выхода в Эгейское море, чтобы не пропустить немцев. В 4 часа дня Сушон увидел Тенедос и равнины Троады; к 5 часам он добрался до входа в исторический и неприступный пролив под пушками крепости Чанак. Экипажи заняли посты по боевому расписанию, нервы у всех были на пределе, корабли медленно приближались к берегу. Наконец на мачте «Гёбена» подняли сигнал «Прошу лоцмана».
Утром того дня в Константинополь прибыл итальянский пароходик, пассажиры которого стали невольными свидетелями перестрелки между «Глостером», «Гёбеном» и «Бреслау». Среди пассажиров были дочь, зять и трое внуков американского посла Генри Моргентау. Они охотно рассказывали всем, кому это было интересно, о грохоте залпов, клубах белого дыма и манёврах боевых кораблей. Итальянский капитан назвал им двоих участников дуэли – «Гёбен» и «Бреслау» – и прибавил, что те совсем недавно покинули Мессину. Посол Моргентау, который несколько часов спустя встретился за обедом с немецким послом Вангенхаймом, упомянул о рассказе дочери, и это упоминание, как он писал, вызвало у Вангенхайма «нездоровый интерес». Сразу же после обеда, сопровождаемый австрийским коллегой, Вангенхайм поспешил в американское посольство, где оба посла «торжественно взгромоздились на стулья» перед американкой-очевидицей и «подвергли её самому подробному, пусть и очень вежливому, перекрёстному допросу… Они цеплялись за малейшие детали, хотели точно знать, сколько было выстрелов, в каком направлении ушли немецкие корабли, что говорили люди на борту парохода, и так далее… Из посольства они удалились едва ли не в ликовании».
Послы выяснили, что «Гёбен» и «Бреслау» успешно оторвались от британского флота. Значит, нужно только получить согласие турок, чтобы крейсера прошли через Дарданеллы. Энвер-паша, в чьём ведении как военного министра находились минные поля в проливах, горел желанием помочь, однако ему приходилось считаться с мнением других министров, настроенных далеко не столь решительно. В тот день у Энвер-паши был один из членов немецкой военной миссии, и вдруг сообщили, что министра срочно хочет видеть подполковник фон Кресс. Прибывший Кресс сообщил, что командир крепости Чанак докладывает: «Гёбен» и «Бреслау» просят разрешения войти в проливы, – и ожидает распоряжений. Энвер ответил, что не может принимать такое решение самостоятельно, ему нужно переговорить с великим визирем. Кресс настаивал, что ответ необходимо дать немедленно. Энвер помолчал несколько минут, а потом вдруг сказал: «Им следует разрешить проход».
Кресс и другой немецкий офицер, которые в ожидании решения министра бессознательно затаили дыхание, вдруг обнаружили, что снова в состоянии дышать.
— А если английские военные корабли последуют за ними, их тоже пропустят? – спросил Кресс.
Энвер снова отказался отвечать, сославшись на то, что надо провести заседание кабинета министров. Но Кресс опять принялся настаивать – мол, крепости нужны чёткие указания.
— Так пропустят англичан или нет?
После долгой паузы Энвер наконец ответил:
— Да.
На входе в проливы, в 150 милях от Константинополя, турецкий эсминец приблизился к «Гёбену», под прицелом сотен глаз на палубе крейсера. На мачте эсминца появился сигнал «Следовать за мной». В 9 часов вечера 10 августа «Гёбен» и «Бреслау» вошли в Дарданеллы, следствием чего, как много позднее мрачно признался Черчилль, стали «жуткая бойня, жуткие страдания и столько смертей, сколько не бывало когда-либо прежде в результате действий одного-единственного корабля».
Мгновенно разнесённая телеграфом по всему миру, эта новость дошла до Мальты около полуночи. Адмирал Милн, по-прежнему крейсировавший среди островов Эгейского моря, узнал обо всём на следующий день. Надо признать, его начальство настолько неверно оценило прорыв «Гёбена», что поручило адмиралу блокировать Дарданеллы «на случай, если немецкие корабли появятся вновь».
Премьер-министр Асквит записал в своём дневнике, что новость «любопытная». Но, прибавил он, «мы будем настаивать», чтобы экипаж «Гёбена» заменили турками, которые не умеют управлять таким кораблём, «поэтому случившееся не имеет большого значения». Похоже, «настаивать» – единственное действие, которое требовалось в данной ситуации, с точки зрения Асквита.
Послы стран Антанты действительно принялись настаивать, сурово и регулярно. Турки, всё ещё надеясь сохранить нейтралитет и не раздражать союзников сверх меры, попросили немцев разоружить «Гёбен» и «Бреслау» «кратковременно и для видимости», однако Вангенхайм наотрез отказался даже обсуждать это предложение. Заседание турецкого правительства было весьма бурным, и один министр вдруг спросил: «А не продадут ли немцы нам эти корабли задним числом? Тогда их прибытие можно преподнести как поставку по контракту?»
Все пришли в восторг от этой идеи, которая позволяла не только решить насущную проблему, но и отплатить британцам той же монетой за захват двух турецких линкоров. С согласия Германии известие о продаже крейсеров донесли до дипломатического корпуса, и вскоре после этого «Гёбен» и «Бреслау», переименованные в «Явуз» и «Мидилли», вошли в строй флота под турецким флагом, а их команды надели фески. Сам султан побывал на борту обоих кораблей, а простой народ встретил это событие взрывом энтузиазма. Внезапное появление двух немецких крейсеров, словно бы присланных неким джинном взамен двух украденных линкоров, привело население в экстатический восторг и немало способствовало симпатиям к Германии в обществе.
Тем не менее турки всё откладывали объявление войны, которого требовала Германия. Вместо этого они сами предъявили Антанте ряд претензий в качестве обеспечения своего нейтралитета. Россию настолько встревожило прибытие «Гёбена» в акваторию Чёрного моря, что она изъявила готовность платить. Подобно грешнику, который отказывается от пожизненных вредных привычек на смертном одре, она даже согласилась более не притязать на Константинополь. 13 августа министр иностранных дел Сазонов предложил Франции представить Турции официальные гарантии её территориальной целостности и посулить «существенные финансовые выгоды за счёт Германии» в обмен на нейтралитет. Более того, он был готов пообещать, что Россия будет соблюдать эти договорённости, «даже если мы победим».
Французы согласились и «поменяли местами небо и землю», как выразился президент Пуанкаре, чтобы принудить Турцию к соблюдению нейтралитета и убедить Великобританию присоединиться к совместным гарантиям. Но англичане не желали вести переговоры и оплачивать нейтралитет своего бывшего протеже. Черчилль, в своих «наиболее воинственных» и «яростно антитурецких» речах, предлагал кабинету министров отправить флотилию торпедных катеров в Дарданеллы и потопить «Гёбен» и «Бреслау». Это был единственный шаг, способный, вероятно, убедить колеблющихся турок, единственный шаг, который мог бы предотвратить то, что в конечном счёте произошло. Один из самых острых и смелых военных умов Франции уже предложил этот шаг – в день, когда немцы вошли в проливы. «Мы должны идти за ними, – сказал генерал Галлиени, – в противном случае Турция придёт за нами». Увы, в британском правительстве предложение Черчилля заблокировал лорд Китченер, который заявил, что Англия не может позволить себе оскорблять мусульман, напав на Турцию. Турок нужно оставить в покое, «пока они сами не нанесут удар».
Почти три месяца, пока союзники попеременно то угрожали, то торговались и пока немецкое военное влияние в Константинополе неуклонно возрастало, в турецком правительстве продолжались споры и выяснения отношений. К концу октября Германия, уставшая от бесконечных проволочек, потребовала определённости. Активное участие Турции в войне, для блокады России с юга, стало необходимостью.
Двадцать восьмого октября бывшие «Гёбен» и «Бреслау», под командованием адмирала Сушона и в сопровождении нескольких турецких миноносцев, вошли в Чёрное море и обстреляли Одессу, Севастополь и Феодосию. Результатом атаки стали незначительные потери среди гражданского населения и гибель русской канонерки.
Ошеломлённые «предательством» немецкого адмирала, члены турецкого правительства в своём большинстве высказались за дезавуирование его действий, но дальше слов дело не пошло. Решающим доводом оказалось присутствие «Гёбена» в заливе Золотой Рог, причём на борту крейсера находились немецкие офицеры и немецкий экипаж, которым турецкое правительство было не указ. Талаат-паша убедил своих коллег, что здание правительства, дворец султана, столица империи, они сами, их дома, их родные и близкие – всё под прицелом орудий «Гёбена». В таком положении уже не до высылки немецких военной и военно-морской миссий, на чём настаивали союзники в качестве доказательства нейтралитета Турции. Признав агрессию турок состоявшейся, Россия объявила войну Турции 4 ноября, а Великобритания и Франция – на день позже.
После этого война мало-помалу распространилась на половину земного шара. В неё втянулись или оказались втянуты соседи Турции – Болгария, Румыния, Италия и Греция. Поскольку выход в Средиземное море для неё закрылся, Россия очутилась в зависимости от Архангельска, по полгода скованного льдами, и Владивостока, от которого до линии фронта было 8000 миль. Из-за блокады Чёрного моря российский экспорт упал на 98 процентов, а импорт – на 95 процентов. Отсечение России со всеми последствиями этого факта, напрасное и трагическое кровопролитие в Галлиполи, отвлечение сил союзников на операции в Месопотамии, у Суэцкого канала и в Палестине, итоговый распад Османской империи и последующая история Ближнего Востока – таковы результаты прорыва «Гёбена».
Другие последствия оказались не менее печальными, пусть и не столь значительными. Столкнувшись с осуждением коллег, адмирал Траубридж потребовал расследования, по итогам которого его отдали в ноябре 1914 года под трибунал – по обвинению в том, что он «запретил преследование немецкого корабля „Гёбен“, когда враг бежал». Впрочем, на основании того, что он был вправе трактовать «Гёбен» как «превосходящую силу», адмирала оправдали. Траубридж продолжил морскую службу во время войны, однако, по единодушному негласному признанию трусом, ему больше не поручали командовать боевыми эскадрами. Адмирал Милн, отозванный 18 августа и оставивший Средиземное море французам, по возвращении на родину был отстранён от командования. 30 августа адмиралтейство объявило, что его поведение и приказы во время охоты на «Гёбен» и «Бреслау» стали «предметом тщательного изучения», по результатам которого «их светлости одобрили предпринятые им действия во всех отношениях». Их светлости, не осознававшие важности Константинополя, не искали козла отпущения.