Пока всё это происходило, два с половиной корпуса, находившиеся в центре, начали наступление. Части генерала Мартоса были в середине и вели упорный бой. Его сосед слева, дивизия XXIII корпуса, была контратакована и отброшена, оставив открытым фланг Мартоса. Находившийся от него справа XIII корпус генерала Клюева взял Алленштейн, но, узнав, что Мартосу приходится тяжело, двинулся ему на помощь, оставив Алленштейн VI корпусу, который, как думал Клюев, был на подходе. VI корпус так и не появился, и у Алленштейна остался неприкрытый промежуток.
В нескольких милях за линией фронта, в штабе 2‑й армии в Нейденбурге, Самсонов обедал со своим начальником штаба, генералом Постовским и английским военным атташе майором Ноксом, когда на улицах города появилась разбитая дивизия XXIII корпуса. Среди солдат ширилась паника; любой звук они принимали за шум преследователей. Дребезжание санитарной фуры вызвало крики «Уланы!». Услышав шум, Самсонов и Постовский, нервный человек в пенсне, известный по непонятным причинам под прозвищем «Сумасшедший мулла», пристёгивая сабли, выбежали на улицу. Первое, что бросилось в глаза, это вид солдат. Люди были «ужасно измучены… три дня они не видели хлеба…» Как сообщил генералам один из полковых командиров: «В течение двух дней солдаты не получали продовольствия, ни один из обозов не подошёл».
Ещё не получив всех сведений о катастрофе, произошедшей с VI корпусом, к концу дня Самсонов понял, что теперь задача состояла не в том, чтобы обойти противника, а в том, чтобы самому избежать охвата немцев. Тем не менее он решил не выходить из боя, а возобновить его на следующий день силами центрального корпуса с целью задержать немцев до подхода Ренненкампфа, который бы нанёс решительный удар. Он направил распоряжение генералу Артамонову, командиру I корпуса, держащему фронт против Франсуа на русском левом фланге, «прикрывать фланг армии… любой ценой». Он был уверен, что «даже сильно превосходящий противник не сможет сломить сопротивление славного I корпуса», добавив, что успех боя зависел от его стойкости.
На следующее утро, 27 августа, наступил столь ожидаемый момент для наступления Франсуа. Наконец-то прибыла его артиллерия. В 4 часа утра, до наступления рассвета, ураганный обстрел обрушился на позиции I корпуса русских в Уздау. Командование германской 8‑й армии, с невозмутимо спокойным Гинденбургом, с серьёзным и напряжённым Людендорфом, по пятам за которым тенью следовал Гофман, покинуло временный штаб в Лёбау, в двадцати милях от фронта, и разместилось на холме, откуда Людендорф намеревался «наблюдать на месте» за взаимодействием корпусов Франсуа и Шольца. Не успели они ещё взойти на холм, как поступило донесение о том, что Уздау взят. Почти немедленно пришло второе известие, опровергавшее первое. Продолжала грохотать ведущая обстрел германская артиллерия. В русских окопах солдаты «I славного корпуса», голодные, как и их товарищи по XXIII корпусу, утратившие желание сражаться, бежали от града снарядов. Убитых было не меньше, чем спасшихся. К 11 часам утра I корпус покинул поле битвы, которая была выиграна только одной артиллерией. Людендорф, чьи преждевременные опрометчивые приказы могли бы привести к поражению, почувствовал, что теперь оборона русской 2‑й армии «прорвана».
Но 2‑я армия ещё не была разбита. Людендорф обнаружил, что «в противоположность другим войнам» здесь сражение за один день не выигрывается. Продвижение Франсуа по-прежнему задерживалось к востоку от Уздау; два русских корпуса в центре продолжали атаковать; над германским тылом всё ещё нависала угроза удара Ренненкампфа. Дороги были забиты беженцами и стадами; люди уходили целыми деревнями. Германские солдаты тоже были измучены, и им тоже чудилось преследование в цокоте копыт. Крики «Они идут!», прокатившись по колонне, превращались в паническое: «Казаки!..» Возвратившись в Лёбау, главное командование в ужасе узнало, что корпус Франсуа бежит и «остатки» его частей уже в Монтове. Срочный телефонный разговор подтвердил, что отступающие войска I корпуса, группы павших духом солдат, действительно обнаружены перед железнодорожной станцией. Если фланг Франсуа поддался, то тогда всё сражение может быть проиграно. На какой-то жуткий момент перед глазами штаба возникло видение проигранной кампании, отступления за Вислу и оставления Восточной Пруссии, то самое видение, которое ужасало Притвица. Позднее было установлено, что солдаты в Монтове принадлежали к одному батальону, бежавшему из-под Уздау.
В конце дня правда о том, что немцы вовсе «не отступают за Вислу», а наступают на Самсонова, дошла всё-таки до штаба Жилинского. Он наконец телеграфировал Ренненкампфу, что 2‑я армия атакована и ведёт тяжёлый бой и что он должен помочь, «двинув свой левый фланг вперёд, насколько возможно», но указанные рубежи были много западнее и выдвинуты недостаточно далеко, а о безотлагательности действий или форсированных маршах указаний не поступило.
Сражение шло уже третий день. Две армии уже ввели в бой все наличные силы, они накатывались друг на друга, схватившись, расходились и снова сталкивались в боях, проходивших на фронте протяжённостью в сорок миль. Один полк продвигался вперёд, его сосед, наоборот, отступал, в образовавшийся разрыв вклинивался противник или же, непонятно почему, оставлял промежуток незанятым. Грохотали пушки, кавалерийские эскадроны, пехотные части, тяжёлые батареи на конной тяге двигались через деревни и леса, между озёрами, по полям и дорогам. Снаряды рвались на улицах деревень, сметали дома и фермы. Наступавший под прикрытием артиллерии батальон скрывался за завесой дыма и тумана, уйдя навстречу неизвестной судьбе. Колонны пленных, конвоируемых в тыл, мешали продвижению наступающих войск. Бригады брали позиции или сдавали их, подключались не к тем линиям связи, смешивались с чужими дивизиями. Командиры не знали, где их части, сновали штабные автомобили, в небе летали германские самолёты, стараясь собрать сведения об обстановке и перемещениях частей; командующие армиями пытались понять, что происходит, и отдавали приказы, которые могли быть не получены, или не выполнены, или не соответствовали реальному положению дел, когда всё же добирались до линии фронта. Триста тысяч человек выступили друг против друга, маневрировали и устало контрманеврировали, стреляли из винтовок и пушек, напивались, если им везло и они занимали деревню, или сидели на земле в лесу с товарищами по оружию, когда наступала ночь; а на следующий день бой начинался снова. Так шло огромное сражение на Восточном фронте.
На рассвете 28 августа генерал Франсуа начал бой ещё одним шквальным артиллерийским налётом. Людендорф приказал ему повернуть левее, дабы облегчить нажим на корпус Шольца, который, как полагал начальник штаба армии, был «сильно измотан». Игнорируя приказ, Франсуа придерживался строго восточного направления, намереваясь завершить охват фланга Самсонова и отрезать ему пути отступления. Теперь, после выказанного Франсуа накануне неповиновения, которое принесло успех, Людендорф чуть ли не упрашивал его подчиняться приказам. I корпус «окажет самую большую услугу армии, выполняя эти указания», – говорил он. Не обращая на просьбы Людендорфа внимания, Франсуа двигался на восток, выставляя на дорогах заслоны, чтобы не дать противнику прорваться.
Беспокоясь за центр, Гинденбург и Людендорф ожидали исхода сражения в штабе Шольца у деревни Фрёгенау, находящейся в двух милях от ещё меньшей деревушки с названием Танненберг. Приказы помечались «Фрёгенау». Людендорфа опять мучили опасения по поводу Ренненкампфа. Озабоченный положением корпуса Шольца, обозлённый на Франсуа и крайне недовольный очень «ненадёжной полевой телефонной связью», соединявшей его с этим непослушным командиром, не имея вообще никакой телефонной связи с корпусами Макензена и фон Белова на левом фланге, начальник штаба армии был «далеко не удовлетворён». Макензен и Белов, сбитые с толку противоречивыми приказами, требовавшими двигаться сначала в одном направлении, а потом в другом, отправили в штаб армии офицера на аэроплане, чтобы тот выяснил, что к чему. Посланца встретил «далеко не дружественный приём», поскольку ни один из корпусов не находился там, где должен был быть по плану. Ко второй половине дня, однако, оба продвигались уже вполне удовлетворительно: Макензен преследовал сломленное правое крыло русских, а фон Белов шёл к промежутку у Алленштейна, для удара по русскому центру. Теперь продвижение Франсуа казалось более оправданным, и Людендорф отдал ему приказ двигаться в том направлении, в каком командир корпуса уже действовал и без этого приказа.
И в тот момент, когда германский штаб начало охватывать приятное и тёплое предчувствие грядущей победы, вдруг пришло сообщение о том, что армия Ренненкампфа находится на марше, и сомневаться в этом не приходится. Но то расстояние, какое русские пока преодолели за день, внушало уверенность, что они опоздают. Действительно, когда находившийся ближе всех корпус Ренненкампфа разбил на эту ночь бивак, то от Бишофсбурга, где двумя днями ранее был разбит VI корпус Самсонова, его всё ещё отделяло 20 миль. Медленно двигаясь по вражеской территории, к концу следующего дня, 29 августа, Ренненкампф прошёл всего лишь около 10 миль на запад, а не на юг, и он до сих пор не установил контакта с Самсоновым. Этого сделать ему так и не удалось.
Поражение «славного I корпуса», на чьё сопротивление так надеялся Самсонов, вдобавок к разгрому VI корпуса на правом фланге предвещало конец. Оба фланга армии Самсонова были смяты; его кавалерия, единственное, в чём он превосходил немцев, развёрнутая слишком широко по флангам, не принесла в сражении пользы и в настоящий момент была изолирована. Подвоз боеприпасов и продовольствия, а также связь были в полном хаосе; сражаться продолжали только стойкие XV и XIII корпуса. В своём штабе в Нейденбурге он уже слышал грохот приближающихся орудий Франсуа. Самсонову казалось, что ему остаётся сделать только одно. Он телеграфировал Жилинскому, что выезжает на поле боя, а потом, приказав радиопередатчик и личные вещи отправить в Россию, оборвал связь с тылом. Причины принятого решения, как потом говорили, «он унёс с собой в могилу», но их нетрудно понять. Армия, которая была ему поручена, рассыпал