В шесть часов утра, когда сэр Джон Френч отдал свои – или своего штаба – последние указания командирам корпусов, оценка сил противника, с которым им предстояло столкнуться, оставалась всё той же: один или, самое большее, два корпуса и кавалерия. На самом же деле в этот момент у фон Клука было четыре корпуса и три кавалерийские дивизии, то есть 160 000 человек при 600 орудиях стояли против английских экспедиционных сил, насчитывавших 70 000 человек и 300 орудий. Из двух резервных корпусов Клука один находился на подходе, на расстоянии одного дня пути, а второй закрывал Антверпен.
В 9 часов утра первые германские пушки открыли огонь по позициям англичан. Первая атака была направлена против выступа, образуемого изгибом канала. Главной целью атаки был мост у Ними в самой северной точке выступа. Наступая в плотных боевых порядках, немцы представляли собой «наиболее удобную мишень» для английских стрелков, хорошо окопавшихся и отлично обученных. Англичане открыли такой частый и меткий огонь, что немцы приняли его за пулемёты. После того как несколько волн атакующих были отбиты, немцы подтянули подкрепления и опять предприняли новую атаку, но уже в разомкнутом строю. Получившие приказ «упорно сопротивляться» англичане продолжали вести огонь, несмотря на растущие потери. С 10:30 бой перекинулся на прямой участок канала, расположенный к западу, где немцы начали одну за другой вводить в сражение батареи сначала III, а затем и IV корпусов.
К 3 часам дня, после непрерывного шестичасового артиллерийского обстрела и атак пехоты, неся значительные потери, английские полки на выступе не могли больше противостоять нажиму противника. Взорвав мост в Ними, они отступили, рота за ротой, на подготовленную вторую линию обороны в двух-трёх милях от первой. Сдача выступа поставила в затруднительное положение войска, удерживавшие прямой участок канала, и, получив приказ об отступлении, они тоже начали отходить примерно в 5 часов вечера. В Жемаппе, где изгиб переходит в прямую часть канала, и у Мариетта, в двух милях к западу, положение неожиданно осложнилось: было обнаружено, что мосты взорвать нельзя из-за отсутствия запалов. Бросок немцев через канал в самый разгар отхода мог превратить планомерное отступление в бегство и даже иметь результатом прорыв. Никакой Гораций не сумел бы защитить мост, но капитан корпуса королевских инженеров Райт бросился под мост у Мариетта и, цепляясь руками за фермы, попытался соединить запалы. В Жемаппе подобную попытку предприняли капрал и рядовой, работая под непрерывным огнём в течение полутора часов. Они сумели взорвать мост и были награждены крестом Виктории и медалью «За безупречную службу», однако капитану Райту, предпринявшему, несмотря на ранение, и вторую попытку, этого сделать не удалось. Он тоже получил крест Виктории, а три недели спустя был убит на Эне.
В течение всего вечера части выходили из боя под спорадическим обстрелом. Один полк прикрывал отход другого до тех пор, пока все не достигли второй линии обороны. Немцы, понёсшие в течение дня не меньшие потери, не предпринимали серьёзных попыток форсировать канал по уцелевшим мостам и не выказывали стремления преследовать отступавших. Наоборот, в сумерках отходившие англичане слышали сигналы немецких труб «Прекратить огонь!», потом донеслось традиционное вечернее пение, и над каналом воцарилась тишина.
К счастью для англичан, Клук не воспользовался своим более чем двойным превосходством в численности. Из-за приказов Бюлова, задерживавших его, Клуку не удалось обнаружить фланг противника и обойти его, поэтому он атаковал англичан в лоб своими двумя корпусами центра, III и IV, и, как следствие фронтальной атаки, понёс тяжёлые потери. Один германский капитан из III корпуса обнаружил, что остался единственным в роте офицером и единственным командиром роты во всём батальоне. «Вы – моя единственная опора, – причитал майор. – Батальон разбит, мой гордый, замечательный батальон…», полк «буквально расстрелян, сметён… уцелела только горстка». Командир полка, который, как и почти все на войне, о ходе боя мог судить только по тому, что происходило с его частью, провёл беспокойную ночь. «Если бы англичане имели хоть малейшее представление о нашем состоянии и надумали контратаковать, они бы просто задавили нас», – сказал он наутро.
Ни один из фланговых корпусов фон Клука – ни II на правом фланге, ни IX на левом – не участвовал в бою. Как и вся 1-я армия, они прошли 150 миль за 11 дней и растянулись по дорогам на несколько часов марша к тылу от обоих центральных корпусов. Если бы все корпуса атаковали 23 августа одновременно, история могла бы пойти совсем по-иному. Днём, поняв свою ошибку, фон Клук приказал двум корпусам в центре удерживать англичан до тех пор, пока не подтянутся отставшие, чтобы осуществить обход и завершить сражение общим уничтожением противника. Но до того как это случилось, англичанам пришлось решительно изменить планы.
Генри Уилсон всё ещё мысленно наступал со средневековым блеском по «Плану-17», не зная, что в изменившейся ситуации толку от этого плана не больше, чем от английского длинного лука. Подобно Жоффру, который продолжал настаивать на наступлении даже спустя шесть часов после получения доклада де Лангля о катастрофе в Арденнах, Уилсон уже после оставления позиций у канала горел нетерпением начать наступление на следующий же день. Он сделал «тщательные подсчёты» и пришёл к выводу, что «перед нами только один корпус и одна кавалерийская дивизия, в крайнем случае, два корпуса». Он «убедил» Френча и Мюррея, что это так, «в результате чего мне разрешили составить приказ на наступление на следующий день». В 8 часов вечера, когда он только что закончил эту работу, её свела на нет поступившая от Жоффра телеграмма, в которой французский главнокомандующий сообщал, что на основании собранных данных силы противника, находящегося перед англичанами, составляют три корпуса и две кавалерийские дивизии. Телеграмма оказалась гораздо убедительнее доводов Уилсона и сразу же положила конец всяким мыслям о наступлении. Но это ещё было не всё.
В 11 часов вечера прибыл лейтенант Спирс, срочно примчавшийся из штаба 5‑й армии и сообщивший горькую весть – генерал Ланрезак выходит из боя и отводит свою армию на позиции, находящиеся в тылу англичан. Реакция Спирса на решение, принятое без консультации с англичанами и не доведённое до их сведения, была подобна поведению полковника Адельберта, когда тот узнал о намерении короля Альберта отойти к Антверпену. Эти чувства оставались ещё ярки даже семнадцать лет спустя, когда Спирс писал воспоминания о событиях августа 1914 года.
Отступление Ланрезака ставило в крайне опасное положение английский экспедиционный корпус, который словно бы повисал в воздухе. На срочно созванном совещании было решено отвести войска немедленно, как только приказы на отступление будут составлены и доставлены войскам. Задержка с доставкой приказа Смит-Дорриену, выбравшему странное место для своего штаба, стоила потом многих жизней. Штаб корпуса обосновался в скромном частном загородном доме, носившем весьма напыщенное название Шато-де-ля-Рош и расположенном возле деревушки Сарля-Брюйер, где не было ни телеграфа, ни телефона; к нему вела местная просёлочная дорога, отыскать которую и днём-то было трудно, не говоря уже о середине ночи. Даже Мальборо и Веллингтон не пренебрегали более удобными, хотя и не очень аристократическими помещениями для размещения штаба, лишь бы рядом была большая дорога; первый устроил штаб в аббатстве, а второй – в таверне. Приказ Смит-Дорриену был отправлен на автомобиле и попал к нему в руки только в 3 часа утра, а корпус Хейга, не участвовавший в бою, свой приказ получил по телеграфу часом раньше и уже до рассвета был готов к отступлению.
К этому времени подтянулись два германских фланговых корпуса, атака немцев была возобновлена, и отступление II корпуса, весь день накануне находившегося под огнём, вновь пришлось проводить в тех же условиях. В суматохе один из батальонов так и не получил приказа на отход и сражался до тех пор, пока не был окружён, а почти все солдаты не оказались убиты, ранены или взяты в плен. Уйти удалось только двум офицерам с двумястами солдат.
Так закончился первый день боя для англичан, не сражавшихся с европейским противником с Крымской войны и не ступавших на европейскую землю со времён битвы при Ватерлоо. Разочарование было горьким: для I корпуса потому, что он спешил в пыли и жаре на позиции, а теперь вынужден был повернуть и идти обратно, не сделав почти ни одного выстрела, а для II – гордого своей стойкостью перед прославленным противником и ничего не знавшего ни о его превосходящих силах, ни об отходе 5‑й армии, – потому, что для них был непонятен полученный приказ на отступление.
И для Уилсона произошедшее стало «жестоким» разочарованием. Он во всём обвинял Китченера и кабинет, пославших четыре дивизии вместо шести. Будь на континент посланы все шесть дивизий, заявил он с той чудесной неспособностью признавать ошибки, которая в конце концов сделала его фельдмаршалом, то «это отступление было бы наступлением, а поражение – победой».
Самоуверенность и легкомыслие Уилсона начали увядать, а сэр Джон Френч, в лучшем случае непостоянный, вовсе впал в уныние. Он пробыл во Франции всего лишь немногим более недели, но на нём уже сильно сказались напряжение, беспокойство и ответственность, к которым добавилось несправедливое отношение Ланрезака, а крушение планов в первый же день сражения совершенно расстроили его и разочаровали. На следующий день командующий экспедиционным корпусом закончил свой доклад Китченеру предложением: «Полагаю, следует обратить серьёзное внимание защите Гавра». Гавр находился в устье Сены, почти в 100 милях к югу от первоначального места высадки в Булони.
Так закончилось сражение за Монс. С точки зрения участия Англии в том, что впоследствии превратилось в Великую войну, этой битве ретроспективно были приданы все качества исключительности и в британском пантеоне она удостоилась места, равного сражениям при Гастингсе и Азенкуре. Создавались легенды, подобно легенде об Ангелах Монса. Все живые были храбрецами, а все мёртвые – героями. Расписывался боевой путь и составлялись хроники каждого полка, вплоть до последнего часа и последней пули, пока битва за Монс не засверкала таинственным блеском сквозь дымку такой доблести и славы, что уже казалась победой. Несомненно, под Монсом англичане сражались храбро, лучше, чем некоторые французские части, но не лучше и многих других, не лучше бельгийцев у Халена, или «тюркосов» у Шарлеруа, или бригады генерала Манжэна у Оне, или даже целого ряда вражеских частей. Сражение,