Надо ли говорить, что я ни черта не спала. Взбесившееся сердце до сих пор грохочет в груди. От желания выпить кофе с миндалем и карамелью пересыхает в горле.
Я прикрываю голову широкополой шляпой, втискиваю стопы в резиновые кроксы с ромашками, вываливаюсь за ворота и вскрикиваю от неожиданности: у калитки стоит Рюмин — в шортах, майке, с пляжным полотенцем на плече — и светится как новый пятак.
— Вот так подохнешь в муках, а лучшая подруга Лера о тебе и не вспомнит, — провозглашает он, испытующе прищуриваясь, и я виновато опускаю лицо.
Проблема в том, что мне не стыдно — я не чувствую к нему безусловного сострадания, не рада встрече и извиняюсь больше для порядка:
— Прости, Илюх. Ты болел. Я и сама недавно переболела этой напастью и не хотела тревожить тебя своим обществом.
— А что за религия не позволяла ответить мне в чате? Ладно… — бубнит он и сменяет гнев на милость: — Пошли поплаваем? Сейчас пацаны к поезду подойдут.
— А тебе уже можно? — Мой тон выражает что угодно, но только не заботу об Илюхином здоровье, и тот криво ухмыляется:
— Спасибо, что наконец поинтересовалась!..
Мы молча играем в гляделки — иногда Илюха включает полного придурка и по-настоящему бесит, но на сей раз я улавливаю исходящие от него флюиды отчаяния и решаю уступить:
— Подожди, я купальник надену.
Пока Рюмин, развалившись на диване за кухонным столом, с чавканьем лопает мамины оладьи, я мысленно разражаюсь проклятиями и прячусь в комнате. Переодеваюсь в длинный, скрывающий ноги сарафан, среди миллиона пропущенных от Илюхи нахожу входящий с незнакомого номера и пишу Ване, что прогулка обламывается: появились неотложные дела. Я вру ему, но отчего-то свято верю, что поступаю правильно.
И лишь когда мы с Илюхой выходим на улицу, и тот, привычно наставив на меня глазок камеры, осыпает комплиментами мой внешний вид, я цепляюсь за задумчивый черный взгляд и в ужасе замираю. Прислонившись плечом к дверному косяку, Ваня молча и без всяких эмоций смотрит на меня, но вдруг подмигивает, чуть заметно улыбается и скрывается в темноте проема.
На душе тут же становится тухло.
Надо было сказать Ване правду. Илюха — мой друг, он не в курсе последних событий, он ненавидит Волкова, и нет никакой подоплеки в том, что я попыталась избежать ситуации, при которой эти двое столкнулись бы лбами. Но чертова ложь слишком быстро выплыла наружу, и мнимая подоплека вроде как появилась…
— Ты чего смурная? — пристает Илюха, подталкивая меня моим же рюкзаком. — Не рада видеть? Что нового в школе?
— Рада, Илюх. А новостей особо и нет…
Я опять пересказываю историю про сложный тест, про поступление Инги и про скандал дома — лишь про ремень стыдливо умалчиваю, — потом добавляю, что ведьма переехала в дом престарелых, и вся ее изба теперь в нашем распоряжении, но Рюмин остается странно напряженным. Собираюсь выяснить, каким мешком его накрыло, хотя точно знаю — так он демонстрирует обиду, и на пляже мне придется долго выслушивать его нытье и распознавать скрытые намеки.
К счастью, чутье подводит: вскоре Илюха перестает дуться и, посмеиваясь, выдает:
— А я в пятницу в Задонске Бобкову и ее брата видел. В поликлинике. Справки в пансионат для нищих собирают. Пока блаженная в кабинете была, я у сопляка немного денег отжал.
— Сколько? — я по-настоящему негодую и готова убить Рюмина, но он только скалится:
— Да пятьсот всего, брось! Кстати, тетя Тома в то утро со мной в одной маршрутке ехала и очень просила забрать у вас какую-то толстовку. Якобы мою. Серую… С Суперменом. А у меня нет таких толстовок. О чем она, Лер?
Кончики пальцев холодеют, но я не успеваю ответить — невесть откуда возникают Ринат и Влад. Прихвостни стукаются с Илюхой кулаками, шарят по мне озабоченными взглядами, щелкают языками и наперебой втирают своему восставшему из пепла предводителю о школьных подвигах — в его присутствии они резко позабыли о своей трусливой сущности и опять ведут себя, как хозяева жизни.
Улюлюкая, вся троица скачет к пляжу, матерясь, гогоча и поднимая снопы брызг, ныряет с небольшого обрыва, и приехавшие из Задонска отдыхающие благоразумно перебираются на безопасное расстояние.
Я расстилаю на песке покрывало, сажусь, поправляю подол и, сквозь темные стекла очков, мучительно всматриваюсь в даль противоположного берега, в близкие заросли, где покоится ведьмина лодка, в пронзительно-синее небо и белые облака… От невозможной жары вот-вот накроет обморок.
Я должна быть не здесь и не с ними, и внезапное осознание своей чужеродности пугает.
— Лерка, идем к нам! Ходорова, давай! — зазывают придурки, но я отнекиваюсь: если решусь на заплыв, кто-нибудь из них обязательно под шумок распустит руки.
Да и вода здесь холодная и страшная — совсем не такая, как в теплом волшебном озере. От нее веет смертью. Мой лучший друг Илюха не догадывается о пережитом мной ужасе, и вытащил меня не он…
Влад и Ринат наперегонки плывут к рухнувшему пирсу, но Илюха отделяется от них, выбирается на берег и, фыркая, садится рядом. С мелких кудряшек катятся крупные капли, зубы еле слышно стучат.
— Пусть плывут, идиоты! — ржет он и тут же тяжко вздыхает: — Лер, извини, что не проводил тебя на тест и всю неделю не появлялся в школе. Просто… я тут узнал кое-что… В прошлое воскресенье, когда поднялась муть из-за видео с этим слизняком, я выпивал в гараже с дядькой, и на огонек подтянулся Димка. Он хоть и алкаш, но все же в юности дружил с моим отцом, и мы его тоже угостили… А он зенки залил и понес: типа, я неправ насчет Волкова. Ну и обмолвился, что не мутила Маринушка ни с кем. Они ее тупо изнасиловали.
Илюха затыкается, стряхивает с ладоней песок, а я на миг теряю дар речи:
— Ты о чем? Кто — они?
— Папаша мой. Их компания. Там и твой отец был, и Димка, и их кореша…
На лбу проступает ледяной пот, дурнота подкатывает к горлу:
— Илюх, ты что несешь?
Он разглядывает крепкие кулаки, сжимает и разжимает их, но пальцы заметно дрожат.
— Она типа красивая была, но несговорчивая. Мой отец все ее обхаживал, а она — ни в какую. Ну и… Затащили они ее к Димке. С ней был только отец — остальные в соседней комнате бухали. Он потом много денег ей дал… А она, представляешь, все равно пришла к моей беременной матери и что-то пыталась предъявить. Довела маму до больницы, испугалась, собрала манатки и уехала отсюда. Вот так.
У меня кружится голова. Мои выводы от услышанного резко отличаются от выводов Илюхи, но он настолько раздавлен открывшимися фактами, что я принимаюсь его утешать:
— И ты веришь этому Димке? Да он последние мозги давно пропил! Народ в поселке говорит совсем другое! Не ведись на всякие бредни!
— Вот и дядька все к шутке свел… — сипит Илюха, — но я пришел домой и припер мать к стенке. Она подтвердила… Не роман там был, а шантаж со стороны Маринки. Мать в сердцах рассказала об этом Брунгильде, когда опять встал вопрос о моем исключении из школы из-за дохляка Карманова. Вот Игнатовну и настиг удар…
Я смотрю на Илюху в упор и не могу сделать вдох. В памяти взвивается ворох полустертых воспоминаний. Апрель. Зашуганный Карманов не принес Илюхе очередной взнос, наши придурки накинулись на него, но нагрянувшая в курилку Анна Игнатовна оттащила бойцов. Она причитала, что очень виновата перед Рюминым, но особенно — потому, что не пыталась держать его в рамках. Он послал ее, весь день ходил гоголем, и Брунгильда не выдержала — пригласила на разговор тетю Таню. В начале шестого урока та вошла в кабинет директора, а уже через полчаса к школе подкатила неотложка…
— Получается, мы с ними квиты. Один-один… — невесело усмехается Илюха, и я ахаю:
— А вдруг… Волковы знают об этом разговоре? Илюх, может, стоит попросить у Вани прощения?
Рюмин резко поводит плечом и закипает от разочарования:
— Да как они узнают, если Брунгильда двух слов связать не может? Ты хоть слышишь меня, Лер? Не стыдно мне перед этим борзым! И перед стервой этой не стыдно! Не болел я, но и не зассал, как все это обставил Волков. Димке я рожу разбил, чтоб не нес всякую ересь, но на мать смотреть не могу, понимаешь? Я верил ей, я ее защищал. А теперь словно в грязи вымазался…
В его зеленых глазах отражается послеобеденное солнце, щеки горят, губа чуть заметно подрагивает. Сколько раз он меня утешал и был рядом — когда бил отец, когда внук Белецких меня отшил, когда Ваня отказывался замечать…
Он двигается ближе, на талию ложится жесткая ладонь, и я подбираюсь. В пылу борьбы Илюха частенько хватал меня за разные места, но то было по-дружески и не вызывало отторжения. Сейчас же он откровенно, без стеснения, меня лапает, и этот жест — осторожный, нежный, но требовательный, вымораживает до озноба.
— Я не знаю, кому верить, — продолжает Илюха чужим хриплым голосом. — Все какое-то гнилое, и только ты меня понимаешь. Я всю неделю умирал, тупо лежал на диване и не видел ни в чем смысла. И вдруг понял кое-что… — он подается ко мне и шепчет прямо в губы: — Я ведь в последнее время только ради тебя и просыпаюсь…
Меня прошивает здоровенная иголка ужаса.
— Илюх, нет! — я отталкиваю его и отшатываюсь: — Это будет большой ошибкой!
— Я все решил. Не будет это ошибкой! — он больно хватает меня за руки, присасывается к губам, но я изворачиваюсь и заряжаю ему звонкую оплеуху. Вытираю ладонью рот, смахиваю злые слезы и, заикаясь, шиплю:
— Т-ты решил? Без меня⁈ Да п-пошел ты!!!
Вылезшие из воды Ринат и Влад с сожалением пялятся на нас, под побледневшими щеками Рюмина гуляют желваки, взгляд стекленеет. Еще мгновение — и он точно ударит меня… Но его кулаки разжимаются, и пустое лицо искажает безжизненная улыбка:
— Понял. Принял. Вопросов больше не имею.
Он проворно встает, раздает товарищам подзатыльники и, разбежавшись, с шумом забуривается в воду.
Глава 34
Я запираю дверь на три оборота замка, в потемках спотыкаюсь об оставленные мамой резиновые тапочки и громко матерюсь.