рмейский штаб, совсем как на фронте».
На следующее утро, 3 сентября, ему уже точно стало известно о движении армии Клука к Марне, мимо Парижа. Лейтенант Ватто, лётчик парижского гарнизона, совершая разведывательный полёт, видел, как колонны противника «скользили с запада на восток» в направлении долины Урка. Позднее эти сведения подтвердил другой лётчик парижского гарнизона.
В комнате Второго бюро штаба Галлиени среди офицеров чувствовалось какое-то особенное возбуждение. Полковник Жиродон, получивший ранение на фронте, но «считавший себя годным к штабной работе», полулёжа на кушетке, глядел на большую настенную карту, на которой цветными флажками на булавках отслеживали передвижения вражеских войск. Генерал Клержери, начальник штаба Галлиени, вошёл в комнату как раз в ту минуту, когда от английских лётчиков поступили новые данные воздушной разведки. Флажки вновь передвинули, и путь армии Клука теперь прослеживался по карте совершенно чётко. Клержери и Жиродон воскликнули в один голос: «Они подставляют нам свой фланг!»
Глава 22«Господа, мы будем сражаться на Марне»
Галлиени сразу увидел благоприятную возможность, открывавшуюся перед армией Парижа. Не колеблясь, он решил нанести удар по флангу германских армий правого крыла как можно раньше и убедить Жоффра поддержать этот манёвр, возобновив наступление, без промедления и по всему фронту, вместо того, чтобы продолжать отходить к Сене. Хотя в распоряжении Галлиени и имелась армия Парижа с её ядром – 6‑й армией Монури, весь укреплённый район Парижа и находившиеся в нём части со вчерашнего дня поступили под командование Жоффра. Переход 6‑й армии в наступление зависел от двух условий: от согласия Жоффра и от поддержки её ближайшего соседа – английского экспедиционного корпуса. Войска союзников оказались между Парижем и флангом Клука – Монури к северу, а Френч к югу от Марны.
Галлиени вызвал к себе своего начальника штаба генерала Клержери и провёл с ним, по словам последнего, «одно из тех длинных совещаний, которые он обычно созывает для обсуждения чрезвычайно важных вопросов – длятся они, как правило, от двух до пяти минут». Это было в 8:30 вечера 3 сентября. Если армия Клука на следующее утро не изменит направления своего движения, то, решили Галлиени с Клержери, необходимо оказать на Жоффра максимальное давление и заставить его начать наступление общими силами. Лётчики парижского гарнизона получили приказ с самого утра произвести воздушную разведку и полученные данные, «от которых будут зависеть важнейшие решения», представить командованию не позднее 10:00 утра.
Успех фланговой атаки, предупреждал генерал Хиршауэр, «зависит от успешного вклинивания передовых частей», а для осуществления такой операции 6‑я армия не была тем острым и мощным инструментом, какого хотелось Галлиени. Намеченные рубежи занимали войска, измотанные до предела. Некоторые части прошли за день и ночь 2 сентября более 37 миль. Усталость подавила моральный дух солдат. Галлиени, как и его коллеги, считали дивизии резервистов «второсортными» войсками, а из них-то в основном и состояла армия Монури. 62‑я резервная дивизия во время отступления не имела ни одного дня отдыха, непрерывно вела бои и потеряла две трети офицерского состава. Эти потери восполнялись лишь лейтенантами-резервистами. IV корпус ещё не подошёл. Только «спокойствие и решительность» парижан, тех, кто не бежал на юг, вселяли надежду на успех.
Фон Клук вышел к Марне вечером 3 сентября, преследуя армию Ланрезака и тесня экспедиционный корпус войсками своего внутреннего фланга. Англичане переправились через реку ещё днём, и вследствие спешки, усталости и неразберихи, характерных для отступления, большую часть мостов они оставили невзорванными. Поток противоречивых телеграмм, касающихся уничтожения переправ, пользы делу не принёс, а скорее навредил. Клук захватил и удержал плацдармы у мостов. Вопреки приказу не отрываться от Бюлова, он решил утром переправиться через реку и продолжить движение на восток в погоне за 5‑й армией. Он отправил три донесения в главный штаб, сообщая о своём намерении форсировать Марну, но, поскольку беспроволочная связь с Люксембургом действовала ещё хуже, чем с Кобленцем, их удалось переслать только на следующий день. Не имея контакта с 1‑й армией почти два дня, германский главный штаб ничего не знал о том, что Клук нарушил приказ от 2 сентября. Когда же о решении Клука стало известно, то передовые колонны германских войск уже перешли через Марну.
Немцы прошли 3 сентября примерно 25–28 миль. По свидетельству очевидца-француза, солдаты, приходившие на отведённые квартиры, «падали от изнеможения, бормоча, как пьяные „Сорок километров! Сорок километров!“. Больше они не могли произнести ни слова». В ходе начавшегося вскоре сражения многие немецкие солдаты, взятые в плен, сразу же засыпали, не в состоянии сделать больше и шага. Это были дни страшного напряжения сил. И лишь желание войти «завтра или послезавтра» в Париж гнало их вперёд, а офицеры не решались сказать своим солдатам правду. В своём стремлении уничтожить французские армии Клук не только довёл свои войска до крайнего изнеможения, оторвался от своих линий снабжения, но оставил позади себя тяжёлую артиллерию. Его соотечественник в Восточной Пруссии, генерал фон Франсуа, не сдвинулся с места до тех пор, пока не подошла тяжёлая артиллерия и обозы с боеприпасами. Однако Франсуа готовился к сражению, а Клук, считавший, что ему предстоит лишь погоня за врагом да операция по прочёсыванию, не принял никаких мер предосторожности. У французов, думал он, после десяти дней отступления совершенно подорван моральный дух, и у них нет сил, чтобы, услышав призывный клич горна, повернуться ему навстречу и сражаться вновь. О фланге Клук тоже не беспокоился. «Генерал считает, что ему нечего опасаться действий парижской армии, – писал один немецкий офицер 4 сентября. – После того как мы уничтожим остатки англо-французской армии, он вернётся к стенам Парижа и предоставит IV резервному корпусу честь первым вступить во французскую столицу».
Приказ остаться позади для прикрытия с фланга общего наступления германских армий выполнить невозможно, прямо заявил Клук главному штабу 4 сентября, продолжая между тем продвигаться вперёд. Остановка на два дня, необходимая для того, чтобы Бюлов смог подтянуть свои войска, ослабит общее германское наступление, а противник за это время оторвётся, получив свободу действий. Лишь благодаря «смелой операции», проведённой его армией, удалось захватить переправы через Марну и открыть этим путь другим войскам. Как далее отметил германский командующий, «следует надеяться, что будут использованы все преимущества достигнутого успеха». В безапелляционном тоне Клука проскользнули гневные нотки, когда он спросил, почему за «решающими победами других армий» – он имел в виду Бюлова – всегда следуют «просьбы о помощи».
Бюлов пришёл в бешенство, узнав о том, что «эшелон в тылу 2‑й армии превратился, вопреки предписаниям главного штаба, в наступающий эшелон». Его войска, как и другие германские части, к Марне вышли физически обессиленными. «Мы совершенно выбились из сил, – писал один офицер из X резервного корпуса. – Люди падают в канавы и лежат там, едва дыша… Затем вновь команда – по коням. Я еду, уронив голову на гриву лошади. Всех мучают жажда и голод. На нас нападает апатия. Такая жизнь мало чего стоит. Потерять её, значит потерять немного». Солдаты Хаузена жаловались на отсутствие «горячей пищи в течение пяти дней подряд». В соседней 4‑й армии один офицер писал: «Мы целый день идём и идём по удушающей жаре. На заросших щетиной лицах лежит слой пыли, и люди похожи на шагающие мешки с мукой». То, что германское наступление приводило к физическому изнурению и падению морального состояния войск, не тревожило командующих армиями. Все они, как и Клук, были убеждены в полном поражении французов. 3 сентября Бюлов писал в донесении, что французская 5‑я армия потерпела «сокрушительное поражение» – в третий или четвёртый раз, – «совершенно дезорганизована» и бежит на юг к Марне.
Хотя и не «дезорганизованная совершенно», 5‑я армия, замыкавшая отступление французских войск, явно была не в хорошей форме. Ланрезак, не стесняясь, в открытую выражал недоверие Жоффру, оспаривал приказы командования, ссорился с офицерами связи из главного штаба. Это отрицательно влияло на его подчинённых, расколовшихся на две враждующие группы. Постоянная угроза арьергардам армии со стороны противника измучила офицеров штаба, все испытывали раздражение и тревогу, нервы каждого были крайне напряжены. Командир XVIII корпуса генерал Ма де Латри, войска которого находились ближе всего к противнику, думая о состоянии солдат, испытывал «душевную боль». Потрёпанная в боях, 5‑я армия тем не менее пересекла Марну, находясь на значительном расстоянии от противника, практически выйдя из зоны боёв. Таким образом она выполнила условие Жоффра, касавшееся возобновления наступления.
О своём намерении приступить к операции «через несколько дней» Жоффр проинформировал правительство, однако не указав точной даты, и настроение в главном штабе царило мрачное. Каждый день из поездок по армиям возвращались офицеры связи, подавленные и унылые. Как заметил один из них, в войсках «повсюду веял ветер поражения». Главный штаб решил перебраться ещё на 30 миль в тыл, в Шатийон-сюр-Сен, что и было сделано через два дня – 5 сентября. За десять дней Франция потеряла города Лилль, Валансьенн, Камбре, Аррас, Амьен, Мобёж, Мезьер, Сен-Кантен, Лан и Суассон, а также угольные шахты и железорудные копи, районы, где выращивали пшеницу и сахарную свёклу, и одну шестую часть населения. Как личное горе каждый француз воспринял весть о том, что Реймс, в кафедральном соборе которого короновались все французские короли, начиная от Хлодвига и кончая Людовиком XVI, был объявлен 3 сентября открытым городом и отдан на милость армии Бюлова. Не пройдёт и двух недель, как немцы, озлобленные поражением под Марной, подвергнут город артиллерийскому обстрелу, в результате чего Реймсский собор приобрёл для мира то же символическое значение, что и библиотека Лувена.