Русские, чья ссора с Австро-Венгрией ускорила войну, были благодарны Франции за союзническую поддержку и стремились так же преданно поддержать французский план. «Наша основная цель, – вынужден был объявить царь с напускной смелостью, куда большей, чем испытывал на самом деле, – уничтожение германской армии». Он уверял французов, что считает военные действия против Австрии «второстепенными» и что приказал великому князю «во что бы то ни стало открыть путь на Берлин и как можно скорее».
Великий князь Николай Николаевич был в самые последние дни кризиса назначен главнокомандующим, несмотря на отчаянное соперничество Сухомлинова, который сам очень хотел занять этот пост. Но русское правительство даже в последние дни царствования Романовых ещё не настолько сошло с ума, чтобы доверить прогермански настроенному Сухомлинову вести войну против Германии. Однако он по-прежнему оставался на посту военного министра.
С самого начала войны французы не были уверены, что Россия действительно выполнит свои обещания, поэтому они торопили своего союзника. «Я умоляю ваше величество, – просил Палеолог во время аудиенции 5 августа, – приказать вашим армиям начать немедленное наступление. Иначе французская армия рискует быть раздавленной». Не довольствуясь только визитом к царю, Палеолог посетил великого князя, который заверил посла, что намеревается начать решительное наступление 14 августа, то есть, в соответствии с обещанием, на пятнадцатый день мобилизации, не ожидая завершения концентрации войск. Известный своими энергичными, порой даже непечатными выражениями, великий князь тут же составил по-средневековому изысканную телеграмму к Жоффру. «Твёрдо уверенный в победе», он выступит против врага, имея рядом со своим штандартом флаг Французской республики, подаренный ему Жоффром во время манёвров в 1912 году.
Разрыв, который существовал между данными французам обещаниями и готовностью к действиям, был слишком очевиден, и, возможно, это стало причиной слёз великого князя, которые, как говорят, он пролил, когда был назначен верховным главнокомандующим. По свидетельству одного очевидца, Николай Николаевич «был совершенно не готов к этой роли и, как он сам говорил, получив царский приказ, плакал навзрыд, потому что не знал, как приступить к своим обязанностям». Будучи, по мнению одного ведущего русского военного историка, «чрезвычайно подготовленным» к выполнению возложенной на него задачи, великий князь, вероятно, плакал не столько о себе, сколько о России и мире. Предчувствие, охватившее некоторых лиц в 1914 году, заставляло их трепетать за судьбы человечества. В то время слёзы проливали даже самые храбрые и решительные. Мессими, открывая 5 августа заседание кабинета министров речью, полной отваги и уверенности, прервался на её середине, закрыл лицо руками и зарыдал, не в силах говорить дальше. Когда Уинстон Черчилль провожал Генри Вильсона, то, желая удачи и победы британскому экспедиционному корпусу, «рыдал так, что не мог закончить фразы». В Петербурге вполне могли переживать схожие чувства.
На коллег великого князя нельзя было надёжно опереться. Начальником штаба верховного главнокомандующего в 1914 году был генерал Янушкевич, молодой человек сорока четырёх лет, с чёрными усами и вьющимися волосами, известный в основном тем, что не носил бороды. Военный министр отзывался о нём как о «всё ещё ребёнке». Больше придворный, чем солдат, Янушкевич не участвовал в русско-японской войне, хотя служил в том же гвардейском полку, что и Николай II, – причина не хуже другой для быстрого продвижения по службе. Он окончил Академию генерального штаба, позднее был её начальником, служил в военном министерстве. Когда началась война, должность начальника генерального штаба он занимал всего лишь три месяца. Как и германский кронпринц, он полностью находился под влиянием своего заместителя, сухого и молчаливого генерала Данилова, усидчивого работника и строгого службиста, который был мозгом штаба. Предшественник Янушкевича, генерал Жилинский, предпочёл уйти с поста начальника генерального штаба и уговорил Сухомлинова, чтобы тот назначил его командующим Варшавским военным округом. Теперь он, находясь в подчинении великого князя, командовал всем Северо-западным фронтом, развёрнутым против Германии. Во время русско-японской войны Жилинский был начальником штаба у главнокомандующего генерала Куропаткина, однако ничем себя не проявил, хотя и не допустил явных промахов – там, где многие погубили свои репутации, – сумев остаться в высших сферах, не обладая, тем не менее, ни личной популярностью, ни военным талантом.
Россия не предприняла никаких подготовительных мер, которых требовали перенесённые сроки начала наступления, обещанного французам. Пришлось прибегать в самый последний момент к импровизации. Было приказано подготовить план «ускоренной мобилизации», опускавший некоторые промежуточные этапы ради выигрыша нескольких дней. Нажим на Россию поддерживал поток телеграмм из Парижа, вручавшихся красноречивым Палеологом. 6 августа в приказе русского генерального штаба говорилось, что важно подготовиться «к энергичному наступлению против Германии в возможно ближайшее время, чтобы облегчить положение французов, но, конечно, только тогда, когда будут накоплены достаточные силы». Однако к 10 августа условие «достаточных сил» было снято. В приказах от этого числа можно было прочитать: «Естественно, наш долг состоит в том, чтобы поддержать Францию ввиду готовящегося против них главного удара Германии. Поддержка эта должна выразиться в возможно скорейшем нашем выступлении против Германии, а именно – в виде удара по оставленным ею в Восточной Пруссии войскам». 1‑й и 2‑й армиям приказано было находиться «в готовности» начать наступление в день М‑14 (13 августа), хотя им и придётся начать без завершения подготовки тыла, которое назначено планами на день М‑20 (19 августа).
Трудности организации были огромными. Как однажды признался сам великий князь, в такой огромной империи, как Россия, когда отдаётся приказ, никто не уверен в том, что он дошёл по назначению. Недостаток телефонных проводов и телеграфного оборудования, а также обученных связистов делал надёжную или быструю связь невозможной. Темпы подготовки замедлялись ещё и недостатком автомобилей. В 1914 году армия имела 418 грузовиков, 259 легковых и два санитарных автомобиля. (Однако у неё на вооружении имелось 320 самолётов.) В результате припасы доставлялись на станции погрузки на лошадях.
Хуже всего обстояло дело с поставками. После русско-японской войны в результате судебных процессов вскрылся огромный размах коррупции и воровства при снабжении армии. Взятки, словно кротовые норы, пронизывали все. Даже московский губернатор генерал Рейнбот был обвинён во взяточничестве при организации военных поставок и заключён в тюрьму, хотя у него оказалось достаточно связей для того, чтобы не только добиться помилования, но и получить назначение на другой пост. Собрав поставщиков на первое заседание, главнокомандующий, великий князь, начал со слов: «Только без воровства, господа».
Продажа водки, ещё одного традиционного спутника войны, была запрещена. При последней мобилизации в 1904 году солдаты, явившиеся на сборные пункты и полковые учебные части, представляли собой пьяную толпу, с затуманенными спиртным головами, и ещё целая неделя ушла на то, чтобы привести их в нормальное состояние. Теперь, когда французы каждый день промедления называют вопросом жизни и смерти, Россия в качестве временной меры на период мобилизации объявила «сухой закон». Ничто не могло дать более практического или более основательного подтверждения искреннего намерения откликнуться на мольбы Франции о скорейшей помощи, но, с необдуманностью, свойственной для последних лет царствования Романовых, русское правительство указом от 22 августа продлило действие запрета продажи и производства спиртных напитков до конца войны. Поскольку продажа водки являлась государственной монополией, то этот закон одним махом сокращал доходы казны на треть. Как отметил один из поражённых депутатов Государственной думы, хорошо известно, что правительства, ведущие войну, ищут способы увеличить поступление денежных средств за счёт различных налогов и сборов, «но никогда ещё в истории не было известно страны, которая во время войны отказывается от основного источника своих доходов».
В последний час пятнадцатого дня мобилизации, в 11 часов вечера, в тёплую летнюю погоду великий князь Николай Николаевич покинул столицу и отправился в полевой штаб в Барановичах, который был крупным железнодорожным узлом на Московско-Варшавской железной дороге и находился примерно посередине между германским и австрийским фронтами. Великий князь, его штаб и провожающие собрались на платформе, ожидая царя, который должен был прибыть на вокзал, чтобы попрощаться со своим верховным главнокомандующим. Однако ревность царицы одержала верх над вежливостью, и царь так и не появился. Раздались негромкие прощания и тихие молитвы, отъезжавшие молча сели в вагоны, и поезд отправился в путь.
В ближайшем тылу фронта всё ещё шёл процесс формирования армий. С самого начала войны русская кавалерия проводила разведку германской территории. Её разъезды имели меньше успеха в проникновении за германские заслоны, чем кричащие заголовки и невероятные истории о казачьей жестокости, появлявшиеся в германских газетах. Уже 4 августа во Франкфурте на западе Германии один офицер слышал, будто в городе собираются разместить около 30 тысяч беженцев из Восточной Пруссии. Германский генеральный штаб, пытавшийся сконцентрировать все военные усилия против Франции, начали донимать требованиями спасти Восточную Пруссию от нашествия славянских орд.
На рассвете 12 августа передовой отряд 1‑й армии генерала Ренненкампфа, состоявший из кавалерийской дивизии генерала Гурко и поддерживаемый пехотной дивизией, начал вторжение в Восточную Пруссию и занял городок Маргграбова, стоящий в пяти милях от границы. Стреляя на скаку, русские ворвались в город и обнаружили, что он покинут германскими войсками. Рыночная площадь была пуста, магазины – закрыты, но жители выглядывали из-за ставень. В сельской местности люди уходили ещё до прихода войск, как будто их кто-то предварительно извещал. В первое же утро русские увидели столбы чёрного дыма, поднимавшиеся там, куда они двигались, а приблизившись, обнаружили, что горели не дома или скотные дворы, подожжённые бежавшими жителями, а кучи соломы – такими сигналами показывалось направление движения вражеских эскадронов. Везде были заметны свидетельства педантичной немецкой подготовки. На вершинах холмов были возведены деревянные наблюдательные вышки. Местным мальчишкам от 12 до 14 лет выдали велосипеды, и они служили посыльными. Германские солдаты, оставленные в качестве разведчиков, были одеты в крестьянскую и даже женскую одежду. Многие были разоблачены, вероятно, уже позднее, по казённому нижнему белью. Но ещё больше так и осталось не поймано; как заметил сокрушённо генерал Гурко, нельзя же было задирать юбки каждой женщине в Восточной Пруссии.