Успех этого манёвра всецело зависел от одного условия: если армия Ренненкампфа не двинется дальше. Гофман был уверен, что тот останется на месте ещё день, а то и больше, чтобы дать войскам отдых, переформироваться и наладить линии снабжения. Его уверенность базировалась не на каком-то мистическом озарении или сверхъестественном предвидении, а просто на уверенности, что Ренненкампф остановился по естественным причинам. В любом случае, корпуса Макензена и фон Белова не тронутся с места в течение ещё двух или трёх дней. К этому времени прояснятся – благодаря перехвату радиосообщений – и намерения Ренненкампфа.
Таковы были доводы Гофмана, и они убедили Вальдерзе. Каким образом тем вечером Вальдерзе уговорил Притвица, или же он просто разрешил Гофману подготовить необходимые приказы без одобрения Притвица – история умалчивает. Поскольку штаб не знал, что Притвиц уже успел доложить генеральному штабу о своём намерении отступить к Висле, никто не побеспокоился известить верховное командование о том, что от идеи отступления отказались.
На следующее утро два офицера из штаба Мольтке, с немалым трудом дозвонившись по полевым телефонам, лично побеседовали с каждым командиром корпуса на Восточном фронте. От них генштабисты узнали, что положение было серьёзным, но что решение об отступлении всё же преждевременно. Поскольку Притвиц хотел отступать, Мольтке решил заменить его. Пока он обсуждал этот вопрос со своим заместителем фон Штейном, полковник Гофман наслаждался приятным чувством своей правоты. Разведка доложила, что в армии Ренненкампфа всё спокойно: «они совсем не преследуют нас». Немедленно был отдан приказ о переброске I корпуса Франсуа на юг. Франсуа, по его собственным словам, весь находился во власти эмоций и даже всплакнул, покидая Гумбиннен. Разрешивший всё-таки этот манёвр Притвиц сразу же пожалел о сделанном. В тот же вечер он позвонил в генеральный штаб и снова сообщил фон Штейну и Мольтке, что предложение его штаба выступить против Варшавской армии было «невозможным, чересчур смелым». Отвечая на заданный ему вопрос, он заявил, что не гарантирует, что сумеет удержать Вислу со своей «горсткой людей». Ему непременно нужны подкрепления. Это и решило вопрос о снятии Притвица.
Восточный фронт был готов развалиться. Был нужен кто-то смелый, сильный и решительный, способный немедленно взять командование в свои руки. Никогда заранее нельзя сказать, как тот или иной командир поведёт себя в крайних ситуациях войны, но генеральному штабу повезло: ему был известен такой штабной офицер, который только неделю назад показал себя в бою, – Людендорф, герой Льежа. Он будет хорошим начальником штаба 8‑й армии. В германской системе командования, осуществляемого двумя лицами, начальник штаба был не менее важным лицом, чем командир, а порой, в зависимости от опыта и темперамента, играл ещё более значительную роль. Сам Людендорф в это время находился вместе со 2‑й армией фон Бюлова на окраинах Намюра, где после успеха у Льежа он руководил штурмом второй крупной бельгийской крепости. В этот критический момент он стоял на пороге Франции, но на Восточном фронте он был нужнее. Мольтке и фон Штейн согласились с тем, что его следовало отозвать. Немедленно на автомобиле был послан капитан штаба с письмом, которое генерал Людендорф получил в 9 часов утра 22 августа.
«Вы можете спасти положение на Востоке, – писал фон Штейн. – Я не знаю другого человека, которому бы я так абсолютно доверял». Он извинялся за то, что отзывал Людендорфа в момент решающих действий, «которые, дай Бог, будут окончательными», но жертва была «неминуемой». «Конечно, Вы не будете нести ответственность за то, что уже произошло на Востоке, но с Вашей энергией Вам по силам предотвратить худшее».
Через четверть часа Людендорф отправился в штаб – на том самом автомобиле, на котором приехал капитан с посланием фон Штейна. По пути он проехал через Вавр, который «только накануне, когда я проезжал его, был мирным городом. Теперь он горел. Здесь жители тоже стреляли в наших солдат».
В шесть часов вечера Людендорф прибыл в Кобленц. Он ознакомился с обстановкой на Востоке, был принят Мольтке, «выглядевшим очень усталым», и кайзером, который был «очень спокоен», но глубоко задет вторжением в Восточную Пруссию. На всё это ему потребовалось три часа. Отдав несколько приказов 8‑й армии, Людендорф в 9 часов вечера отбыл специальным поездом на Восточный фронт. Отданные им приказы содержали, помимо распоряжения Гофману и Грюнерту встретить его в Мариенбурге, указания корпусу Франсуа отправиться по железной дороге на поддержку XX корпуса Шольца на юге, а корпусам Макензена и фон Белова – окончательно оторваться от противника и в течение 23 августа отдыхать и переформироваться. Фактически его распоряжения повторяли приказы Гофмана, что лучше всего свидетельствовало о достигнутом идеале германской военной академии, когда все слушатели, получившие задачу, давали одинаковый ответ. Возможно также, что Людендорф видел телеграфную копию приказов Гофмана.
Пока они ехали через Бельгию, капитан из штаба сообщил Людендорфу, что на пост командующего 8‑й армией генеральный штаб выбрал отставного генерала, но ещё не было известно, согласится ли тот на это назначение. Звали генерала Пауль фон Бенекендорф унд Гинденбург. Людендорф не знал его. Позднее вечером, перед отъездом из Кобленца, ему сообщили, что генерал фон Гинденбург принял назначение и сядет в поезд в Ганновере в 4 часа утра.
Решив вопрос с начальником штаба, генеральный штаб стал подыскивать командующего армией. Людендорф, как все признавали, был человеком незаурядных способностей, но чтобы «комплект» был полным, нужен был настоящий «фон». Перебрали имена всех отставных командиров корпуса, и тут фон Штейн вспомнил, что накануне войны он получил письмо от бывшего товарища, сообщавшее: «Не забудь меня, если окажется, что где-то нужен командир», – и что его автор «ещё крепок». Именно тот, кто нужен. Гинденбург происходил из старой юнкерской семьи, жившей в Пруссии столетия. Служил в генеральном штабе у Шлиффена, прошёл все ступени до начальника штаба корпуса, а потом стал и его командиром; в отставку ушёл в 1911 году в возрасте шестидесяти пяти лет. Через два месяца ему исполнится шестьдесят восемь, но он был не старше Клука, Бюлова и Хаузена, трёх генералов правого крыла. Теперь на востоке, после паники Притвица, был нужен человек без нервов, а Гинденбург в течение всей своей безупречной карьеры был известен абсолютной невозмутимостью. Мольтке одобрил его кандидатуру, кайзер дал своё согласие. Отставному генералу была направлена телеграмма.
Гинденбург был у себя дома в Ганновере, когда в 3 часа дня пришла телеграмма с вопросом, примет ли он «немедленное назначение». Он ответил: «Я готов». Вторая телеграмма предписывала ему немедленно выехать на восток и принять командование 8‑й армией. Генеральный штаб даже не приглашал его в Кобленц для беседы. В телеграмме указывалось, что он должен сесть на поезд в Ганновере, и сообщалось, что его начальником штаба будет генерал Людендорф, который встретится с ним в том же поезде. У Гинденбурга едва хватило времени на то, чтобы перед отъездом заказать новую полевую форму серо-стального цвета, и к месту службы он, к своему большому смущению, отправился в старом синем мундире прусского генерала.
Когда через несколько дней о снятии Притвица стало известно, княгиня Блюхер в своём бесценном для историка дневнике записала: «Его место занял некий генерал Гинденбург, человек весьма преклонного возраста». Газетчики поспешно разыскивали сведения о новом командующем, что было довольно трудно сделать, поскольку в списках военных он числился как Бенекендорф. Они с удовольствием обнаружили, что он сражался под Седаном и заслужил Железный крест второй степени, а также был ветераном более ранней кампании 1866 года против Австрии. Его предки, Бенекендорфы, были среди тевтонских рыцарей, осевших в Восточной Пруссии, а имя Гинденбург было добавлено в восемнадцатом веке в результате женитьбы кого-то из прадедов. Он родился в городе Позен, в Восточной Пруссии, и в начале своей карьеры, будучи офицером штаба I корпуса, стоявшего под Кёнигсбергом, изучал проблему влияния Мазурских озёр на возможные военные действия. Из этого факта вскоре выросла легенда о том, будто бы Гинденбург спланировал сражение под Танненбергом ещё тридцать лет назад. Вырос он в имении своего деда в Нойдеке в Западной Пруссии, где, как он вспоминал, мальчиком любил разговаривать со старым садовником, который когда-то две недели проработал у Фридриха Великого.
Гинденбург уже ждал на перроне в Ганновере, когда в 4 часа утра подошёл поезд. Генерал Людендорф, которого он до этого никогда не видел, «энергично вышел» из вагона для доклада. Пока они ехали на восток, он подробно рассказал новому командующему о сложившейся ситуации и о тех распоряжениях, которые уже отдал. Гинденбург выслушал и одобрил. Так, по пути к сражению, сделавшему их знаменитыми, родился союз, который изображался мистической монограммой HL и которому суждено было править имперской Германией до самого её конца. Когда позднее Гинденбург стал фельдмаршалом, он получил прозвище «Маршал Что-ты-скажешь» – из-за привычки вместо ответа на заданный вопрос поворачиваться к Людендорфу со словами: «Was sagst du?» («Что ты скажешь?»)
Характерно, что первым лицом, которого генеральный штаб проинформировал об изменениях в командовании 8‑й армии, был начальник железных дорог Восточного фронта генерал-майор Керстен. Днём 22 августа, ещё до того как специальный поезд отправился в путь, он вошёл к Гофману «с крайне озадаченным лицом» и показал ему телеграмму, извещавшую, что на следующий день в Мариенбург прибудет дополнительный поезд, который доставит нового командующего и нового начальника штаба. Именно так Притвиц и Вальдерзе узнали о своём смещении. Часом позднее Притвиц получил личную телеграмму, сообщавшую, что он и Вальдерзе переведены в «список откомандированных». «Он уехал от нас, – вспоминает Гофман, – без единого слова сожаления по поводу того, как с ним поступили».