по субботам и воскресеньям — ехали через всю Москву, чтобы пару часов побыть вместе. Она клялась, что, как только я ушел, градус напряжения понизился, шакалам доходчиво объяснили, что они тоже на карандаше, и в школе воцарилась тишь да гладь. Я и подумать тогда не мог, что она просто жалеет меня и правду не рассказывает.
А в марте мою страницу в ВК стали заваливать гадкими пошлыми комментариями, тысячами комментариев. Поначалу я не врубался, но какая-то добрая душа скинула в личку ссылку, я проверил ее и… В общем… — Волков откашливается и севшим голосом продолжает: — Они отомстили — и ей, и мне. Притворились друзьями, пригласили Ксюшку на вписку в честь восьмого марта, подсыпали что-то в колу, раздели, сделали видео и залили на борду для извращенцев. Пришлось закрыть комменты на странице, но фотоработы Ксюши я не удалил — она их любила, а я не стыдился ее и не собирался предавать. Но Ксюша перестала ходить на занятия и отвечать на звонки. Я приезжал каждый день, караулил у школьного стадиона и в ее подъезде, ломился в запертую дверь и возвращался домой. А через месяц узнал, что она…
Он резко отворачивается, проводит пальцами по щеке, моргает и подавляет прерывистый вздох.
— Летом мать отправляла меня в лагерь для трудных подростков, а с сентября я с нездоровым упорством начал учиться: открывал рандомную книгу и заучивал наизусть, брался за все проекты, даже если приходилось сутками не спать. Но в этом апреле случайно встретил в парке одного из уродов. Он скривился и заблеял, что Ксюшка сама этого хотела, и я разукрасил ему табло. Довольно серьезно, он в больницу попал…
Я шмыгаю носом и безуспешно вытираю рукавом потоки слез. Ваня замечает, что я не в порядке, выдвигает ящичек стола и протягивает мне бумажную салфетку.
— Вот так. Дальше не особо интересно… — он словно извиняется за излишнюю искренность и опять взъерошивает волосы. — Меня вышибли и из этой школы. Решали вопрос с уголовкой, но мать так убивалась и унижалась перед отцом потерпевшего, что заявление тот все же забрал. Тут еще и бабушку парализовало, и мать решила выдернуть меня оттуда. С корнями. А здесь — сюрприз, та же ситуация, только чуть более лайтовая. Чего ты от меня хотела? Чтобы я не попытался ничего изменить?
— Прости… — беззвучно шепчу я.
— Лучше скажи, откуда у тебя синяки, Лер? — он внезапно меняет тему и застает меня врасплох.
— Откуда ты…
— Видел. Случайно. У тебя юбка задралась, когда я вытаскивал тебя из воды. Так откуда?
От испуга закладывает уши, но я поглаживаю мягкий теплый бархат подлокотника и пожимаю плечами:
— Воспитательные методы отца. В нашей семье так заведено. Раньше я была уверена, что это заслуженно.
— У меня нет отца, но даже я на сто процентов уверен, что это ненормально… — Волков подается вперед и подпирает подбородок кулаком. — Тебе досталось из-за слитого теста?
— А если и так? — я комкаю салфетку, прячу в карман и смотрю в упор: — Это всего лишь чертов конкурс. Попытка не пытка, а я даже не знаю пока, куда хочу поступать. Я отвечу и на вопрос, почему сдалась без боя и пропустила Ингу. Ты абсолютно прав: она должна учиться дальше и все равно бы победила, а мне бы потом нечем было гордиться. Ты хотел ее спасти? А я спасаю себя. Я сделала это для себя. Закрыли тему!
Бледный Волков пялился на меня как на призрака или как на неизвестную науке форму жизни — настороженно, растерянно, с пристальным интересом, сомнением и… виной? Он провел меня через темный коридор, но вызвался проводить и до калитки и… на прощание снова обнял.
Подсвеченные фонарями верхушки сосен закружились над головой вместе с крышами и обрывками мутных туч. Я пожелала ему спокойной ночи, рванула домой, пролетела мимо взволнованной мамы и на два поворота замка закрылась в комнате. Но уснуть не могла еще долго — прислушивалась к маминым шагам и шипению воды в раковине, ворочалась, задыхалась, и подушка намокла от слез.
В рассказе Волкова о любимой девушке и моральных уродах, доводивших ее до смерти, я, как в кривом заколдованном зеркале, разглядела плачущую Ингу, наших испуганных, забитых неудачников, гордого Илюху и себя…
— Лера, к тебе гости… — раздается над ухом мамин шепот, и я с трудом разлепляю тяжелые веки. Яркий солнечный луч переместился к подоконнику, в нем мерцают и переливаются золотые пылинки, в комнате духота, с ветки яблони облетел цвет, но среди листьев проглядывают нежно-зеленые завязи.
— Рюмин, что ли? — хриплю, недовольно приподнимаюсь на локтях и сверяюсь со временем. Ничего себе: почти обед!..
— Нет, не он. — Мама загадочно поджимает губу, выдерживает театральную паузу и выпаливает: — Ваня Волков. До чего же он хорошенький!.. Говорит, вы договорились куда-то сплавать?
Глава 31
Ошеломительное известие ударяет кулаком по лбу, мгновенно прогоняет сон и ввергает меня в пучину паники. Неприятные вопросы про подкуп учителей, приготовленные для мамы, тут же вылетают из головы, вслед за ними из груди готово эвакуироваться взбесившееся сердце.
— Мам, займи его чем-нибудь! Я сейчас! — громко шиплю, подрываюсь с кровати и, запутавшись ногой в одеяле, едва не падаю.
— Уже. Чай с панкейками предложила! — мама хохочет над моими метаниями и мечтательно возводит очи к потолку. — Эх, юность. И погода отличная, как по заказу. Настоящая романтика — поплавать с таким завидным кавалером и полежать на теплом песочке…
— Ну ма-ам! — я рычу и злобно прищуриваюсь. Шутливо погрозив пальцем, она покидает комнату, а я, создавая неимоверный грохот, лечу в ванную, встаю под душ и, не теряя ни секунды, остервенело чищу зубы.
Из распахнутых настежь окон веет жарой, соседские курицы дремлют в прохладной тени навеса, над клумбами порхают бабочки, в пронзительно-голубом небе нет ни облачка.
Углубляюсь в шкаф и нахожу темно-зеленый купальник, белую шляпу с широченными полями и голубой сарафан из легкого ситца. Он короткий и не скрывает побледневшие кровоподтеки на коже, но для Волкова они уже не являются тайной, и прятать их было бы странно.
Черт знает, может, подспудно я даже желаю, чтобы он снова увидел их и получше ко мне присмотрелся…
Я собираюсь порвать с бессмысленным прошлым, но оно отпустит, только когда я перестану быть для Волкова злобным ничтожеством, как та истеричка Ульяна.
Глубоко вдохнув, трясу влажной шевелюрой, скрываю опухшие от слез веки за темными очками в пол-лица и выхожу на кухню. Завидев меня, Волков тут же встает из-за стола, и в полупустой фарфоровой чашке нежно звенит серебряная ложечка.
Он в просторной белой футболке и шортах, из кармана торчит вчетверо сложенная панама, на предплечье сияет татуировка, черные очки подняты на темя на манер ободка. Он убийственно круто выглядит, обалденно пахнет, и я срочно нуждаюсь в опоре — ею так кстати становится прохладная кафельная стена. Борясь с наваждением, тайком щиплю кожу на запястье, но сон не рассеивается, а Волков не исчезает.
— Спасибо, Тамара Алексеевна, вы круто готовите, — вместо приветствия он обращается к моей матери, и та окончательно «плывет»:
— На здоровье, Ванечка. Да ты же практически ничего не съел. Подождите, я вам с собой заверну! — под предлогом поисков контейнера для еды, мама скрывается в кладовой и наконец оставляет нас наедине.
Повисает тишина, достойная лучшего драматического произведения.
Волков без стеснения пялится на мое декольте, и у меня предательски подкашиваются коленки. Мгновенно припоминаются вчерашние разговоры, слезы, признания и наше непредвиденное сближение, и щеки вспыхивают. То, что было простительно при тусклом ночнике, сейчас кажется чем-то слишком интимным и непозволительным для простых одноклассников, которые, к тому же, друг друга недолюбливают.
— Ого. Чем обязана? — хрипло выдаю я, хватаясь за горячий бок приготовленной для меня чашки.
— Ты говорила про какую-то поляну. Где, ну… — Волков вздыхает и подбирает подходящие слова: — Где мозги встают на место и можно заново обрести себя. Поехали. Мне тоже это нужно. Даже если не поможет, проведем время с пользой, на природе.
Я делаю огромный глоток ароматного кипятка, давлюсь и с трудом проталкиваю его в горло. Сюрреализм. О таком повороте событий я даже мечтать не смела, но едва ли выдержу тот же градус откровенности при свете дня.
— С радостью! — выпаливаю я. — Только у меня условие. Мы не потащим туда свои проблемы, ладно?
— Забились, — неожиданно быстро соглашается Волков. — С моей стороны неудобных вопросов не будет.
Я специально оставляю телефон на тумбочке — на случай, если Илюха вознамерится меня доставать. Скрипнув зубами, перенимаю у сияющей мамы пакет с едой и минералкой, складываю в небольшой джинсовый рюкзак, и, пока Волков натягивает в коридоре кеды, как могу уворачиваюсь от ее дурацких намеков и давно не актуальных напутствий.
На улице ни души — в выходные население Соснового уезжает за покупками в Задонск или дружно вкалывает на приусадебных участках. Рюмина поблизости не наблюдается, но я все равно не могу сладить с накатившей паранойей и ежеминутно озираюсь по сторонам.
Волков без слов забирает у меня рюкзак, вешает на плечо и уверенно шагает рядом.
Над асфальтом колышется прозрачное марево, по раскаленной, истекающей гудроном поверхности ползают солнечные блики и сетка теней. Жасмины и сирень благоухают во всю мощь, на белую футболку Волкова больно смотреть даже через затемненные стекла, и душа вот-вот взорвется от переполнивших ее эмоций, не поддающихся осмыслению.
— А где мы возьмем нормальную лодку? — спохватываюсь я, но Волков остается предельно спокойным.
— У Анастасии Ивановны есть.