В марте 1914 года, когда бунт в Кэрэке, словно свод, потрясенный Самсоном, обрушился на головы военным, он вынужден был уйти в отставку, подведя, казалось, своей карьере черту. Вместо этого он оказался в фаворе у правительства, считавшего, что восстание было делом рук оппозиции. «Френч славный малый, и мне он нравится», — писал Грей. Через четыре месяца, когда разразился кризис, его вернули в армию и 30 июля назначили главнокомандующим на случай вступления Англии в войну.
Не привыкший к научным занятиям и отвыкший от чтения, по крайней мере после своих боевых успехов, Френч был известен более своим плохим характером, чем умственными способностями. «Я не думаю, чтобы он был умен, — поделился как-то король Георг V со своим дядей, — и в добавление ко всему у него еще и ужасный характер». Как и его французский коллега, Френч был необразован и отличался от Жоффра в основном тем, что тот был крайне тверд в своих решениях, а Френч как-то особенно поддавался влиянию настроений людей и предрассудкам. У него, как говорили, «был темперамент ртути, присущий ирландцам и кавалеристам». Жоффр был непреклонен при любых обстоятельствах, а сэр Джон легко переходил от агрессивных крайностей в хорошие времена до глубокой депрессии в плохие. Импульсивный и легко верящий слухам, он, по мнению лорда Эшера, имел «сердце романтического ребенка».
Когда Китченер поставил под сомнение назначение, а следовательно, и цель британских экспедиционных сил, члены совета, по мнению Генри Вильсона, «в большинстве своем не представлявшие их целей как идиоты начали обсуждать вопросы стратегии». Сэр Джон Френч неожиданно «вылез со смешным предложением идти на Антверпен», утверждая, что, поскольку мобилизация в Англии и так отстает от графика, следует принять во внимание возможность сотрудничества с бельгийской армией. Хейг, который, как и Вильсон, вел дневник, «дрожал от того, с какой небрежностью» его начальник изменял планы. Новый начальник генерального штаба сэр Чарльз Дуглас заявил — все готово для высадки во Франции и ее подвижной состав ждет, чтобы доставить войска, любые изменения, предпринятые в последний момент, могут иметь «серьезные последствия».
Ни одна проблема так не беспокоила генеральный штаб, как несчастная разница между вместимостью английских и французских железнодорожных вагонов. Математические расчеты, касавшиеся перевозки войск с одной стороны пролива на другую, были такими запутанными, что транспортных офицеров бросало в дрожь при одном упоминании о возможных изменениях планов.
К счастью для генеральских умов, предложение о высадке в Антверпене было отвергнуто Уинстоном Черчиллем, которому двумя месяцами позже пришлось отправиться туда самому, чтобы осуществить отважную, но безнадежную попытку высадки двух бригад морской пехоты и дивизии территориальных войск в последнем и безрезультатном усилии спасти важный для союзников бельгийский порт. Но 5 августа он заявил, что флот не сможет прикрыть транспорты с войсками, идущие по более длинному маршруту через Северное море до Шельды, в то время как форсирование Дуврского пролива может быть абсолютно гарантировано.
Флот имел достаточно времени, чтобы подготовиться к форсированию, и, считая момент благоприятным, Черчилль настаивал на том, чтобы все шесть дивизий были отправлены немедленно. Его поддерживали Холдейн и лорд Робертс. Теперь поднялся спор по поводу того, сколько посылать дивизий, оставить ли одну или больше до тех пор, пока территориальные войска не будут обучены или пока из Индии не будет доставлено пополнение.
Китченер вновь повторил свою идею относительно высадки в Амьене, найдя поддержку со стороны своего друга и будущего командующего Галлиполийской кампанией сэра Яна Гамильтона, который, однако, полагал, что британские экспедиционные силы должны прибыть на место как можно скорее. Грирсон говорил о «решающем количестве в решающем месте». Сэр Джон Френч, самый решительный из всех решительных, предлагал, что «мы должны начать сейчас, а пункт назначения выбрать потом».
Было решено немедленно заказать транспорты для всех шести дивизий, отложив решение о месте назначения до прибытия представителя французского генерального штаба, срочно высланного по настоятельной просьбе Китченера, а также провести с ним консультации относительно стратегии французов.
В течение двадцати четырех часов совет изменил свое решение и сократил число отправляемых дивизий до четырех из-за страха германского вторжения в Англию.
Сведения относительно состава британских экспедиционных сил в тайне удержать не удалось. Влиятельная «Вестминстер газетт», орган либералов, осудила «безрассудное» обнажение страны. Со стороны оппозиции выступил лорд Нортклиф с протестом против посылки хотя бы одного солдата. Хотя адмиралтейство подтвердило заключение комитета обороны империи в 1909 году о том, что серьезное вторжение в Англию невозможно, видения вражеского десанта на восточном побережье не исчезали.
К огромному неудовольствию Генри Вильсона, Китченер, отвечавший теперь за безопасность Англии, вернул в Англию одну дивизию, которая должна была отправиться во Францию прямо из Ирландии, и выделил две бригады из состава других дивизий для охраны восточного побережья, «безнадежно спутав, таким образом, все наши планы».
Было решено сразу же отправить четыре дивизии и кавалерию — погрузка должна была начаться 9 августа, — 4-ю дивизию отправить позднее, а 6-ю оставить в Англии. После заседания совета у Китченера сложилось впечатление, которого, правда, не было у генералов, что на Амьене остановились как на районе сосредоточения.
Когда прибыл полковник Уге, спешно направленный французским генеральным штабом, Вильсон информировал его о сроках погрузки. Это вызвало гнев Китченера и обвинения в нарушении секретности. Вильсон «огрызнулся», не желая, как он писал, «выслушивать выговоры» от Китченера, «особенно когда он болтает всякую ерунду, как сегодня». Так началась, или, вернее, усилилась, взаимная антипатия, которая отнюдь не пошла на пользу будущей судьбе английских экспедиционных сил. Вильсона, теснее всех английских офицеров связанного с французами и сэром Джоном Френчом, Китченер считал самоуверенным и высокомерным и игнорировал его. В свою очередь, Вильсон называл Китченера «сумасшедшим» и «таким же врагом Англии, как и Мольтке», передавая свою неприязнь подозрительному по природе и легко возбудимому главнокомандующему — Френчу.
С 6 по 10 августа, пока немцы под Льежем ожидали прибытия своих осадных орудий, а французы то брали, то сдавали Мюлуз, 80 000 английских солдат экспедиционных сил с 30 000 лошадей, 315 орудиями и 125 пулеметами накапливались в Саутгемптоне и Портсмуте. Офицерские сабли заново оттачивались в соответствии с приказом, предписывавшим производить наточку сабель на третий день мобилизации, хотя нужны они были разве что для парадов. По словам же официального историка, это была «самая обученная, самая организованная и самая снаряженная английская армия из всех, которые когда-либо отправлялись на войну».
9 августа началась погрузка. Транспорты отваливали с интервалами в десять минут. Каждое покидавшее гавань судно остававшиеся провожали гудками и свистками, а с палуб раздавались восторженные крики. Шум стоял такой оглушительный, что, казалось, генерал фон Клюк не мог не слышать его у Льежа. Поскольку флот торжественно заявил, что он блокировал пролив, за безопасность форсирования никто не беспокоился.
Когда первые английские солдаты высадились в Руане, их встретили с такой помпой, вспоминает французский свидетель, как будто они прибыли, чтобы совершить обряд искупления для Жанны д'Арк.
В Булони высадка происходила у подножия колонны, воздвигнутой в честь Наполеона на том самом месте, откуда он собирался начать вторжение в Англию.
В Гавре весь французский гарнизон забрался на крыши казарм и громкими криками приветствовал своих союзников, спускавшихся по сходням с пароходов под палящим полуденным зноем, В тот вечер кроваво-красное солнце садилось под отдаленные раскаты грома надвигавшейся летней грозы.
На следующий день в Брюсселе тоже видели английских союзников, правда, не все. Хью Гибсон, секретарь американской миссии, приехавший навестить английского военного атташе, войдя в его кабинет без доклада, увидел английского офицера в полевой форме, грязного и небритого, писавшего за столом. Выпроваживавшему его атташе Гибсон шутя заметил, не прячет ли тот всю английскую армию в доме. Действительно, место высадки англичан было так хорошо засекречено, что немцы до тех пор не знали, где и когда те высадились, пока не столкнулись с экспедиционным корпусом под Монсом.
А в Англии антипатии между генералами становились все более заметными. Как-то во время инспекционного визита король спросил Хейга, который был своим человеком при дворе, каково его мнение о Джоне Френче в качестве главнокомандующего. Хейг посчитал своим долгом ответить: «Я испытываю большие сомнения по поводу того, является ли его характер достаточно ровным, а военные знания достаточно глубокими, чтобы позволить ему быть хорошим командующим». После того как король уехал, Хейг записал в своем дневнике, что военные идеи сэра Джона во время бурской войны «часто шокировали меня», и добавил свое «невысокое мнение» о сэре Арчибальде Мэррее, «старой бабе», подчиняющемся «по своей слабости» глупым приказам, чтобы только не связываться с плохим характером сэра Джона. По мнению Хейга, оба «совсем не годятся для занимаемых должностей». Своему приятелю он как-то заметил, что сэр Джон слушать Мэррея не будет, а «положится на Вильсона, что еще хуже», так как Вильсон не солдат, а «политикан», а это, пояснил Хейг, «синоним мошенника и ростовщика».
Изливая свои чувства подобным образом, лощеный, франтоватый и светский Хейг, имевший друзей во всех нужных местах, а за плечами блестящую карьеру, в 53 года готовился к будущим успехам, Он, у которого во время Суданской кампании в личном обозе был «верблюд, нагруженный кларетом», привык, чтобы у него все получалось.