Глава 53
Я возвращаюсь домой в густых сумерках — солнце теперь садится намного раньше, чем в начале июня, в воздухе ощущается прохладное дыхание приближающейся осени, а от воды тянет ледяным, мертвым духом. Фонари еще не зажглись, тьма, затаившаяся в кустах, нагоняет жути, и я прибавляю шаг.
Скоро сменятся сезоны, начнется последний учебный год, а тусклой, поблекшей, сопливой осенью тут тоскливо — намного скучнее, чем летом или зимой. Сентябрьскими, октябрьскими и ноябрьскими вечерами мы с Рюминым вечно торчали друг у друга или затевали шумные тусовки, сгоняя на них запуганных и покорных ребят, а по выходным мотались в Задонск, слонялись по улицам, отогревались на фудкорте и вели себя максимально развязно.
Удивительно, но раньше я и часа не могла продержаться в тишине — мне всегда было нужно, чтобы Рюмин оставался на связи и, в любое время дня и ночи, с готовностью отвечал. Вот и сейчас, после пробуждения от затяжной депрессухи, меня вдруг одолевает зудящая, обжигающая грудную клетку потребность в общении.
Штука в том, что поговорить мне решительно не с кем, и я с горечью признаю, что Рюмин, со своей гиперопекой, так и не дал мне обзавестись друзьями или хотя бы приятелями.
Тревожно вглядываюсь во мрак чужих дворов, в квадраты приглушенного света, наглухо задернутые изнутри шторами, в черные сосновые лапы в вышине, и до меня в полной мере доходит смысл поговорки «Хоть волком вой». Пожалуй, в эту секунду в мире есть только один человек, которому так же одиноко и тошно, и это — мой отец.
Я категорически не хочу возвращаться домой — к сияющей и влюбленной маме, к пустым разговорам о погоде, к опостылевшей комнате и к ноющей, назойливой грусти, как моль, изъевшей мое нутро. Но иных вариантов не находится — даже мало-мальски лояльная Петрова умотала из Соснового на все лето: сначала на море, потом — к родне в Н-ск.
Наш сумрачный коттедж горой нависает над аккуратными соседними домиками, тусклый свет горит лишь в мамином окне, но возле калитки маячит какая-то фигура, и я замедляю шаг.
Понятия не имею, кого принесло в такой час — неужто Рюминские придурки еще не наглумились?.. Я не боюсь их и готова дать жесткий отпор, но узнаю в гостье Ингу и позорно трушу — упреков в ее исполнении я точно не вынесу.
Застываю в шаге от нее и молча выжидаю, но Инга в волнении растягивает рукава свитера и осторожно улыбается:
— Лера, прости, что без приглашения. Я вернулась из пансионата, а кажется, будто свалилась с Луны. Еще неделю назад распаковала чемоданы, перечитала сообщения в чате, посмотрела видео, послушала твое голосовое… и пришла в ужас. Долго пыталась уложить эту информацию в голове, но ничего не вышло. Не сходится, Лер. Мне нужно знать, по какой причине Ваня уехал, где заканчивается правда, и где начинается клевета! — она сканирует меня чистыми, светлыми даже в потемках глазами, но я не готова к исповеди. Правды в том видео тоже достаточно — кому, как не Инге, об этом знать.
Без слов обхожу ее и направляюсь к калитке, но Инга выкрикивает мне вслед:
— Я ему не верю, Лер! Рюмин всегда был уродом. А еще я понимаю, как бывает больно, когда тебя никто не слышит.
Отголоски далеких воспоминаний, как ворохи разноцветного конфетти, взвиваются в памяти. Ведь было же время, когда мы могли часами делиться мечтами, секретами и бедами, хохотать, жалеть друг друга и находить занятия по душе. Да и Ваня просил меня оставить прошлое в прошлом…
Я оборачиваюсь и предлагаю дрогнувшим, не своим голосом:
— Зайдешь?
— Может, здесь поболтаем? — Инга встает на цыпочки, указывает на палисадник, и я соглашаюсь. Провожу ее по дорожке из щебня, опускаюсь на так и не ставшие беседкой доски, Инга садится рядом и теребит растянутые манжеты.
На улице наконец зажегся фонарь, холодный призрачный свет разливается по листве и крышам, длинные черные тени пролегают через пустой двор Волковых, наш пожухлый газон и островки клумб. Цветы, когда-то оживленные Ваней, прошли уже через третью реинкарнацию, но сейчас они мирно спят, а я опять задыхаюсь от тоски по найденным, но по-глупому утраченным чудесам.
Задумчиво пялюсь на Ингу, не представляя, с чего начать, и мучительно вспоминаю, каково это — выворачивать душу не перед Рюминым.
Инга тоже одета по-домашнему — в свободный свитер и старые джинсы, волосы собраны в небрежный хвост, на бледном лице нет ни грамма косметики. Она — единственная, с кем подружился здесь Ваня, и будто связывает меня с ним. Потайной уголек разгорается ярче и ярче, от неясных надежд и предчувствий свербит в носу, и то, чем в эти секунды заполняется моя душа, и впрямь можно назвать миром и любовью.
— Вот и Ваня не поверил в тот тупой вброс… — выпаливаю я, а дальше слова уже льются сплошным потоком. — Но я сама все подтвердила. Видишь ли, Рюмин не собирался терпеть Волкова в Сосновом — ни как одноклассника, ни как моего парня, ни как родного брата. Он специально его спровоцировал, подставился под кулак, сильно огреб и опустился до шантажа. Ваня должен был отсюда уехать — ты же в курсе его проблем с законом. От меня требовалось сделать так, чтобы его здесь ничто не держало. И я сделала. Но потом мне стало так плохо без него… Он не выходит на связь. И у меня нет возможности с ним объясниться.
— Да, его сим-карта отключена… — Инга вздыхает и мрачно рассматривает осиротевший дом Анны Игнатовны. — Какая трагедия, я плачу каждый день. Представляю, каково ему было… Кстати, ты знаешь, что Ваня… сказки писал? Когда я досрочно сдавала русский, он притащил задолженности по сочинениям на свободную тему, и Раиса их зачитала. Она была так растрогана, что влепила ему автоматом пятерку. Мы с ней и плакали, и хохотали. Но это хобби было его страшной тайной, и он так мило краснел… Один листочек я у него потом выпросила. С темой, которая мне особенно понравилась.
Конечно, я даже не догадывалась о тайном Ванином увлечении, а узнать его лучше не успела. Но это трогательная подробность вполне вяжется с ним и не покажется невероятной, если хоть раз увидеть его без брони и заглянуть в глаза с золотыми искрами на янтарном фоне…
Я захожусь в беззвучных рыданиях, горячие слезы обжигают веки и кожу щек, а Инга переходит на громкий шепот:
— Ваня — очень хороший человек. И у него мощная энергетика. Я даже спрашивала его, точно ли ему семнадцать и точно ли он с Земли. Ты живешь в предложенных обстоятельствах, смиряешься и медленно тонешь в болоте безысходности, но вдруг появляется человек, которому не все равно, и выталкивает тебя оттуда. Немыслимо, да? Он что-то тебе говорит, и ты просто веришь в его слова.
— Прости! — я вздрагиваю, как от пощечины, но Инга лишь качает головой:
— Ваня и не мог повестись на бредни Рюмина. Тот, конечно, сильно постарался, но Ваня отходчивый. А еще он всегда повторял, что человек несет ответственность только за свои поступки.
— Думаешь, он не обиделся?.. — я прекрасно осознаю, что мое предположение далеко от реальности, но от надежды, неожиданной и невыносимой, перехватывает дыхание и темнеет в глазах. — В смысле, я имею в виду… Я могу рассчитывать на прощение?
— Я не знаю… — Инга долго молчит, и сверчок под крыльцом Волковых начинает монотонный ночной концерт. — Но в таких случаях ставлю себя на место других людей, и картина становится более полной, а их мотивы — понятнее. Лер, как бы ты поступила, если бы открылась кому-то, а потом от тебя захотели отделаться вот такой топорной ложью?.. Наверное, это не обида, а что-то более глубинное и серьезное… И, если тебе интересно мое мнение, то вот оно. Найди Ваню и расспроси обо всем сама. Тебе не впервой совершать поступки, кардинально меняющие жизнь. Подумай, наверняка в твоем окружении кто-то да знает, как связаться с тетей Мариной.
Я ослепленно моргаю и внезапно ощущаю оглушительный скрежет винтиков в своем заржавевшем мозгу. В словах Инги есть резон. Все лето я страдала, пряталась в четырех стенах и посылала в эфир сигналы о помощи, вместо того, чтобы склеить то, что сама же разбила. Слезы все еще душат, бессильные пальцы дрожат от волнения, но одуряющее облегчение растекается по рукам и ногам, и давно забытое, отмороженное, упрямое бесстрашие возвращается на свое законное место.
Прислоняюсь затылком к металлической гаражной обшивке и вижу бархатное небо с дырками звезд. В Ванином мире нет такого неба. Там все по-другому. Но я смогу…
— А Рюмин что? Даже не извинился? — Инга легонько трогает меня за плечо, и я, очнувшись от грандиозных прожектов, горько усмехаюсь:
— Мне не нужно его гребаных извинений. А если серьезно… Я думала, будет больнее. Он сбросил фальшивую личность и оказался ничтожеством, я не могу припомнить о нем ничего хорошего. Он мне даже не противен. Как-то Ваня назвал меня пустым местом. Так вот: Рюмин — пустое место для меня.
— Отличный настрой. Будь счастливой, и тогда он сам себя накажет.
Ветер шумит в высоченных соснах, над поселком поднимается оранжевая луна, где-то вдали проезжает авто, и басы, долетающие до нас из открытых окон, идеально ложатся на ритм моего сердца. Инга задала новый, необходимый для меня вектор, и я не остановлюсь, пока во плоти не предстану перед Ваней.
— У меня к тебе два вопроса, — я благодарно улыбаюсь Инге, и она выжидающе поднимает бровь. — Колись, как ты догадалась про нас?
— Просто внимательно наблюдала, — она смущенно отводит глаза. — На самом деле, это было нетрудно. Не исключено, что и Рюмин давно все знал, потому и бесился… А второй вопрос?
— Как ты умудрилась не влюбиться в Волкова?
Она поднимает указательный палец, подбоченивается и важно изрекает:
— Элементарно. У меня есть парень.
Я икаю, с трудом проглатываю комок удивления, вставший поперек горла, и сконфуженно заправляю за уши растрепанные патлы:
— Серьезно⁈ Давно?
— Да, довольно давно. Точнее, два года мы переписывались, но я боялась переносить отношения в реал. Ваня провел со мной разъяснительную беседу, и мы с Игорем все же встретились — в Задонске, еще до экзаменов. А потом он специально купил путевку в тот же санаторий, приезжал аж из самого Н-ска. Он первокурсник, учится в том же универе, куда я буду поступать после одиннадцатого. Этим летом мы многое для себя решили. Он… нравится мне. Сильно.