— Тома, ну брось! Не рви душу! — уговаривает ее Стас, беспомощно стискивая руль. — Лера не подведет. Я сам в шестнадцать из дома уехал, как видишь, не пропал. Родная, ну, хочешь, мы каждые выходные к ней будем мотаться? — Он с заботой и нежностью гладит маму по волосам, и та кисло улыбается.
В душе что-то пульсирует и горит, но я не знаю названия этой эмоции. Прислоняюсь лбом к прохладному стеклу и провожаю взглядом знакомые до каждой трещины домики центральной улицы. Завтра я не пройду мимо них на школьную линейку. И больше не споткнусь о гадкую арматуру на перекрестке.
Несмотря ни на что, я благодарна отцу за поступок и теперь в полной мере осознаю, почему Ваня выбрал бы для обидчиков своей девчонки наказание всегда вести себя по-человечески. Да, страшное прошлое невозможно исправить, но будет круто, если эти запутавшиеся люди больше никому не причинят зла и боли.
Всю неделю я писала отцу сообщения и справлялась о здоровье. Он быстро пошел на поправку: гуляет на костылях по коридору, завтра планирует посетить больничный двор, а после выписки пообещал «зашиться». Новость обнадеживает — трезвым он нравится мне гораздо больше.
Под козырьком единственного в Сосновом супермаркета грустно светится табло моего любимого кофейного автомата, и я отстегиваю ремень безопасности:
— Стас, подожди, пожалуйста! Мам, я хочу кофе в дорогу купить.
Авто послушно тормозит у стоянки, мама, снова изобразив подобие улыбки, просит взять пару стаканчиков и им, и я, нащупав в кармане карту с несметными богатствами, вываливаюсь в прохладный ранний вечер.
На берегу никого — даже самые крутые и отбитые жители Соснового готовятся к началу учебного года, наглаживают парадные сорочки и блузки, спешно меняют устоявшийся за лето распорядок дня… Лишь одинокий фонарь стойко несет свою никому не нужную вахту.
Струйка кофе с шипением заполняет сначала один, потом и другой стаканчик, я в три прыжка отношу их маме и Стасу и возвращаюсь на крыльцо за новой порцией. С замиранием сердца выбираю латте с миндалем и карамелью, ощущаю его успокаивающий аромат, грею ладони о картонные стенки стакана и расслабляю плечи.
В большой неподвижной воде отражаются последние закатные сполохи, в прозрачной глубине неба над ней зарождается синяя ночь с россыпями белых звезд, а где-то на дне упокоились с миром старая замшелая лодка и прежняя я.
Вдалеке, на волшебной поляне, загораются искорки огоньков, эльфы машут мне приклеенными гипсовыми ручками, домик ведьмы загадочно подмигивает уцелевшим стеклом, а притихший локомотив лязгает заржавевшими суставами и просит передать привет большим городам, в которых ему не суждено побывать.
— Ваша королева прощается с вами, будьте вечно счастливы!.. — шепчу я, кусаю губу и запрещаю себе сожалеть.
Это место навсегда во мне — как начало пути, как отдушина, куда я мысленно могу вернуться. Но, если я здесь останусь, оно поглотит меня с головой, утянет в вековой ил, и за мной уже никто не нырнет и не вытащит на поверхность.
В зарослях школьной сирени раздается шорох, отрывистый свист и хриплый шепот:
— Лерка! Ходорова, на пару слов.
Из сгустившихся сумерек проступает высокая, крепкая фигура Рюмина — в черной толстовке и надвинутом на лоб капюшоне, и я застываю на месте. Паники нет, но я остаюсь на освещенном крыльце магазина, а Рюмин, нервно озираясь и смачно затягиваясь сигаретой, не выходит из тени.
— Значит, вот так ты решила, да? — усмехается он, и не разобрать, чего в его тоне больше: сожаления или злости.
— Да, — я не свожу глаз с его лица и, могу поклясться, на секунду его искажает гримаса боли.
— Ты же скоро вернешься… Волков, сволочь, тебя не вспомнит, и ты, поджав хвост, прибежишь ко мне… — он опять начинает тупые манипуляции, но я на них не ведусь:
— Таких планов нет. Возможно, я когда-нибудь тебе напишу. Когда стану взрослой и самодостаточной. А теперь — вали, куда шел. А то кореша засекут.
Я отворачиваюсь, с удовольствием отхлебываю кофе, прячусь в уютном салоне авто и прошу Стаса прибавить громкость на песне, но пальцы заметно дрожат. Если бы не появление Вани, Рюмин еще долго не показал бы мне истинную сущность. Возможно, мы бы так и тусили вместе, от скуки творили дичь, утешали друг друга из-за обид на якобы несправедливый мир, и, рано или поздно, Рюмин бы меня додавил и перевел отношения на другой уровень. И я бы наверняка сторговалась с собой на том, что Рюмин — самый завидный жених в поселке, что его одобряет отец, что ради меня он готов на все… А потом я бы повторила несчастную судьбу своей мамы, и уже мои дети уворачивались бы от свиста ремня и дрожали под дулом пистолета.
Я зажмуриваюсь и прогоняю ужасные картины, глотаю кофе и прислушиваюсь к спокойным разговорам мамы и Стаса на фоне нежного техно. Черный строй сосен сменяется полем и стелой с датой основания Задонска и бетонными буквами в колосках, через три поворота по освещенным улицам Стас паркует тачку у железнодорожного вокзала и глушит двигатель. К перрону подползает красно-серая змея поезда Н-ск — Москва, и над путями разносится безучастный, оттененный эхом голос диспетчера.
Мама прижимает меня к себе, ревет и признается, что не сможет спать ночами и будет жутко переживать, но Стас аккуратно отстраняет ее от меня, стирает с ее щеки слезы и внушает ей, что все будет окей. Он снова объясняет, что утром меня встретит женщина в красном пиджаке — тетя Оля, жена отцовского друга детства, и заставляет в точности повторить мамин наказ.
— Мам, все отлично. Я буду звонить. Вы в любое время можете приехать. Я там буду не одна! — мама целует меня в лоб, отдает билет и документы нарядной проводнице и зарывается носом в плечо Стаса. Я взбираюсь в вагон, прячу пожитки под нижнюю полку, проворно занимаю верхнюю и, уткнувшись в телефон, незаметно наблюдаю за жующими и спящими попутчиками. Дернувшись, вокзал за окном отползает назад, глаза слипаются, однообразные пейзажи, столбы и деревья за грязным стеклом сменяются сном.
На рассвете стук колес замедляется, в окне возникают склады, бетонные стены, исписанные граффити заборы с колючей проволокой и вереницы отцепленных вагонов. За ними вырастают залитые слепящим красным солнцем ряды многоэтажек, грязно-зеленые деревья и трубы ТЭЦ. Мы въезжаем в столицу.
Жую купленную у проводницы шоколадку и запиваю остывшим чаем. По спине бежит холодок, от волнения натурально мутит.
Попутчики молча хватают баулы и чемоданы и как по команде устремляются к выходу, я тоже забираю свою сумку, спрыгиваю на платформу и иду за толпой.
Взгляд почти сразу цепляется за полноватую женщину в ярко-малиновом пиджаке, и та, чуть прищурившись, окликает:
— Лера, да? — поравнявшись со мной, она принимается тараторить: — Надо же, как ты похожа на отца! Мой Олег с ним в одном классе когда-то учился, но уехал поступать в институт. Так здесь и обосновался! — Она протягивает мне пластиковые карты и связку ключей, пускается в воспоминания о моей маме, о Сосновом, в котором бывала лет пятнадцать назад, уточняет, действительно ли я ее не помню и заверяет, что я всегда могу к ней обратиться. Долго извиняется за то, что не на машине — рассудила, что мне, как гостю столицы, необходима небольшая экскурсия и курс ориентирования на местности.
На линейку в честь Дня знаний я при всем желании не успеваю, поэтому смиренно плетусь за широкой спиной новой знакомой и внимательно запоминаю происходящее вокруг.
Пространства огромны, людей чересчур много, хаос большого города вот-вот поглотит меня, но я пытаюсь навести порядок в своей голове: останавливаюсь перед экраном с изображением паутины разноцветных веток и верно определяю нужную, нахожу под потолком стрелки-указатели и выбираю правильное направление. Наблюдаю за действиями спешащих по делам аборигенов и копирую их: подношу карту к считывающему устройству, спускаюсь по эскалатору к платформе, улыбаюсь тете Оле, и гудящая толпа вносит нас в гостеприимно распахнутые двери вагона.
Тетя Оля хвалит меня за находчивость, и я преисполняюсь уверенностью: с передвижением по Москве проблем не будет.
Выплюнув на платформу горстку пассажиров, электричка с ветром и воем скрывается в тоннеле, воняет мазутом, ледяной сквозняк едва не сбивает с ног.
Усиленно изображаю из себя обычную местную девчонку: благо, тут гораздо больше странно и нелепо одетых людей, чем в Задонске, и я даже отличаюсь в лучшую сторону. Отстояв очередь на ползущем вверх эскалаторе, не обращая внимания на болтовню и инструкции тети Оли, по указателям двигаю к переходу и, издав стон облегчения, наконец выбираюсь на воздух.
Фиолетовое небо нависает над крышами многоэтажных человейников, по шоссе с грохотом и ревом проносятся машины, от переизбытка цветов, звуков и образов закладывает уши.
Тетя Оля подталкивает меня к тротуару — метров через сто он заканчивается шлагбаумом, а за ним простирается полупустая парковка и трехподъездный кирпичный дом исполинских размеров. Я врастаю подошвами в асфальт, пробую подсчитать этажи, но солнце нещадно слепит глаза, и на пятнадцатом я сбиваюсь.
Едва за тетей Олей закрывается дверь, и лифт, тяжко охнув, уносит ее вниз по шахте, на меня наваливается звенящая, удушающая тишина. Я оставляю сумку в прихожей и, вжав голову в плечи, осторожно заглядываю в гулкие необжитые помещения — в просторную кухню с новой плитой, стальной раковиной, двухметровым холодильником, стеклянным столом и двумя стульями, в небольшую пустую комнату, оклеенную мятными обоями, в совмещенную с туалетом ванную с душевой кабиной и стиральной машинкой.
Это мой дом на многие годы вперед. Я абсолютно одна… И чувствую себя загнанным в клетку зверем.
Формально я проживаю тут с отцом, зачислена в школу по месту жительства и завтра приступаю к учебе. Вот он, первый день сентября. Время, когда все кардинально изменилось.
Я сажусь на пол рядом с сумкой, раскрываю молнии, рассматриваю остро пахнущие домом вещи и реву — до истерики, до боли в переносице, до невозможности вдохнуть. Заработав головную боль и разбитость, набираю мамин номер и радостно вру, что у меня все отлично. Пишу отцу, что добралась, и в тот же миг из висящей на стене трубки раздается пронзительная трель.