Русичка то и дело с заботой поглядывает на Ингу, а на меня бросает быстрые настороженные взгляды. Так и тянет встать, поправить лацкан ее серого пиджака и успокоить: отцовских бабок назад я не потребую.
Собрав листочки с нашими закорючками, Раиса призывает класс ко вниманию и, выдержав театральную паузу, торжественно сообщает, что завтра мы едем… в заповедник!
Новость не вызывает у класса особого восторга — в заповедник, а еще — в музей одного не слишком известного художника в Задонске, — мы и так ездим каждый год.
В этом царстве дикой природы и мачтовых сосен нет ни интернета, ни сотовой связи, ни телевизора, зато на опушке леса располагаются корпуса не слишком комфортабельного санатория, куда собирается Инга с семьей. Но люди из больших городов ценят «цифровой детокс» и, независимо от сезона, убегают от цивилизации и устраивают туда паломничество.
— Экологическая тропа, музей зубра, активный отдых на природе, красота! — Раиса заливается соловьем. — С нами поедут мама и брат Инги Бобковой — в этом году администрация выделила нам один автобус. Ну и… Ваня Волков там еще не был, и потом обязательно поведает о своих впечатлениях! Правда ведь, Ванечка?
Девчонки, краснея от смущения и томных предчувствий, как по команде на него оглядываются, и он улыбается сразу всем и никому. Кончики пальцев покалывает ток: хотела бы и я прогуляться с ним по тайным лесным дорожкам, но едва ли Илюха позволит мечтам воплотиться в жизнь.
Мой дражайший дружок вальяжно развалился на стуле и бесит — одним своим видом, до дрожи, до зубовного скрежета. Некстати, но явственно припоминается ощущение его мерзких мокрых губ на моих губах, и я, поморщившись, отворачиваюсь к окну.
Там вовсю бушует лето — в берегах водохранилища плещется синее небо с клубами белых ватных облаков, в вышине мечутся серебряные чайки, на солнышке нежится желтый песок. Мне даже мерещится лодка, в которой мы с Ваней плывем за мечтой, и горло перехватывает от подкативших слез не то восторга, не то печали. Я так хочу, чтобы тот вошебный день повторился, но он уже стал моей персональной легендой.
На свободном стуле под партой включается сдохший телефон. Отсоединяю его от пауэрбанка, и тут же прилетает сообщение от Илюхи.
«Лерка, прости меня за вчерашнее, я чудак, только на другую букву. Подгребай на большой перемене в сад, потрындим у бревна. Эксцессов не будет, обещаю».
Я бросаю на Илюху вопросительный взгляд, но в выражении его физиономии столько мольбы и щенячьей преданности, что я сдаюсь и киваю. Может, вот он — шанс, раз уж Рюмин сам идет на примирение. Вообще-то, он вполне способен быть разумным и милым, когда задействует мозг и прекращает быковать.
Быстро пишу Ване, что на перемене попробую вывести Илюху на разговор и заверяю, что не нуждаюсь в его присмотре — в конце концов, Ваня видит лишь нашу идиллическую дружбу и не в курсе Илюхиных закидонов. К тому же, раньше мне удавалось урезонивать Рюмина даже в экстремальных ситуациях — однажды, вытаскивая его из драки, я едва не попала под удар, но он молниеносно среагировал, очнулся, и его кулак просвистел в считанных миллиметрах от моего носа.
На перемене я выдвигаюсь в школьный сад, но на крыльце меня окликает звонкий, до мурашек знакомый голос, Инга в три прыжка преодолевает десяток ступеней и легонько придерживает мой локоть. Руку пронизывает разряд статики, я теряюсь — не успеваю нацепить маску надменности и презрения, а язык прилипает к нёбу. Смотрю в ее раскрасневшееся лицо, глупо моргаю и напоминаю себе выброшенную на берег рыбу — я довольно давно вне привычной стихии, но к новой так и не адаптировалась.
Инга набирает в грудь побольше воздуха и заговаривает первой:
— Лер, просто спасибо за то, что вернула деньги и заступилась за моего брата. Их… ему мама давала. На покупку мяча. Он обожает футбол, мечтает пройти отбор в юношескую команду Задонска, и, ради этого, всю четверть учился без троек…
— Понятно, — бесцветным тоном откликаюсь я. Я почти помню, как прикольно и весело было с ней дружить и изо всех сил креплюсь, чтобы не расплакаться. Но она машинально натягивает рукава пиджака до самых пальцев, и я шарахаюсь, как нечисть от крестика. Отхожу на шаг и незаинтересованно киваю.
— Пожалуйста, Бобкова. Если это все, я пойду.
— Да…
Я разворачиваюсь на каблуках и, вцепившись в кожаный ремень сумки, позорно сбегаю. Завтра в одном автобусе с нами поедет тетя Наташа, и мне предстоит сложная задача не провалиться сквозь землю и перед ней.
Продираюсь через густые ветки кустарника, отряхиваю рукава и опускаюсь на поваленное дерево — сиреневые цветочки уже осыпались в траву, листва окончательно скрыла это место от любопытных прохожих, морковная и свекольная ботва на грядках пятиклашек заметно подросла. Волнение от незапланированного сближения с Ингой смешивается с ожиданием Илюхиной реакции на новости, я мучительно подбираю самые правильные и веские слова, но все равно не нахожусь, с чего начать.
Итак, я гуляю с Волковым и намерена продолжать с ним общаться. Он мне нравится — по-настоящему, сильно, до боли в груди. Да, я его ненавидела, но… Так уж получилось: он спас мне жизнь, поговорил по душам и сам открыл душу, и теперь в его присутствии за моей спиной отрастают белые легкие крылышки. Нет, пока мы не пара, но уже далеко не друзья… Черт побери, если буду так мямлить, я не донесу до Илюхи и сотой доли всего, что меня сейчас гложет!
Но ведь он же не осуждал мою влюбленность во внука Белецких и даже давал неработающие советы. И я не осуждала его амурные похождения с девчонками из хутора!..
Илюха является через полминуты — от него разит куревом и новым дорогим одеколоном, в зеленых, как трава, глазах засели страдание и вина. Он плюхается на скамейку так близко, что наваливается на меня плечом, взъерошивает кудрявые волосы и чертыхается, обнаружив, что в пачке закончились сигареты.
Демонстративно отодвигаюсь едва ли ни на полметра и нарушаю тишину насущным вопросом:
— Как тебе новости? Готов к поездке вместе с семейством Бобковых в полном составе? Не боишься, что Вадик все расскажет матери? Или что Инга перестанет молчать? — я даже не пытаюсь скрыть сарказм, и Рюмин тяжко вздыхает:
— Лер, кстати, я как раз хотел сказать… Завтра я не поеду. Мать запрягла окучивать картошку, а ей больше некому помогать.
Об изворотливости и находчивости Рюмина можно слагать легенды, но я делаю вид, что поверила. Он просекает, что это не так, и шипит:
— Что? Я не вру!!! Ладно, забей, я не для того тебя сюда позвал, — он прочищает горло, трет покрасневшие веки, отшвыривает носком кроссовка мелкий камешек и вперяет в мое лицо потерянный, чуть расфокусированный взгляд: — В общем, знаю я, почему ты от меня бегаешь и отчего идешь наперекор. Знаю также, что извинения мои больше не сработают. Понимаешь, Лер, я запутался. Я просто жил, ни шатко ни валко, плохо или хорошо, но так, как привык. Прогибал эту реальность под себя, всегда бил первым. Думаю, мой папаша бы мною гордился… А потом приехал этот слизняк, и все куда-то посыпалось. Я пытаюсь удержать свой мир в руках, вернуть все как было, но только сильнее косячу. А ты, несмотря ни на что, остаешься со мной. Ты мой якорь. У нас столько всего за плечами, что ты давно уже стала частью меня. И, когда происходит очередной звездец, меня несет — от отчаяния, от благодарности, от боязни тебя потерять. Прошу, не держи обиду. Не рви душу — я так больше не могу!
По его щеке стекает слеза, и мое сердце екает. Еще месяц назад я бы подписалась под каждым его словом, но и теперь с сокрушающей ясностью осознаю, что не смогу признаться Илье в своем чувстве к Ване. Я могла бы влюбиться в кого угодно, и Рюмин бы это принял, но мои отношения с Волковым он воспримет как настоящее, подлое и изощренное предательство с моей стороны.
Силы окончательно иссякают. Поднимаю глаза к разъедающей синеве небес и тоже реву — будь что будет. Я скучаю по Ване — он нужен мне, как воздух, как вода, как сон, как вера в будущее и в существование чудес. Но я в тупике и опять невольно провожу параллели между своей судьбой и участью виднеющегося отсюда локомотива, скованного длиной рельс.
— Проехали, Илюх, — я ободряюще похлопываю Рюмина по руке. — Только, ради Бога, больше не лезь целоваться. Это настолько противоестественно, что у меня тоже начинает рушиться мир.
Огромный дом снова пуст, по покинутым людьми комнатам гуляет теплый ветер, полуденное солнце расчертило пол на квадраты и расцвечивает золотом пылинки, порхающие над ним. В сердцах швыряю сумку на кровать, зарываюсь лицом в подушку и плачу навзрыд. Я вновь свыкаюсь с ролью пустого места — но теперь я отношусь так сама к себе. Не решившись предать Илью, я предаю Ваню, а ведь клялась, что он может мне доверять.
Голова вот-вот лопнет, кожа на щеках горит от соли, нос распух. Заняться решительно нечем — собрать в поездку вещи я успею и вечером, еды в холодильнике на четверых, отец забил на родительские обязанности и больше не требует ежедневного отчета.
Распахнув створки шкафа, переодеваюсь в старую клетчатую рубашку и шорты, натягиваю резиновые сапоги и, с грохотом вытащив из подсобки грабли и лейку, тащусь в палисадник.
Мое детище — цветочная клумба — тоже переживает не лучшие времена: молодую поросль почти заглушили здоровенные сорняки, земля высохла и потрескалась, и я снова улавливаю параллель с моей собственной жизнью — стоит хоть на день перестать над собой работать, и все приложенные ранее усилия вылетают в трубу.
Опустившись на корточки, я тружусь в поте лица — борюсь с молочаем и чертополохом и вскоре освобождаю из плена зеленые листочки и нежные завязи первых бутонов. Сгребаю сорняки в тачку и увожу на компостную кучу за зарастающим дерном садом.
Из памяти проступает благодарное лицо Инги, счастливая улыбка ее брата, светлый образ Вани и его одобрительный жест, и я преисполняюсь уверенностью, что хотя бы часть моих решений была верной. Однако невнятный разговор с Рюминым отравляет кровь и перечеркивает все благие начинания.