Меня трясет — от омерзения, ужаса и закипающей в венах ярости. След мокрых губ слетевшего с катушек Илюхи отпечатался на губах, левый бок, побывавший в его каменной клешне, наливается тупой болью.
Опрометью бегу в ванную, встаю под душ, выворачиваю оба крана и старательно натираю мочалкой горящую кожу. Раз за разом споласкиваю лицо, смываю пену и наношу ее заново, но навязчивые манипуляции не помогают вытравить из подкорки мысли о дерьмовом дне.
Что со мной, это всего лишь Илюха. Недавно он уже «заплывал за буйки», но, нарвавшись на мою возмущенную отповедь, клятвенно пообещал, что больше не полезет с поцелуями. Он прикрылся лучшими побуждениями, холодностью Волкова и нашей старой дружбой и был прощен, но сегодня повел себя как озверевший кретин.
Да, он и раньше был таким, но с другими. С теми, на кого я с улыбочкой указывала пальцем.
В младшей школе Илюха часто плакал и жаловался, что пьяный отец обзывает его тюфяком, изводит упреками и глумится, якобы другой сын на его месте мог бы быть намного злее и круче. И Илюха прилежно себя ломал и старался соответствовать абсурдным требованиям родителя. Совсем как я.
Дядя Толя давно умер, Рюмин — вырос и превратился в здоровенного парня, но несчастный, обделенный любовью и справедливостью мальчик все еще живет в его душе и копит обиду на весь мир, особенно сильно заводясь при любом упоминании о покойном отце.
Но даже его бедой нельзя оправдать неадекватную реакцию на тот лютый кошмар, что он рассказал мне у пруда.
Несговорчивых принуждают. Слабых уничтожают. Эмпатия и доброта — удел неудачников. Это его реальность и норма.
Я опускаюсь на корточки и прикрываю ладонями уши. Шок гулко пульсирует в голове, на висках проступает холодный пот.
Рюмин был со мной другим — чужим, агрессивным, ужасным, он испугал меня и мгновенно подавил волю. Бойцовый пес сорвался с поводка и напал на хозяйку…
А еще… теперь я знаю, что окончательно подкосило Анну Игнатовну.
Я, Илюха, наши родители и их друзья — просто гребаные чудовища. Воспитанные ею на разумном, добром и вечном, но не впитавшие и сотой доли ее любви. Все мы, — равнодушные, пустые, злобные, безнаказанно творившие насилие — ее бывшие и настоящие ученики.
Стрелка на часах подползает к девяти, мама задерживается в салоне, и я, шмыгая распухшим носом и путаясь в растянутой длинной футболке, готовлю простецкий ужин из фарша и отварных макарон. Отбрасываю их на дуршлаг, заправляю кетчупом, перемешиваю и попутно ломаю голову над складным обоснованием моего утреннего обмана. Бесполезно — в общении с Ваней не прокатит ничего, кроме правды. Но правда сейчас гораздо опаснее, чем милая ложь во благо.
В прихожей щелкает замок, раздаются шелест целлофана и тихие шаги. Разбавив изнуряющую духоту комнат вечерней прохладой, на кухню вбегает мама.
Кажется, мы внезапно поменялись ролями — я хандрю и прячу покрасневшие глаза, а она широко улыбается и водружает на стол два огромных пакета с продуктами.
— Лера, привет! Погляди, что я принесла! — она суетливо выкладывает на салфетку картонные коробочки, мешочки и контейнеры, и я удивленно шепчу:
— Во дела… Ты «Магнит» ограбила?
— А вот и нет! Получила первую оплату! Два часа маялась с дизайном, но клиентка ушла довольной! Конечно, это не экопродукты, все намного бюджетнее, чем раньше, но теперь мы точно не пропадем! Ну, кто тут молодец? — она сияет от гордости, празднует маленький, но такой грандиозный успех, личную победу над собой, над обстоятельствами и над отцом, и я, захлебываясь от слез, бросаюсь на ее шею.
— Ты, конечно же ты! — я реву и зарываюсь носом в пахнущий грустными духами, сигаретами и теплом воротник.
И вопрос о взятках учителям уже не кажется важным.
Даже если мама об этом знала, все равно не смогла бы перечить отцу. Ну а если нет — гнусная правда о моих липовых оценках ее сокрушит.
Раскаленная сковорода хищно шипит, и я, отпрыгнув от мамы, сбавляю огонь на конфорке.
Мама прячет покупки в холодильник и шкафчики, подает мне плоские тарелки и ждет, когда я наполню их своим подгоревшим кулинарным шедевром.
На удивление, вышло неплохо, и мы с аппетитом съедаем добрую половину, но распирает меня не от плотного ужина, а от потрясения, гнева и острейшего любопытства.
— Мам, а правда, что… — я откашливаюсь и осторожно откладываю вилку. — Что… отец Рюмина был с тетей Мариной Волковой против ее воли, и там присутствовал наш отец?
Мама вздрагивает, хватается за ручку прозрачного кувшина и чересчур долго, до самых краев, наполняет стакан фильтрованной холодной водой. Терпеливо жду, когда она его осушит, барабаню ногтями по подоконнику и ни за что не позволю ей сменить тему.
— Мутная история, — морщится мама. — Правду знает только Марина. Зачем тебе это?
— Мам, пожалуйста, не увиливай. А что знаешь ты?
Она глубоко вздыхает, откидывается на витую спинку стула и скрещивает руки на груди.
— Лер, важно понимать: на дворе был разгар нулевых, а в Сосновом и девяностые еще не думали заканчиваться. В юности Толя Рюмин очень нравился Марине, она так трогательно краснела, подслушивая разговоры нашей компании на набережной. Потом он ушел в армию, через два года демобилизовался и скоропостижно, по залету, женился на Тане. А потом увидел, как расцвела Марина, и словно с ума сошел. Как одержимый ее добивался, заваливал подарками и запугивал, но она упорно и гордо отказывала. Сама посуди: девочка из хорошей семьи, только что закончила школу, впереди маячило поступление в университет, а тут женатый мужик прицепился. Папа твой, Димка, остальные кореша рассудили, что девка просто ломается, и… ну, знаешь, обеспечили другу приятный вечер, — мама хлопает себя по карману в поисках сигарет, но картонная пачка оказывается пустой и, пролетев через всю кухню, падает в мусорный пакет. — Думали замять дело деньгами, но Марина… молчать не стала. В милицию она не пошла — обо всем рассказала Тане и швырнула деньги Толику в лицо. Разразился скандал, но никто не встал на сторону Волковой, и она уехала. С тех пор и до этого мая мы не виделись, хотя она точно бывала здесь еще один раз… Лер, ты только Ванечке ее ничего не говори! Ни к чему вся эта грязь хорошему и светлому мальчишке.
Глава 35
Мама ссылается на усталость и отказывается продолжать тяжелый разговор, и я, заверив, что сама приберусь на кухне, отправляю ее спать. Вручную отмываю посуду, протираю стол, раскрываю холодильник и долго, с умилением, любуюсь купленными ею продуктами, но на душе кромешная темень и скребут кошки.
Вряд ли Ваня знает о том, что его мама стала жертвой настоящего преступления, в котором был замешан и мой папаша. Не знает он и о развернутой в поселке травле, но трагедия, случившаяся еще до его рождения, все равно повлияла на его личность. Тетя Марина воспитала в нем обостренное чувство справедливости, благородство, бесстрашие и честность, и он, несмотря на испытания, с честью проносит их через свою жизнь.
Его пример вдохновляет и меня, и страх перед отмороженными глазами Рюмина, успевший укорениться где-то на задворках сознания, постепенно улетучивается.
Покончив с мытьем тарелок, я тащусь в комнату, падаю на незаправленную кровать и, не моргая, долго гляжу в потолок. На нем вспыхивают флешбэки из недавнего прошлого: мои идиотские выходки в школе и фразы, призванные задеть Ваню, разоренная теплица, разбитая губа Волкова и непроницаемый черный взгляд, испепеляющий меня из-под козырька бейсболки.
Стыд опять обваривает нутро крутым кипятком.
Я сама виновата в том, что мы не с того начали, и даже тысячи моих искренних извинений не помогут это исправить. Ну а если до Вани дойдет слух, что Игнатовна заболела после визита Илюхиной матери, он попросту всех нас проклянет.
Я кручу в руках телефон, проверяю сообщения и список звонков, но Волков так и не дал о себе знать. Одна маленькая ложь, свидетелем которой он стал утром, скорее всего, уже отбросила меня назад, до уровня пустого места, и все, на что я могу рассчитывать в школе — короткий кивок или полный игнор.
Что-то тихонько стукается об оконное стекло, и я невольно вскрикиваю: неужто Рюмин? Мгновенный испуг вытесняется досадой и глухой яростью.
Отдергиваю штору, приоткрываю раму и возмущенно шиплю в темноту:
— Что нужно, придурок? До тебя не все дошло⁈
— Не-а! Может, объяснишь еще раз? — хохотнув, отзывается кто-то, и я едва не брякаюсь на пол от радости и облегчения.
— Ваня! Привет!
— Дело есть. Выходи!
Судя по тону, Волков не обиделся на мою утреннюю попытку его обмануть, и я, набросив домашнюю олимпийку, пошире распахиваю створку окна и вылезаю в сад.
— Круто. Такой романтики в моей жизни еще не было! — Ваня смеется, ждет, когда я отряхну от пыли ладони и прижимает меня к себе. — Привет!
Душные сумерки распадаются на сияющие звездочки и искры, я задыхаюсь от его близости и, чтобы окончательно не лишиться чувств, прибегаю к испытанному приему — поднимаюсь на цыпочки и повисаю на его шее.
В траве стрекочут певчие кузнечики, ночной ветерок запутался в густой листве яблонь, сердца под футболками синхронно отсчитывают ритм. Еще миг, и приветственные объятия превратятся в нечто предосудительное — я отстраняюсь, сконфуженно прочищаю горло и ковыряю землю резиновым носком крокса. Я жажду узнать причину, по которой Ваня здесь, но он просто напоминает:
— Из-за Рюмина мы так и не погуляли. Дома тошно, хоть вой, пойдем искать чудеса!
Справившись с засовом старой калитки, соединяющей наши сады, мы крадемся сквозь заросли сортового крыжовника Брунгильды и, через Ванины ворота, выбираемся на улицу.
На всякий случай оглядываюсь, но поводов для волнения не наблюдается: почти полночь, вокруг ни души, Илюха, несмотря на его крутизну и непререкаемый авторитет, старается избегать поздних прогулок в одиночестве, а с берега не долетают посторонние звуки и голоса отдыхающих.