В небе белеют холодные звезды, за шиворот пробирается озноб. Я слишком внезапно поменялась местами с Бобковой и рискую без боя смириться с новым статусом — статусом незаметной лохушки.
Хлопаю в ладоши и звонко выкрикиваю:
— Народ, отвяжитесь от Волкова! Мы трепаться пришли или отрываться?
Я проворно вскакиваю, выкручиваю звук колонки на максимум, выбегаю на выложенную брусчаткой площадку и отпускаю тормоза. Девочки нехотя присоединяются к танцу — Ваня им интересен, но они не имеют права не поддержать мою инициативу, за ними подтягиваются и парни. Илюха опять наводит на меня камеру, и я выдаю такого огня, что перевозбудившиеся малолетки из банды улюлюкают, свистят и воют от восторга.
Мы больше часа скачем под музыку, глушим пиво, подпеваем в припевах песен и перехватываем из мисок подгоревшие сосиски, а Волков так и сидит рядом с Ингой — что-то долго ей рассказывает, подает чипсы и помогает отвинтить крышечку с газировки. В один из моментов он снимает ветровку и набрасывает на ее узкие плечи.
Я дергаюсь и шиплю, как от отцовской оплеухи — уязвленное самолюбие требует возмездия и скорейшего восстановления правопорядка.
Быстрый трек сменяется медляком, верный Илюха, проследивший за моим взглядом, понимающе кивает и, срывая связки, орет на весь пляж:
— Внимание: белый танец! Дамы приглашают кавалеров!
Глава 5
Благодарно улыбнувшись своему лучшему другу, я решительно сметаю с пути ринувшуюся к Ване дуреху Петрову и, тряхнув пышной гривой, предстаю перед ним во всей красе. Голубки прекращают шептаться, Волков поднимает на меня огромные черные глаза и ошалело пялится, а мое струхнувшее сердце мгновенно уходит в пятки.
— Я не танцую! — предвосхищая мой вопрос, выдает он, но тут же примирительно добавляет: — Не умею, прости.
— Вообще-то, от белого танца нельзя отказаться, — отступать некуда, я топорно вру и, скорее всего, выгляжу глупо и жалко. Его повторный прилюдный отказ будет поистине унизительным, а унижений мне сегодня хватило сполна и дома… Переминаюсь с ноги на ногу, беспомощно хлопаю ресницами, готовлюсь к мучительной смерти от позора, но Волков прищуривается и, кажется, просекает, что я тону.
— Хорошо, — он встает, извиняется перед Ингой и неспешно идет к площадке. Разворачивается, вырастает передо мной и обхватывает горячими ладонями талию. От его внезапной близости и тепла происходит необъяснимое — из-под ног резко уезжает земля. Чтобы не упасть, я в смятении повисаю на его шее.
Он едва заметно отстраняется и увлекает меня в танец.
Я подчиняюсь каждому его движению, в оцепенении рассматриваю острую скулу, приоткрытые губы, шнурок капюшона и жилку, пульсирующую на шее. От него пахнет моим любимым миндальным латте с карамелью, и стук сердца в ушах превращается в монотонный гул. С землей определенно что-то не так — теперь я от нее отрываюсь, подлетаю ввысь и парю над черными соснами…
Молчать рядом с ним опасно и совершенно невыносимо, и я неуверенно пищу:
— Почему ты сказал, что не умеешь танцевать?
— Потому что «не умею» — самая лучшая отмазка, когда не хочется что-либо делать.
Он ухмыляется, и мятное дыхание щекочет кожу над моим пылающим ухом.
— Вы теперь встречаетесь? Ну… с Ингой.
— Мы теперь дружим.
— Серьезно? Как такое возможно? Она же… вообще не красавица.
— Она интересная и очень умная. И вполне симпатичная.
Медляк заканчивается, шарканье подошв по брусчатке стихает, а я категорически не хочу возвращаться в реальность и вцепляюсь в мягкую ткань Ваниной толстовки. Над берегом тут же раздается следующий трек, еще более романтичный и длинный — наверняка, Рюмин нашаманил.
— Вот, значит, как, — я больше не сдерживаюсь. — А что ты думаешь обо мне?
— А я должен думать о тебе?
Его жестокие слова застают врасплох, и я еще сильнее завожусь:
— Нет. Не должен. Но это вопрос, а на вопросы принято отвечать.
— Окей. Ты… нормальная.
— Всего-то?.. Вообще-то, я самая лучшая ученица в школе и самая крутая девочка в поселке!
В его черных глазах пляшут отблески огня, и отчетливо читается насмешка.
Только прорычав эту запальчивую фразу, я понимаю, насколько комично она прозвучала.
Сельская королева…
Там, откуда он родом, такой «крутизны» пруд пруди.
Кусаю губы и затыкаюсь. Досадно и больно до слез, и занудная композиция подходит к концу.
На последних аккордах он меня отпускает, рукав на его предплечье на мгновение задирается, и я цепляюсь взглядом за витиеватую надпись: «I will never…»
Мамочки, у него еще и тату!..
Народ возвращается к лавочкам, наполняет стаканчики пивом и бодро чокается, а я кутаюсь в тонкое никчемное пальто и адски мерзну. Только что произошел самый странный «обмен любезностями» в моей жизни, и я его безнадежно слила. Волков отвалил, не дав мне договорить, но этой выходкой определенно позволил сохранить лицо.
Илюха пристально смотрит на меня с нашей лавочки, хмыкает, отщелкивает окурок и объявляет:
— А теперь время традиционной, исконно сосновской забавы! Итак… «Бутылочка»! — Он отбирает у проходящего мимо Владика почти опустевшую бутылку и кладет в центр стола. — Кому доверим первый прокрут? Конечно же, нашей неподражаемой Лере!
Его поддерживают, но без особого энтузиазма, и я, заправив за уши растрепавшиеся волосы, падаю рядом с ним, с вызовом вперяюсь в бледное лицо Волкова и раскручиваю бутылку.
Чиркнув стеклянным боком по доскам столешницы, она превращается в прозрачный зеленоватый круг, постепенно сбавляет обороты и наконец замирает, и горлышко с тусклым бликом указывает аккурат на Ваню.
Профессионализм и долгие годы тренировок не пропьешь.
— Ванек, давай! — подначивают его ребята, Инга изображает жизнеутверждающую улыбку и хлопает в ладоши, но он сверлит меня непроницаемым, застывшим взглядом и качает головой:
— Нет. Я не буду этого делать.
— Почему?
— Я не могу.
— То есть не хочешь? Боишься, да? — я и сама в безотчетном ужасе и прячу дрожащую руку в карман. Я целовалась лишь раз — с тем самым внуком Белецких, да и то только потому, что он был самым красивым в тусовке, и на нас смотрели девчонки из школы… Волков упрямо молчит, и меня несет: — Ты девственник? Ванечка, не может быть… Да ладно? Реально?..
Кто-то принимается издевательски гоготать, а я вот-вот провалюсь в преисподнюю.
— Так, похоже, Волков не в духе… — разряжает обстановку Илья. — Он просто не знает, от чего отказывается!
На мой затылок ложится жесткая настойчивая ладонь, Рюмин притягивает меня к себе и вдруг… засасывает в губы. Я теряюсь, задыхаюсь от испуга и поначалу поддаюсь, но очень скоро душу переполняют омерзение и ярость, и я, отстранившись, шиплю:
— Я тебе сейчас двину. Это что такое было, Илюх?
Его глаза недобро вспыхивают:
— Дурочка, подыграй. Для тебя стараюсь!
Свидетели страстного поцелуя впадают в шок, над площадкой повисает гробовая тишина.
Но новенького наша клоунада не впечатляет — он что-то быстро шепчет Инге, прощается с ребятами и, взяв ее за руку, сматывается.
Минут через двадцать погрустневшая компания начинает разбредаться по домам — у колонки села батарея, пиво закончилось, заметно похолодало.
Ссутулившиеся фонари с немым укором нависают над моей дурной головой, колени болят и подкашиваются от усталости, я разбита и беззвучно глотаю слезы. Спотыкаюсь на каждом шагу, и желудок противно сжимается. Илюха заботливо придерживает мой локоть, но я выворачиваюсь и в сотый раз вытираю рукавом саднящие губы.
Камера телефона бесстрастно фиксирует весь наш путь от набережной до поворота на мою улицу.
— Илюх, не снимай меня в таком виде, — я пытаюсь прикрыть лицо, но он отводит руку и берет в кадр нас обоих:
— Брось, лет через десять мы с тобой пересмотрим этот ролик, вспомним сегодняшний вечер и вместе посмеемся, вот увидишь.
Его намерение всегда быть рядом успокаивает расшатанные нервы, но я все равно бубню:
— Больше не лезь ко мне, понял? Ты поступил очень подло, Илюх…
Рюмин расплющивает подошвой сигарету, с досадой сплевывает и хмурится:
— Лер, я же не слепой — видел, как он тебя отбривал, вот и решил показать, что ты не нуждаешься в его снисхождении. Если он обидит тебя, я забью на его родственные связи и заставлю землю жрать!
— Нет! — я мотаю пьяной головой. — Теперь это моя война, понимаешь? Я сама его урою. Нежно. Он влюбится в меня, станет самой преданной собачкой, а потом будет страдать. Наблюдай и не вмешивайся.
— Вот это другой разговор! Узнаю свою Леру! На что забьемся? — Илюха выключает телефон и протягивает мне мизинец, но я вдруг остро осознаю всю тупизну ситуации и разражаюсь бессильным истерическим смехом:
— Господи, какая я жалкая… Никогда не опущусь до такого. Забыли и отмотали назад!
Глава 6
Будильник разражается жужжанием и нежными птичьими трелями, но вместо меня просыпаются жгучий стыд, слабость и головная боль.
Я бы предпочла не появляться сегодня в школе и даже всерьез подумываю прогулять, но мама еще не уехала — гремит тарелками на кухне, шаркает тапочками по коридору и, коротко постучав, бесцеремонно врывается в мое личное пространство.
— Фу, ну и вонь! — она отодвигает ночную штору, раскрывает форточку, застывает у окна с видом на соседский участок и пускается в рассуждения: — Надо же, Марина все же рискнула вернуться. Да еще и не одна…
Я вздыхаю.
Мои родители живут тут с рождения и посвящены во все поселковые обычаи и легенды, я же до сих пор не могу понять, почему из-за такой малости, как мимолетный роман с женатым мужиком, Брунгильдиной дочке понадобилось отсюда сбегать.
У старшего поколения вообще странно работает мозг — для них важнее мнение большинства, и эту спорную истину они настойчиво вбивают и в мою голову.