Домофон. Такого чуда техники в Сосновом ни у кого не было.
Но я с ним благополучно справляюсь, и вежливые курьеры, один за другим, вручают мне пакеты с продуктами и одеждой, коробку с надувным матрасом, подушки, плед, полотенца, посуду, микроволновку, утюг и чайник.
Хандра отступает, ко мне возвращается жажда жизни. Полдня распаковываю и распределяю по местам продукты и предметы быта, в нише в прихожей обнаруживаю встроенный шкаф и переселяю в него свое немногочисленное барахло. Расстелив на ламинате полотенце, тщательно утюжу школьные юбку и блузку и определяю их поближе к дверце.
Влезаю в душ, с удовольствием намазываюсь привезенным гелем, сушу волосы новым феном, наполняю чайник водой из бутылки и, взобравшись на кухонный стул, жду щелчка и пялюсь на виды, открывшиеся с двадцатого этажа.
Высота такая, что кружится голова, слабеют колени и хочется отпрянуть, но я двигаюсь ближе к пластиковому подоконнику и приучаю себя терпеть. Бешеный ветер гоняет обрывки серых туч, вскоре небо основательно затягивает, начинается заунывный дождь. Вдали, насколько хватает зрения, я вижу коробки домов, дороги, шпили, трубы, узкую серебряную ленту реки и зеленые островки скверов.
Это и есть непознанный, огромный мир Вани. Он до одури пугает меня.
Я сейчас как вырванный с корнями полевой цветок, выброшенный умирать на бетонную городскую улицу.
Опять душат слезы, одолевает клаустрофобия — несмотря на многие десятки километров мегаполиса за окном. Я давлюсь зеленым чаем и отставляю чашку. Мучительно кашляя, бреду к шкафу, лезу в карман ветровки за теплым камешком с руной, но нащупываю в нем еще кое-что и извлекаю наружу вчетверо сложенный тетрадный листок.
Почерк Вани — красивый и идеально ровный — я узнаю сразу. Не иначе, Инга, прощаясь, незаметно подсунула это послание мне.
Прислоняюсь к шершавой стене и вслух читаю короткие строчки:
'На исходе апреля, когда жаркое солнце растопило грязный снег, в уединенном углу сада из земли проклюнулись ростки — маленькие, нежно-зеленые, пугливые и одинаковые. Они вместе боялись весенних ветров, мерзли от ночных заморозков, грелись ясными днями. Время шло, ростки перли ввысь и менялись — один из них осознал себя прекрасной розой, другой — диким шиповником, третий — побегом малины. Только наш герой оставался невысоким, слабым и непохожим, и чах в тени остальных растений.
К маю они обзавелись толстыми листьями и острыми колючками и перестали водиться с недомерком — было стыдно даже вспоминать, что когда-то они принимали его за своего.
Они смеялись над ним, загораживали свет, выпивали из почвы воду.
Но однажды по саду пронесся еле уловимый хрустальный звон и тонкий аромат, а наш герой с удивлением обнаружил на себе белые, похожие на колокольчики цветы. Они были прекрасны, но сильно досаждали другим растениям. И те, чернея от зависти, шипели:
— Ничего, просто наше время еще не пришло. Розы и шиповник цветут чуть позже, и мы тебя еще загасим.
— А малина созревает в конце лета, и от меня будет больше пользы.
Они глумились и глушили мелкого выскочку, но он упрямо держался корнями за землю.
Время шло, но его соседи не цвели и не давали ягод. Все они оказались обычным чертополохом и к октябрю зачахли.
Миновала зима, наступил новый апрель. Наш герой открыл глаза и снова устремился к солнцу. Но теперь возле него росли лишь подобные ему растения — невысокие, но спокойные и добрые, источающие волшебный аромат.
Он не знал тогда, да так никогда и не узнал, что назывался ландышем и, при желании, мог вытеснить всех из своего сада.
Он просто жил, радовался каждому дню и был счастлив'.
На расчерченную клетками бумагу падает капля и оставляет мутный развод. Я шмыгаю носом, стираю слезы и глубоко-глубоко дышу. Это та самая сказка Вани, и главным героем в ней был он сам. Но Инга узнала в ландыше себя, и я, спустя много ночей и дней, тоже в нем себя узнаю.
Вздохнув через всхлип, прикрываю глаза и крепко прижимаю листок к груди.
Завтра все решится. Даже если Ваня не захочет меня знать, я не сдамся. С ним или без него, но я открою этот мир заново и тоже обязательно буду счастлива.
Глава 56
Телефон настойчиво жужжит, беснуется на полу и подползает все ближе к надувному матрасу, но раньше сознания во мне просыпается мандраж. Разлепляю глаза, обнаруживаю себя посреди бледно-зеленой мрачной комнаты и тут же подскакиваю: второе сентября! Предстоящий день вспыхивает в воображении невнятными пугающими образами, и уже настоящая, мощная и неконтролируемая паника бьет кулаком под дых.
Сегодня мы в встретимся с Ваней.
Отбрасываю плед, босиком шлепаю в душ, но вода еще долго не теплеет — зубы стучат, руки дрожат, на их холодной коже проступает фиолетовая сеточка сосудов.
Заворачиваюсь в махровое полотенце, шаркаю на кухню и изо всех сил пытаюсь бодриться — сама готовлю нехитрый завтрак, хотя с сожалением и тоской отмечаю, что в нем не будет полезного смузи и маминых ажурных оладий.
Утренний чай не лезет в глотку, яичница пригорела и отправляется в мусорный мешок. Пробую нанести легкий макияж, но во взгляде из зазеркалья застыл такой кромешный ужас, что меня начинает мутить.
Я опять прибегаю к советам мамы и упрямо, через не могу, тащу себя в прихожую. Надеваю строгую блузку и юбку, аккуратно расправляю складки у пояса, тщательно расчесываю волосы и собираю в высокий хвост.
На улице снова серость и хмарь, бетонные коробки вдалеке исчезли за полосой молочно-белой мглы, и я, отодвинув тяжелую дверцу шкафа, достаю из его недр синюю толстовку с надписью «Суперстерва» и тут же в нее влезаю.
Если Ваня на одной волне со мной, он выкупит иронию и верно считает мой манифест. Если нет… Такого варианта в моей версии событий быть не может!
Я трясу больной головой, вешаю на плечо кожаную сумку и, прикрепив к ключам Ванин брелок — на удачу, — зажмурившись, выхожу за дверь.
Здесь страшит абсолютно все — гулкая лестничная площадка на шесть квартир, лифт со зловеще светящимися кнопками, закатанный в асфальт двор, шлагбаум, шум машин, масштабы зданий. Но я правильно выстроила маршрут и, поглядывая на экран телефона, без опозданий добираюсь до школы. И снова робею: передо мной возвышается четырехэтажное здание с бело-оранжевыми стенами, с частым железным забором и молодыми туями вдоль него.
К воротам тянутся вереницы разновозрастных учеников, к парковке подъезжает желтый автобус и многочисленные автомобили. Я вцепляюсь в ремешок сумки и, преодолев десяток ступеней, смело вхожу в просторный, ярко освещенный холл.
Но на рамке выясняется, что у меня нет электронного пропуска, и я вынужденно отхожу в тихий уголок и жду учителя — дежурного по этажу. В динамиках играет отрывок из «Щелкунчика», звенит звонок, и грандиозные планы как можно скорее поговорить с Ваней стремительно тают. Наконец к вахте является худощавая женщина в клетчатом брючном костюме и уводит меня в небольшой закуток с компьютером.
Она узнает мою фамилию, долго водит курсором по многотысячному списку, вручает мне пропуск и называет номер нужного кабинета.
— Классный руководитель — Петров Серафим Юрьевич, — поясняет она и отпускает меня с миром, но тут же грозно окликает: — Так. Подожди-ка? Что-за надпись? Немедленно сними это безобразие!
Виновато склоняю голову и подчиняюсь, но, поднявшись по мраморной лестнице на третий этаж, снова натягиваю толстовку поверх форменной блузки и приглаживаю взлохмаченные волосы.
Урок идет уже пятнадцать минут, а я все блуждаю по причудливо извивающимся коридорам и ищу табличку с заветными цифрами. Огибаю белые диванчики и стеллажи с блестящими кубками, вглядываюсь в серые, похожи на сейфы, двери с продолговатыми вертикальными оконцами и поражаюсь размерам притаившихся за ними помещений.
В одном из окон я вижу молодого мужчину в очках и свитере с оленями, сверяюсь с номером кабинета, хватаюсь за ручку и в ступоре застываю. Все в сборе. Сейчас я увижу Ваню… и сердце трусливо ухает в пятки. Я три долгих месяца представляла этот момент, страдала, мучилась, надеялась, перегорала и снова давала волю мечтам. Как он себя поведет? Что мне скажет?
Борюсь с тяжеленной дверью, боком просачиваюсь в проем, и два десятка любопытных глаз как по команде устремляются на меня. Я заливаюсь краской, тушуюсь и хватаю ртом воздух, и от острого, черного как ночь взгляда из-под ног уезжает линолеум. Но Ваня, за время разлуки ставший сногсшибательно красивым и пугающе взрослым, находит что-то более интересное за моей спиной и не выдает ни одной эмоции. Горькая досада отравляет кровь. Я вот-вот лишусь сознания и в бессильном отчаянии тереблю шнурок толстовки.
— Здравствуйте! Представьтесь нам, прекрасная незнакомка! — радушно приветствует Серафим, я, заикаясь, тихо называю фамилию и имя.
— Ты откуда, что за странный говор? — до слуха долетают мерзкие смешки, и я надменно задираю подбородок:
— Н-ская область! Как у вас с географией?
Колени подкашиваются. Но не потому, что я боюсь одноклассников и возможного буллинга с их стороны. Просто Ваня… Мой прекрасный, нежный и надежный Ваня не обращает на меня ни малейшего внимания — откинувшись на спинку стула, скрестил руки на груди и внимательно рассматривает носки начищенных туфель.
Спотыкаясь, прохожу к задней парте первого ряда и сваливаю на нее свои пожитки.
Серафим, завязав с мотивирующей напутственной речью, спешит на урок к пятиклассникам, у доски его сменяет молодая математичка.
Не могу сконцентрироваться на объяснениях — рассматриваю прямую, обтянутую черным пиджаком спину Волкова, светлые волнистые пряди на макушке и темный «ежик» на затылке. Я тоскую и страдаю, и задыхаюсь от восторга, когда Ваня поворачивается к окну, и его точеный профиль деликатно освещает поблекшее осеннее солнце… Я в мельчайших деталях помню все, что у нас с ним было, и ужас от возможной потери обжигает душу крутым кипятком. Я вот-вот заору…