— Решение уже принято. Мы атакуем!
— Ну, тогда начинайте, – даже по телефону чувствовалось, что фон Штейн пожал плечами, – и да поможет вам Бог!
Так немцы отказались от стратегии «мешка». 6‑й и 7‑й армиям приказали повернуть назад и готовиться к контрнаступлению.
Тем временем англичане, которые, по мнению немцев, ещё не высадились на континенте, двигались к отведённой им позиции на левом фланге французского фронта.
Непрекращавшиеся выражения любви со стороны населения диктовались не столько приязнью французов к англичанам, бывшими врагом на протяжении столетий, сколько балансировавшей на грани истерики признательностью союзнику в войне, исход которой был для Франции вопросом жизни и смерти. Британским солдатам, которых продолжали целовать, угощать и осыпать цветами, всё казалось праздником, затянувшейся вечеринкой, где они несомненно оказались главными виновниками торжеств.
Задиристый командующий английским экспедиционным корпусом, сэр Джон Френч, высадился во Франции 14 августа вместе с Мюрреем, Уилсоном и Югэ, состоявшим теперь при английском командовании в качестве офицера связи. Они провели ночь в Амьене и на следующий день отправились в Париж на встречу с президентом, премьер-министром и военным министром. «Vive le Géneral French! Да здравствует генерал Френч! – кричала двадцатитысячная толпа, заполнившая площадь перед Северным вокзалом и прилегавшие улицы. – Гип-гип, ура! Vive l’Angleterre! Vive la France! Да здравствует Англия! Да здравствует Франция!» На всём пути до английского посольства толпа – по мнению некоторых, больше той, что встречала Блерио после его перелёта через Ла-Манш, – радостными криками приветствовала британцев.
Пуанкаре был удивлён, увидев своего гостя: этого человека «спокойных манер… и не очень военного по виду», с вислыми усами, скорее можно было принять за подрядчика, а не за храброго кавалерийского командира. Он казался медлительным и методичным, без особого блеска и без «порыва», и, несмотря на то, что имел зятя-француза и летний дом в Нормандии, едва мог связать несколько слов по-французски. Френч поразил Пуанкаре, заявив, что английские войска не будут готовы к занятию позиций в течение десяти дней, то есть до 24 августа. И это когда Ланрезак считал, что 20 августа может быть слишком поздно. «Как мы заблуждались! – писал Пуанкаре в своём дневнике. – Мы думали, что они готовы до последней пуговицы, а теперь они не выходят на позиции!»
На самом деле внушающая недоумение перемена произошла с человеком, чьим основным достоинством как командира, не считая старшинства по званию и наличия «правильных» друзей, было именно воинское рвение. С момента высадки во Франции сэр Джон Френч вдруг стал проявлять предпочтение к «выжидательной позиции», непонятное нежелание ввести в бой британские экспедиционные силы. Стояло ли за этим настойчивое предупреждение Китченера насчёт «ненужных потерь», или же до сознания Джона Френча дошло, что, помимо экспедиционного корпуса, у Англии нет обученного резерва, чтобы занять их место, или же, оказавшись на континенте, в считанных милях от страшного врага и в преддверии неминуемой битвы, он почувствовал всю тяжесть ответственности, или его природная храбрость с годами испарилась и остались только слова, или же ему просто не очень-то хотелось сражаться за чужую землю и чужой дом? Об этом лучше судить тому, кто оказывался в подобном положении.
Ясно одно: с самых первых встреч французов с Френчем они были разочарованы (хотя и по-разному), напуганы или взбешены. Казалось, что главная цель, ради которой БЭК прибыл во Францию, – не дать Германии её сломать – была, по-видимому, непонятна Френчу, или, по крайней мере, он не видел смысла спешить. А его военная самостоятельность, которую так подчёркивал Китченер, означала, что он мог «по собственному выбору назначать время для сражения и для отдыха», как выразился Пуанкаре, независимо от того, что Германия могла за этот срок одолеть Францию, тем самым полностью лишив смысла дальнейшие боевые действия. Всё тот же Клаузевиц указывал, что союзная армия, действующая независимо, нежелательна, но если присутствия такого союзника нельзя избежать, то важно, по меньшей мере, чтобы её командующий «был бы не самым осторожным и осмотрительным, а, наоборот, самым предприимчивым». В течение следующих трёх недель, наиболее напряжённых в войне, значимость этой мысли Клаузевица стала особенно ясной.
На следующий день, 16 августа, сэр Джон посетил главный штаб в Витри, и Жоффр обнаружил, что Френч «твёрдо придерживается собственных идей» и «стремится не подвергать риску свою армию». На Джона Френча этот визит не произвёл особого впечатления, возможно, из-за привычной чувствительности английских офицеров к социальному происхождению. Борьба за «республиканизацию» французской армии привела к увеличению в ней числа, с английской точки зрения, «неджентльменов». Несколько месяцев спустя Френч писал Китченеру, что «они низкого происхождения, и всегда приходится помнить, из какого класса вышло большинство их генералов». Французский главнокомандующий не представлял исключения – он был сыном торговца.
Воспользовавшись встречей, Жоффр вежливо, но настойчиво выразил своё желание, чтобы британские экспедиционные силы вступили в действие на Самбре вместе с Ланрезаком 21 августа. В противоположность тому, что он ответил Пуанкаре, Френч обещал сделать всё возможное, чтобы успеть к этому сроку. Он попросил также, поскольку ему придётся удерживать незащищённый фланг французской линии, чтобы Жоффр передал «непосредственно под его командование» кавалерию Сорде и две резервные дивизии. Жоффр, конечно, отказался. Докладывая о своём визите Китченеру, сэр Джон сообщал, что на него «большое впечатление» произвели генерал Бертело и его штаб, которые были «целеустремлёнными, спокойными и уверенными» и продемонстрировали «полное отсутствие суеты и паники». Своего мнения о Жоффре он не приводил, ограничившись замечанием о том, что, по-видимому, французский командующий сознавал важность «выжидательной позиции»; это было ошибочное суждение, говорящее само за себя.
Следующий визит состоялся утром 17 августа к Ланрезаку. Напряжённость, царившая в штабе 5‑й армии, прорвалась наружу – начальник штаба Эли д’Уассель, обращаясь к Югэ, который приехал вместе со столь долго и безуспешно разыскиваемыми англичанами, воскликнул: «Ну наконец-то вы объявились! Я бы не сказал, что слишком скоро. Если нас разобьют, этим мы будем обязаны вам».
Генерал Ланрезак появился на ступеньках, выйдя из дома, чтобы приветствовать прибывших. Их появление всё же не рассеяло подозрений командующего армией в том, что они могут оказаться генералами без дивизий. И всё сказанное в последующие полчаса не очень-то разубедило его в обратном. Не зная толком языка друг друга, два генерала уединились, решив посовещаться без переводчиков. Затея довольно сомнительная, и объяснение лейтенанта Спирса, что они поступили так по соображениям секретности, вряд ли проясняет ситуацию. Вскоре оба генерала присоединились к членам своих штабов, многие из которых прекрасно владели обоими языками, и перешли в помещение оперативного отдела. Сэр Джон Френч уставился на карту, надел очки, указал на какое-то место на Маасе и попытался спросить по-французски, полагает ли генерал Ланрезак, что немцы форсируют реку в месте, которое носило непроизносимое для англичан название «Юи». Поскольку мост в Юи был единственным между Льежем и Намюром, а войска фон Бюлова как раз двигались по нему на противоположный берег, то вопрос Френча был уместен разве что как риторический. Англичанин запнулся на первой же фразе, не зная, как сказать «пересечь реку». Ему помог Уилсон, подсказав по-французски – «traverser la fleuve», но, дойдя до слов «à Huy», Френч снова запнулся.
— Что он говорит? Что он говорит? – торопил Ланрезак.
— …а Юй, – наконец выговорил сэр Джон, словно ойкнув от боли.
Ланрезаку объяснили, что английский главнокомандующий хочет знать, не думает ли он, что немцы перейдут реку у Юи.
— Скажите маршалу, – ответил Ланрезак, – я думаю, что немцы пришли к Маасу ловить рыбу.
Тон, к которому он прибегал обычно, отвечая на глупый вопрос во время своих знаменитых лекций, вряд ли годился для беседы с фельдмаршалом дружественной армии.
— Что он говорит? Что? – забеспокоился Френч, уловивший интонацию, но больше ничего не понявший.
— Он говорит, что немцы собираются перейти на другую сторону реки, сэр, – без запинки «перевёл» Уилсон.
Итак, как видно из этого обмена репликами, взаимопонимания не получилось с самого начала. Наряды на постой и линии связи, всегда являвшиеся причиной трений между соседствующими армиями, вызвали первые недоразумения. Затем последовали более серьёзные, касающиеся применения кавалерии, причём каждый командующий хотел, чтобы стратегическую разведку проводил другой. Усталый и наполовину расковавшийся корпус Сорде, который Жоффр придал Ланрезаку, был вновь отправлен в дело, на сей раз, чтобы установить контакт с бельгийцами к северу от Самбры в надежде уговорить их не отступать к Антверпену. Ланрезак, как и англичане, крайне нуждался в информации о расположении частей противника и об их передвижениях. Он хотел использовать свежую кавалерийскую дивизию англичан. Френч не соглашался. Явившись во Францию всего с четырьмя дивизиями вместо шести, он хотел придержать пока кавалерию в качестве резерва. Ланрезак неверно понял его, посчитав, будто Френч намерен использовать кавалеристов в пешем строю, а такое предположение было бы смертельным оскорблением для лихого кавалериста, героя конного прорыва под Кимберли.
Наиболее серьёзным из всех разногласий был спор относительно даты, когда британский экспедиционный корпус будет готов вступить в боевые действия. Хотя накануне сэр Джон сказал Жоффру, что будет готов к 21 августа, теперь он передумал – то ли просто из-за нахлынувшего раздражения, то ли по причине нервозной неопределённости. Теперь Френч назначил 24‑е число – то, которое назвал Пуанкаре. Для Ланрезака это было уж чересчур. «Неужели английский генерал полагает, будто противник будет ждать его?» – мысленно недоумевал он. Очевидно, как он с самого начала и полагал, на англичан нельзя было положиться. Разошлись они с «красными лицами». Ланрезак информировал Жоффра, что англичане не будут готовы «по крайней мере до 24 августа». Их кавалерия будет использована как конная пехота, и на неё «нельзя рассчитывать ни для каких других целей». Он поставил вопрос о возможной неразберихе между французами и англичанами на дорогах «в случае отступления». Эта фраза громом среди ясного неба прозвучала в главном штабе. Ланрезак – «настоящий лев» наступления – уже готовился отступать.