— Через два месяца! — бодро рапортует Инга и убегает к шатрам, а я пораженно застываю и медленно осмысливаю произошедшее. Совсем недавно Инга не осмелилась бы на такое предложение даже под страхом смерти, так что, черт возьми, изменилось сейчас?
— Она что, в курсе⁈ — воинственно шиплю, как только Волков ко мне приближается, и он удивленно качает головой:
— Исключено, я не трепался.
Но его бездонные янтарные глаза сияют так загадочно, что меня окончательно разбивает паранойя.
— И Ходорова идет? Я верно поняла? — Катя озвучивает назревший у коллектива вопрос, но Волков резко оборачивается и припечатывает:
— Видишь в этом проблему?
— Нет. Главное, что ты ее не видишь, — Петрова уязвлена, но благоразумно отваливает в сторонку, а я с сожалением констатирую, что наша дурацкая игра в шпионов под прикрытием достала и Ваню.
Мы возвращаемся к лавочке, забираем из кучи сумок пожитки Бобковых, углубляемся в лес и сворачиваем к черепичным крышам санатория, притулившегося на холме. Я намеренно отстаю от Вани и Инги — пинаю сухие прошлогодние шишки, в панике отмахиваюсь от жуков и шмелей, проверяю связь и, пока та еще теплится, отправляю Илюхе свою недовольную физиономию на фоне густых сосновых веток. Пусть лучше думает, что я его подбадриваю, хотя, на самом деле, я подло пытаюсь усыпить его бдительность.
Ковер из бурой хвои и сухих шишек перекрывается асфальтовым пятачком, прямо по курсу вырастает глухой железный забор с кнопкой звонка, камерами и кодовым замком на потайной двери, и мы одновременно останавливаемся.
— Ну, вот и все, дальше только по пропуску, — Инга печально вздыхает, бросает баулы с вещами к ногам и, приподнявшись на цыпочки, душевно обнимает Волкова. — Спасибо, тебе Вань. Огромное, как отсюда до Луны! Без тебя у меня не было бы ни единого шанса проснуться.
— Горжусь тобой! Ну, ты знаешь… — он легонько похлопывает ее по спине и обещает: — Я буду скучать.
Странно, но, даже являясь свидетелем настолько интимного момента между ними, я больше не бешусь и не ревную. Я любуюсь чем-то светлым, честным и настоящим, тем, что и движет вперед этот чертов мир. Смущаюсь и отвожу глаза, будто не заслужила права смотреть, и сердце вдруг совершает кульбит: Инга в три прыжка подскакивает ко мне и заключает в крепкие объятия.
— И тебе спасибо, Лера. Ты тоже знаешь, за что. Ты — моя лучшая подруга и всегда ею была.
От ее неожиданного признания, от тепла и запаха ромашек, от черных прищуренных глаз Волкова и рыданий, подкативших к горлу, я отшатываюсь и отворачиваюсь. Поправляю козырек бейсболки, провожу дрожащим пальцем по щеке, хватаю ртом воздух.
— Пока, ребята! Поторопитесь, там волейбол в самом разгаре! И другие активные игры… — подтрунивает Инга, нажимает на металлическую кнопку, втаскивает сумки внутрь и, помахав на прощание, скрывается за выдвижными воротами.
Повисает звенящая тишина.
— Держись! — Ваня кладет руку на мою талию, и я приваливаюсь горящим виском к его твердому плечу. — Если Инга простила тебя, значит, самое время и тебе провернуть то же самое. Завязывай с самобичеванием и просто верь в себя. Ты — хороший человек, а прошлое пусть останется в прошлом.
Я задыхаюсь от правильности его жеста, от внезапной близости, от надежного стука сердца возле уха. Он сделал именно то, в чем я так остро нуждалась, понял, что я тону и подобрал самые правильные и важные слова.
— Ваня, и ты, пожалуйста, тоже всегда верь в себя. Потому что ты — чудо. Спасибо тебе. Отсюда и до неба… — улыбаюсь и всхлипываю, припомнив магическую фразу из раннего детства, и Волков, запустив пальцы в мои волосы, осторожно их гладит.
— Значит, волейбол, да?.. — ободряюще переспрашивает он, прищуривается и внимательно рассматривает квадроциклы, припаркованные в теньке возле будки охраны. — Ненавижу командные игры. Как считаешь, оно нам точно надо?
Глава 41
Он стучит кулаком в фанерную дверь и, не дожидаясь ответа, заваливается в тесную сторожку, а я остаюсь одна и превращаюсь в слух. Разобрать короткий диалог с охранником не получается, но Ваня быстро выходит и, с довольным видом, крутит на пальце ключи.
— Вот этот отморозок, полюбуйся! — он указывает на крутой квадроцикл защитного цвета с языками алого пламени на крыльях. — Хозяин так его называет. Но сейчас мы посмотрим, кто кого.
— Как ты умудрился договориться? — я удивлена и глупо хлопаю ресницами, но Ваня поясняет:
— Взял квадрик напрокат за символическую плату. Вообще-то, там требовались документы и пятерка в залог, но я сказал охраннику, что мне очень нужно произвести впечатление на прекрасную даму. К счастью, мужик попался понимающий — увидел тебя в окно и согласился.
Лесть Волкова не спасает ситуацию — меня все равно одолевает мандраж. Я несколько раз каталась на мотоцикле по ночному поселку, но Илюха гонял, как бешеный, а мне потом приходилось долго восстанавливать сорванный голос и мучиться от нервного тика.
Но Ване я доверяю и быстро беру себя в руки — с ним я готова отрываться на всю катушку.
Волков занимает место за рулем, выравнивает его положение, поворачивает ключ и нажимает на стартер. Двигатель с громким урчанием запускается. Ваня терпеливо ждет, пока я оседлаю ревущего и тарахтящего монстра, плавно отпускает тормоз и давит на газ. Я обхватываю его талию, зарываюсь носом в колючий затылок и в ужасе зажмуриваюсь.
Секунды сливаются в минуты, но ничего кошмарного не происходит — мотор урчит размеренно и надежно, колеса шуршат по ровной поверхности, и я решаюсь распахнуть глаза.
Мы едем по рыжей песчаной дорожке, и блики солнца, прорываясь сквозь сосновые ветки и частые багровые стволы, мерцают наподобие стробоскопа. Вскоре темный бор расступается, и перед нами, насколько хватает зрения, расстилается бескрайнее ромашковое поле. Ваня сворачивает с проселка, «отморозок», отважно преодолевая канавы и кочки, на всех парах несет нас вперед.
Потоки воздуха холодят разгоряченные щеки и треплют волосы, от скорости, необъятного простора и абсолютной свободы захватывает дух. Я боюсь быстрой езды и еще крепче прижимаюсь к Ваниной спине, чувствую его тепло и напряженные мышцы, и по телу, от сердца до кончиков пальцев, пробегает обжигающий разряд тока. Но родной запах карамели и миндаля убаюкивает все сомнения, и они сменяются ярким, чистым и острым ощущением жизни и красоты момента, а еще — огромным и всепоглощающим счастьем.
Мы только вдвоем и летим быстрее ветра, нас никто не найдет и никто не догонит! Я разражаюсь звонким, восторженным криком, отпускаю на волю душу, избавляюсь от всего, что держало в рамках, и Ваня присоединяется к бунту — тоже громко, до хрипа, вопит и хохочет.
Поле заканчивается кустами ракиты и неглубокой протяженной балкой, усыпанной цветками ранней земляники. Ваня глушит мотор, отпускает руль, и внезапно воцарившаяся тишина звенит в ушах. Он оборачивается, подает мне руку, и я, с трудом соскочив с квадрика, наконец обретаю зыбкую, уплывающую из-под ног твердь.
Поправляю козырек бейсболки, сдуваю с лица выбившиеся пряди и обнаруживаю на щеках влажные борозды слез. Что-то невыносимо пульсирует в солнечном сплетении, в груди горит, а коленки дрожат. Ваня, с копной растрепанных светлых волос и дурной, широченной улыбкой прекрасен настолько, что я рискую умереть от умиления, упасть в обморок или сойти с ума.
Я ни разу не видела его таким — взведенным, как пружина, дерзким и бешеным. Может, это и есть его истинное, тщательно скрываемое ото всех «я»?
Ослабевшие ноги не слушаются, и мы, держась за руки, медленно бредем к логу. Над травой гудят толстые шмели, из-под кедов выпархивают мелкие птички. Мы смеемся и болтаем о нелюбимых фильмах — я ненавижу давящий хоррор, а Волков — супергероев.
— Оно и видно! — я кошусь на принт на его толстовке, и он криво ухмыляется:
— Да и я не Супермен. Это такая метаирония… Забей. Общение с миром посредством надписей на шмотках — верх хикканства и та еще тупость.
Припоминаю надписи и принты на его одежде и пораженно застываю — каждая едкая фраза или многозначительный рисунок действительно подходили к ситуациям, выражали его отношение к ним, насмехались, предостерегали, провозглашали, умоляли… Они и впрямь были его молчаливым диалогом с реальностью.
Сколько же еще интересных открытий прячет за душой этот невероятный парень?
Он отходит на пару шагов вперед, по пути срывает самые большие и свежие ромашки и, когда их набирается целая охапка, торжественно вручает мне.
Я впадаю в ступор, не знаю, что предпринять и молча вглядываюсь в его настороженные, горящие странной надеждой глаза:
— Это мне?.. — я с волнением принимаю букет и тушуюсь. — Спасибо! Не поверишь, мне еще никогда не дарили цветов.
— А я… никому их еще не дарил, — тихо признается Ваня и краснеет.
Он стягивает с себя толстовку, бросает ее на траву и садится, а я с усталым вздохом опускаюсь рядом. Читаю очередную остроумную надпись на его белой футболке: «Я тебя услышал», достаю из рюкзака бутерброды и яблоки и, с аппетитом их поглощая, терпеливо учу жующего Волкова премудростям плетения венков из ромашек.
Получается неплохо — пышно и празднично, с налетом славянского фэнтези и легкой грусти. Я верчу в руках результат совместной работы, водружаю его на светлые волосы Вани и обмираю:
— Ух…Тебе, случайно, не говорили, что ты похож на эльфа?
— Мне много что говорили… Но на тебе он точно будет лучше смотреться, — Он снимает с меня бейсболку, по-свойски избавляет шевелюру от плена резинки, перекладывает венок на мою макушку и, без всякого стеснения, пристально пялится: — А ты похожа на эльфийскую королеву…
Мои внутренности снова окатывает крутым кипятком. Или он прекратит так смотреть, или у меня и впрямь слетит крыша.
Солнце стоит в зените, полуденная нега разморила природу.
Я убираю проклятый венок и изображаю благостную послеобеденную зевоту — лучшего повода прервать зрительный контакт я не придумала.