В мае 1914 года, когда каждого генерала ознакомили с касающимися лично его частями «Плана-17», Ланрезак сразу же указал на опасность, грозящую открытому флангу армии, если немцы вдруг ударят всеми силами западнее Мааса. Генеральный штаб отверг его возражения, исходя из своих теоретических построений, что чем сильнее германское правое крыло, «тем лучше для нас». За несколько дней до мобилизации Ланрезак изложил свои возражения в письме Жоффру, которое после войны вызвало целый поток критики и противоречивых суждений над могилой «Плана-17». Как вспоминал один из знавших Ланрезака офицеров, тон этого письма был не смелым вызовом плану, а скорее профессорской критикой научной работы ученика. Наступательные планы для 5‑й армии, указывал Ланрезак, основаны на предположении, что немцы двинутся через Седан, хотя, вероятнее всего, они совершат обходный манёвр далее к северу, через Намюр, Динан и Живе. «Несомненно, – поучал профессор, – как только 5‑я армия начнёт наступление в направлении Нёфшато (в Арденнах), она уже не сможет отразить удара немцев севернее».
Именно в этом и заключалось главное, однако Ланрезак, будто защищаясь, уменьшил силу своих аргументов, добавив: «Подчёркиваю, это всего лишь предположения». Жоффр получил письмо 1 августа, в день мобилизации, и решил, что оно «совершенно неуместно», тем более когда «весь мой день занят решением важных вопросов». Ланрезак так и не получил ответа. В то же время Жоффр развеял опасения генерала Рюффе, командующего 3‑й армией, который выразил беспокойство в отношении возможного «парадного марша немцев через Бельгию». С характерной лаконичностью Жоффр сказал: «Вы ошибаетесь». Он был убеждён, что главнокомандующий должен не объяснять, а приказывать. «Простым» генералам следует не думать, а выполнять приказы. Если генерал получил от него указание, он должен действовать со спокойной совестью, как велит долг.
Третьего августа, когда Германия объявила войну, Жоффр собрал генералов на совещание. Они надеялись наконец услышать его объяснения общестратегических задач «Плана-17». Но надежды не оправдались; в ответ на их замечания Жоффр выразительно молчал. Затем слово взял Дюбай, заявив, что для ведения наступления его армии требуются подкрепления, которых ему не дают. Жоффр тогда произнёс одну из своих загадочных фраз: «Возможно, это ваш план, а не мой». Поскольку никто не знал, как толковать это изречение, Дюбай, решив, что его не поняли, вновь изложил свои доводы. Жоффр «со своей обычной блаженной улыбкой» произнёс то же самое: «Возможно, это ваш план, а не мой». Дело в том, что, по мысли Жоффра, в безграничном хаосе войны решающую роль играл не сам план, а та энергия и воля, с какими тот проводится в жизнь. Победа, верил он, приходит не в результате блестящего плана; выигрывает тот, кто обладает огромнейшей твёрдостью духа и уверенностью. Жоффр считал, что он наделён именно такими качествами.
Четвёртого августа он разместил главный штаб, или Grand Quartier Géneral (GQG), в Витриле-Франсуа на Марне, примерно на полпути между Парижем и Нанси. Это место находилось приблизительно на равном расстоянии, в 80–90 милях, от каждого из пяти армейских штабов. Не в пример Мольтке, который за своё недолгое пребывание на посту главнокомандующего ни разу не выезжал на фронт и не посетил ни одного полевого штаба, Жоффр находился в постоянном и личном контакте с командующими армиями. Он объезжал войска, удобно устроившись на заднем сиденье мчавшегося с бешеной скоростью автомобиля, которым управлял его личный шофёр Жорж Буйо, трижды завоёвывавший «Гран при» в автогонках. Считалось, что немецкие генералы, получавшие для исполнения чётко составленные планы, не нуждались в постоянной опеке. Французские же генералы, по выражению Фоша, «должны мыслить», однако Жоффр всё время подозревал, что, вдобавок к прочим, свойственным человеческой натуре недостаткам, у них ослаблена и воля, поэтому он любил держать генералов под постоянным наблюдением. После манёвров 1913 года он уволил в отставку пять генералов, что вызвало сенсацию в общественных кругах и возбуждение в гарнизонах – ничего подобного ранее не случалось. В августе, когда в ход пошли не холостые, а боевые патроны, Жоффр принялся смещать генералов одного за другим при первых признаках того, что, по его мнению, было проявлением некомпетентности или недостаточного рвения.
Это рвение, своеобразный энтузиазм и порыв достигли своей наивысшей точки в штабе в Витри, расположенном на поросших лесом спокойных берегах Марны, игравшей золотисто-зелёными отблесками на августовском солнце. В школьном здании, где размещался главный штаб, между оперативным отделом, или Третьим бюро, занимавшим классные комнаты, и разведывательным отделом, или Вторым бюро, засевшим в гимнастическом зале, где гимнастические снаряды были отодвинуты к стене, а кольца подвязаны к потолку, существовала глубокая, непреодолимая пропасть. Весь день Второе бюро собирало информацию, допрашивало пленных, расшифровывало документы, строило на основе добытых сведений хитроумные предположения и передавало сводки соседям. В сводках постоянно подчёркивалась активность германской армии к западу от Мааса. Весь день Третье бюро читало сводки, критиковало их, спорило и отказывалось им верить, если они подтверждали выводы, в соответствии с которыми французам пришлось бы менять планы наступления.
Каждое утро в 8 часов Жоффр председательствовал на совещаниях начальников отделов; величественный и неподвижный арбитр никогда не был куклой в руках своего окружения, как могли бы подумать непосвящённые, обратившие внимание на его молчаливость и совершенно голый письменный стол. Он не держал на столе бумаг и не развешивал карт на стенах; Жоффр ничего не писал и мало говорил. Планы за него составляли другие, вспоминал Фош, а «он взвешивал и решал». Мало кто не дрожал в присутствии главнокомандующего. Всякий, кто появлялся за общим обеденным столом позже его на пять минут, удостаивался грозного взгляда из-под нахмуренных бровей, и всё оставшееся время трапезы он держался с опоздавшим как с отверженным. Жоффр ел в молчании, с видом гурмана, всё своё внимание отдающему исключительно стоящим перед ним блюдам. Главнокомандующий всё время жаловался, что штаб плохо информирует его о событиях. Когда один из офицеров упомянул о статье в последнем выпуске «Иллюстрасьон», которую командующий ещё не видел, Жоффр сердито воскликнул: «Видите, от меня всё утаивают!» У него была привычка потирать лоб и бормотать: «Бедный Жоффр». Как в штабе вскоре догадались, этот жест означал отказ Жоффра выполнить то, о чём его просили. Он злился на всякого, кто заставлял его публично переменить решение. Подобно Талейрану, командующий не одобрял излишнего старания. Не обладая ярким интеллектом Ланрезака или творческим умом Фоша, он в силу своего характера полагался на тех, кого подобрал в свой штаб. Но он оставался хозяином, почти деспотом, ревниво оберегавшим свою власть, приходя в гнев при малейших посягательствах на неё. Когда предложили, чтобы Галлиени, назначенный президентом Пуанкаре преемником Жоффра на случай чрезвычайных обстоятельств, разместился в главном штабе, командующий, не желая оказаться в тени своего прежнего командира, категорически высказался против этого. «Его трудно поместить здесь, – признался он Мессими. – Я всегда был под его командой. Il m’a toujours fait mousser. Он всё время бесил меня». Это откровение проливает свет на личные отношения Жоффра и Галлиени, которым было суждено сыграть определённую роль в роковые часы перед битвой на Марне. После того как Жоффр отказался пустить его в свой штаб, Галлиени остался в Париже без дела.
Наступил долгожданный час, когда французский флаг вновь должен был взвиться над Эльзасом. Войска прикрытия, находившиеся в густых сосновых рощах Вогезов, рвались в бой. Перед ними лежала запоминающаяся картина гор, с озёрами и водопадами, сырым, восхитительным запахом лесов, где густые мхи покрывали землю между соснами. Пастбища на вершинах холмов, пасущийся на лугах скот перемежались с лесистыми участками. Впереди проступали розовые очертания окутанной туманом самой высокой горы Вогезов – Баллон-д’Эльзас (le ballon d’Alsace). Патрули, которые осмеливались забираться на вершины гор, видели внизу, на «потерянной территории», красные крыши домов, серые церковные шпили и тонкую блестящую линию Мозеля. Здесь, у истоков, где река мелка, перейти её вброд не составляло труда. Белые квадраты цветущего картофеля следовали за алыми полосами посевов бобов и за серо-зелёными и фиолетовыми рядами капусты. Стога сена, подобно маленьким толстеньким пирамидкам, нанесённым на холст кистью художника, усыпали поля. Земля вошла в зенит своего плодородия, щедро согретая яркими лучами солнца. Она была удивительно хороша, и за неё стоило сражаться. Неудивительно, что «Иллюстрасьон» в первом выпуске о войне изобразила на рисунке Францию в виде бравого poilu, солдата-фронтовика, восторженно поднявшего на руки прекрасную девушку – Эльзас.
Военное министерство уже напечатало для расклейки на стенах освобождённых городов прокламации с обращением к местному населению. Разведка с аэропланов показала, что в этом районе можно легко прорвать оборону противника; слишком легко, думал командующий VII корпусом генерал Бонно, опасавшийся «угодить в мышеловку». Вечером 6 августа его адъютант прибыл к генералу Дюбаю и передал тому мнение Бонно об операции в районе Мюлуза, которую тот считал «ненадёжной и опасной». Командир корпуса тревожился за свой правый фланг и тыл. Дюбай озвучил эти сомнения на совещании генералов 3 августа. Главный штаб посчитал их падением наступательного духа. Опасения командиров в начале операции, несмотря на их обоснованность, слишком часто оказывались замаскированным предложением об отступлении. Согласно французской военной доктрине, захват инициативы был более важным, чем тщательная оценка сил противника. Успех зависел от боевых качеств командиров, поэтому, по мнению Жоффра и его окружения, осторожность и колебания, проявленные в начале наступления, ведут