А на алгебре сияющий, высокий и стройный Волков начинает свое адское шоу.
Я решаю задачу самым простым и очевидным способом, математик, поправив очки, проверяет мои закорючки, но за спиной раздается знакомый бархатный голос:
— Простите, нам кажется, что уравнение составлено неверно. Инга, поможешь Лере?
Та робко поднимает руку и, пыхтя и заикаясь, предлагает другой способ. Я яростно спорю, еще немного — и додавлю эту моль и самозванку своим авторитетом, но вышедший к доске Волков громит мое решение как некорректное и безоговорочно занимает сторону Бобковой. Математик с азартом кусает роговую дужку, что-то мурлычет в усы, листает потрепанный доисторический справочник и душевно пожимает руки Волкову и Инге:
— Где вы получили эти блестящие знания, молодые люди?
Потупившись, Волков включает паиньку:
— Инга готовилась самостоятельно. И дополнительно позанималась алгеброй со мной.
От поднявшейся из желудка кислятины сводит челюсти. Чем, черт возьми, они еще занимались⁈
Урок литературы тоже заканчивается тухло — Раиса Вячеславовна собирается объявить оценки за сочинение по «Войне и миру», долго копается в стопке проверенных тетрадей, но, вопреки заведенной традиции, достает не мою — уже не нужно быть экстрасенсом, чтобы догадаться, чья это тетрадка. Она зачитывает отрывки из самого крутого сочинения, с придыханием провозглашает, что у нас появилась еще одна лучшая ученица — Бобкова Инга, а я сдираю с ногтя яркое покрытие и сдавленно чертыхаюсь.
Наша Раиса — гуманитарий и посему не дружит с логикой. Ведь звание «лучший» можно применить лишь к одному-единственному человеку, а все другие останутся в ранге догоняющих.
Неделя превращается в беспросветный, наглухо затянутый тучами день сурка: мама лежит на диване, прячет заплаканные глаза и делает вид, что увлечена сериалом, я как проклятая бьюсь над домашними заданиями и гипнотизирую взглядом соседское окно. Там, в паре метров от меня, обретается Волков — со своими мощными флюидами и матерыми, породистыми тараканами, населяющими упрямую башку. Вместо пожелания спокойной ночи, я насылаю на него самые страшные проклятия, до утра забываюсь тревожным сном, а потом, при неизменной поддержке Илюхи, бреду в опостылевшую школу.
В отличие от педагогического состава, ученики прекрасно поняли, кто на самом деле скрывается за вознесением Инги в небеса, почувствовали, что новенькому плевать на наш авторитет — он прямо заявил Ринату, что никаких денег в общак отваливать не будет, и, когда Аитов на него замахнулся, легко его нейтрализовал, заломив руку за спину.
Теперь восторженные ребята ходят за Волковым табуном и жаждут его внимания, а девчонки поголовно влюбились, но не смеют посягать на священное место Бобковой. Та стала не в меру разговорчивой и даже подружилась с косметичкой, и ее полудохлый, захейченный мною профиль в соцсетях разросся как на дрожжах.
Илюха все чаще сидит в одиночестве на погнутом ограждении у клумбы и молча потирает кулаки, но я красноречиво трясу головой и одними губами прошу:
— Нет. Не вздумай! Пока все нормально!
Хотя, кого я обманываю? От нормальности я далека как никогда.
Изо дня в день наблюдаю, как рушится мой привычный мир, но ощущаю только оглушающее бессилие — против упертого, замороженного бесстрашия Волкова нет приема. Он ни во что не ставит Рюмина и его дружков и демонстративно забивает на правила. Я бешу его самим фактом своего существования, а он — до дрожи, до тошноты, до зубной боли — бесит меня. И одновременно до нехватки воздуха нравится.
Накануне девятого мая учеников освободили от занятий — в актовом зале вот-вот начнется праздничный концерт, который — сюрприз! — в этом году веду не я. Перед первой репетицией Раиса Вячеславовна настороженно поинтересовалась, хорошо ли идет бизнес отца и, получив утвердительный ответ, огорошила, что другим детям тоже нужно себя проявить. И торжественно вручила сценарий Бобковой.
Я не иду на концерт, ибо очередного триумфа Инги попросту не вынесу, и депрессия — вязкая, липкая, приводящая в оцепенение и ступор, — уже тянет ко мне свои мертвые щупальца.
Это состояние лучше перетерпеть вдали от стаи — отползти и затаиться, как поступают больные немощные животные, чтобы новый, более сильный вожак не добрался до них, не впился в глотку и не прикончил под одобрительные вопли предателей-соплеменников.
И я, как раненый зверь, прячусь в школьном саду и, перепрыгивая комья земли, ковыляю к любимому укромному месту с поваленным деревом и свежими всходами на грядках.
Раздвигаю кусты сирени и спотыкаюсь от неожиданности: сегодня занято даже мое любимое бревно. На нем, расправив плечи и уставившись в пустоту, неподвижно сидит Волков, и влажный майский ветер треплет его светлую челку.
Заметив меня, он отмирает, часто моргает, накрывает лицо ладонями и устало трет веки.
Хоть он и редкостная скотина, но все в его облике кричит о сломленности и боли — я улавливаю ее шестым чувством и ощущаю так же остро, как свою.
— Вань, что с тобой? — я натурально паникую и не знаю, куда деть руки. — Могу я чем-то тебе помочь?
Он поднимает голову, молча пялится черными дырами своих непроницаемых, жутких глаз, и между нами снова возникает та хрупкая невидимая связь, напоминающая волшебство…
— Да нет, я в норме, — неожиданно спокойно поясняет он. — Просто… сегодня ДР у одного хорошего человека.
— Больше смахивает на поминки… — помявшись, я все же решаюсь сесть рядом, и знакомый аромат кофе и карамели туманит мозг.
— Ну, или так, — соглашается Волков. — Можно сказать и так.
— Горюешь оттого, что не пригласили?
— Горюю оттого, что уже никогда не пригласят.
Испуганные мысли пускаются в галоп. А что если… наплевать на нашу войну и прямо сейчас куда-нибудь его увести? Без Илюхи, без Инги, без перетягивания ненужного внимания на себя, без надоевших условностей и масок. Неподалеку есть место, которое ему точно понравится… Я сжимаю кулаки и мучительно подбираю слова, но он резким нервным жестом смахивает что-то с левой щеки, встает и подмигивает:
— Бывай, Ходорова. С наступающим.
Глава 12
Опьяняющий запах черемух и не воплотившееся в реальность намерение схватить Ваню за руку напрочь отключают мой здравый смысл.
Волков уже в десятке шагов от импровизированной скамейки, одергивает пиджак и поправляет ворот рубашки, и меня скручивает приступ панического страха — если он уйдет, мы уже не сможем нормально общаться. И даже то, что он обнаружил мое тайное место для медитации, а я застала его здесь со снятой броней и в полном раздрае, вдруг воспринимается мною как знак свыше.
Пока все еще окончательно не похерено, я вскакиваю и окликаю его:
— Вань, подожди!
Волков оборачивается.
— У тебя есть пара минут? Надо поговорить. Это важно!..
— Окей… — он вразвалочку возвращается и опускается на бревно, я плюхаюсь рядом.
В его взгляде нет вражды или надменности — только немой вопрос и терпеливое ожидание, и от повисшей тишины закладывает уши. Сердце мечется в груди, мне до ужаса жалко себя, и в горле першит от осознания: этот отстраненный бледный парень стал для меня самым желанным трофеем…
— Так о чем поговорим, Лер? — напоминает Волков, и я выдыхаю:
— Скажи… Если я не вхожу в круг твоих интересов, зачем ты все время подставляешь меня?
— Споры о методах и точках зрения — это не подстава, а научная дискуссия.
— Но ведь сочинение для Бобковой написал ты! Ты решал за нее те гребаные задачки, ты воспользовался родством с Анной Игнатовной, договорился с новым директором, и Ингу назначили ведущей праздника, а меня задвинули на десятый план!
С каждой моей фразой его лицо каменеет, а я вдруг начинаю сомневаться в собственной адекватности.
— Лер, у меня даже близко нет такого влияния. И не настолько прокачанный уровень знаний, чтобы делать домашку за Ингу. Ты сама провозгласила себя лучшей. Но, объективно, это не так.
— А кто тогда лучший? Инга твоя? — Я огрызаюсь, однако он остается невозмутимым:
— Да. У нее просто не было возможности себя показать. Она сама все это делала, и классная по собственной инициативе решила ее поощрить. Она рубит в большинстве предметов и много читает. А еще она добрая и прикольная — у меня было время многое с ней обсудить и узнать, чем она живет.
В груди печет от невыносимой досады, и я усмехаюсь:
— До тебя эта уродка пикнуть не смела, а теперь обнаружила суперспособности. Только активизировались они почему-то после твоего появления в школе.
Волков морщится, будто от меня завоняло чем-то отвратительным, и я, кажется, тоже улавливаю этот душок.
— А ты не догоняешь, почему, да? Не догадываешься, что все боялись лишний раз высунуться, чтобы ненароком чем-то тебя не задеть и не спровоцировать проблемы с троицей этих отморозков⁈ Может, расскажешь, как они передразнивали ее, орали и не давали ей отвечать? Или как ты за любое непослушание топила в толчке ее вещи?
Он так близко, что запросто мог бы меня обнять, но вместо этого лезет в мою наглухо замурованную душу и пытается вывести на чистую воду, а я не готова к такому повороту событий.
— Рюмин твой — красавчик? — Волков до хруста сжимает кулаки. — А считают ли так бедные пацаны из младших классов, с которых он трясет деньги? А, может, ты красотка? Особенно когда бьешь и унижаешь девчонок, проходишься по их внешности и пускаешь грязные сплетни?.. Я никого ни к чему не принуждаю, но, как только появилась альтернатива, многие люди предпочли дружить с нами. Не задумывалась о причинах такого выбора?
Я застываю с открытым ртом и наконец понимаю, какой природы перемены привнес в нашу школу Волков. Он научил ребят не бояться. Жизнь большинства наладилась, что-то рушится только внутри меня… А он, глядя в упор, продолжает:
— Ты присвоила себе право решать, кто достоин счастья, а кто — нет. И тебя жестко триггерит, когда успеха добивается кто-то другой. Вы установили здесь гнилые порядки, но я уже видел такое в масштабах отдельной школы и подписываться под ними не собираюсь.