Флот, приведённый Черчиллем в состояние боевой готовности, без всяких злоключений добрался в Скапа-Флоу 1 августа, а правительство тем временем продолжало дебатировать, стоит ли ввязываться в бой. Дни после объявления войны были, по словам первого лорда адмиралтейства, периодом «крайнего психологического напряжения». Приближался момент, когда должны были отплыть загруженные войсками транспорты, и в любую минуту ждали от противника каких-либо действий – то ли тот осуществит рейд на побережье, чтобы отвлечь флот, или предпримет ещё какую-то тактическую провокацию. Черчилль полагал, что «в любой момент может начаться большое сражение на море».
Мнение Черчилля полностью разделял адмирал сэр Джон Джеллико, который, отправившись 4 августа на поезде в Скапа-Флоу, вскрыл телеграмму с грифом «Секретно» и узнал из неё, что он отныне – главнокомандующий Гранд-Флитом.
Нельзя сказать, что он долгое время дожидался этого назначения или что его отягощали какие-то сомнения в собственной компетентности. Начав службу на военном флоте в 1872 году, когда ему было двенадцать с половиной лет, а рост он имел в четыре с половиной фута, Джеллико привык к широкому признанию своих талантов. Проявленные во время службы на кораблях и на различных постах в адмиралтействе, они заслужили неизменно горячее и громогласное восхищение лорда Фишера, который решил, что одарённый Джеллико и «будет Нельсоном… когда придёт Армагеддон». Час пробил, и отобранный Фишером кандидат на звание нового Нельсона с самого момента своего прибытия на базу в Скапа-Флоу испытывал «постоянно мучившее меня громадное чувство тревоги». Его крайне беспокоила уязвимость базы флота. При отсутствии береговой артиллерии, боновых и сетевых заграждений и установленных минных полей Скапа-Флоу была «совершенно беззащитна перед атаками подводных лодок и эсминцев».
Ещё больше Джеллико встревожился, когда на борту немецких траулеров, захваченных 5 августа, были обнаружены почтовые голуби – как подозревали, с их помощью немцы передавали информацию подводным лодкам. Его опасения усугублялись страхом перед минами – немцы заявили, что минные постановки они будут вести без всяких ограничений. Когда же 9 августа лёгкий крейсер таранил и потопил германскую подводную лодку U‑15, то это больше обеспокоило Джеллико, чем обрадовало, и он поспешил отослать все крупные боевые корабли из «заражённого района». Однажды на рейде в Скапа-Флоу орудийный расчёт вдруг открыл огонь по какому-то движущемуся предмету, доложив о замеченном перископе, и поднялась лихорадочная стрельба, а эсминцы бросились выискивать подводную лодку. Тогда адмирал отдал приказ выйти в море всему флоту из трёх эскадр линкоров. Корабли провели в море всю ночь, в страхе перед тем, что, как признавал даже составитель официальной истории военно-морского флота, «могло быть тюленем». Флот дважды переводили на более защищённую базу: сначала на Лох‑Ю на западном побережья Шотландии, а потом – в Лох-Суилли на северном берегу Ирландии – и дважды возвращали. Два раза Северное море оставалось в полном распоряжении немцев, знай те об этом. Если бы в это время немцы организовали наступление силами своего военно-морского флота, то его результаты могли бы быть поистине ошеломляющими.
То впадая в истеричную нервозность, то вздрагивая и испуганно шарахаясь, точно лошадь, заслышавшая в траве шорох змеи, английский флот всё же занялся своим делом – приступил к установлению блокады и патрулированию Северного моря, непрерывно, вахту за вахтой, высматривая, не появится ли враг. Имея в боевом строю 24 дредноута и зная, что у Германии кораблей такого класса от 16 до 19, англичане могли уверенно полагаться на своё преимущество, а в более высоком классе линкоров считали себя «заметно превосходящими восемь германских». Но над ними довлело ощущение, что окончательно вопрос разрешится только в результате реального столкновения.
В течение недели, пока осуществляется переход транспортов, «у немцев имеются самые сильные стимулы для действий», предупреждал 8 августа Джеллико Черчилль. Но на горизонте не было замечено даже такой малости, как торпедный катер. Бездействие противника только усугубляло напряжение. Где-то на просторах океанов действовали его отдельные боевые корабли: «Гёбен» и «Бреслау» – в Средиземном море, «Дрезден» и «Карлсруэ» – в Атлантике, а «Шарнхорст», «Гнейзенау» и «Эмден» из эскадры фон Шпее совершали в Тихом океане смелые рейды – или же дерзко уходили от ответа, но флот Открытого моря, затаившийся без движения за Гельголандом, казалось, предвещал нечто куда более зловещее.
«В высшей степени необычное молчание и бездеятельность врага могут быть прелюдией к его серьёзным и смелым действиям… возможно, крупномасштабной высадке десанта на этой неделе», – предупреждал Черчилль руководство флота 12 августа. Он предложил, чтобы Гранд-Флит выдвинулся ближе к «театру, где предстоят решительные действия». Джеллико, однако, продолжал вести патрулирование на серых водных просторах между оконечностью Шотландии и Норвегией, и только однажды, когда переброска на континент британского экспедиционного корпуса была в самом разгаре, осмелился спуститься южнее 56 параллели. В период с 14 по 18 августа транспорты 137 раз пересекали Ла-Манш, и всё это время Гранд-Флит в полном составе, вместе со своими эскадрами и флотилиями сопровождения, в напряжённом ожидании вёл патрулирование, высматривая белый след торпеды, стараясь уловить радиосигнал, который подскажет, что германский флот вышел в открытое море.
Гросс-адмирал фон Тирпиц, германский Фишер, отец, создатель и душа германского флота, «вечный Тирпиц», с белой, как у Нептуна, раздвоенной бородой, занимал пост статс-секретаря военно-морского ведомства с 1897 года, и к своим шестидесяти пяти годам на одном посту прослужил дольше, чем любой другой министр со времён Бисмарка. Но его держали в неведении о военных планах, имевших прямое отношение к тому оружию, которое он выковал. План войны «военно-морской штаб хранил в секрете даже от меня». Когда 30 июля Тирпицу показали оперативные приказы, он узнал «страшную» тайну: никакого плана не было. Наличие у Германии сильного военно-морского флота стало главным фактором вовлечения страны в войну, но когда война разразилась, оказалось, что в самой войне флоту не отводилось никакой активной роли.
Если бы кайзер ограничился чтением книги Кеннета Грэма «Век золотой» – похожим на сон рассказом о детстве английского мальчика, окружённого холодным миром взрослых, – которую он держал на прикроватном столике на своей яхте, то вполне возможно, что войны бы и не было. Но германский император отличался эклектичностью и прочитал книгу, которая увидела свет в 1890 году и в своей области произвела такое же громадное воздействие, как «Происхождение видов» в биологии и «Капитал» в экономической теории. Во «Влиянии морской силы на историю» адмирал Мэхэн продемонстрировал: кто контролирует морские коммуникации, тот управляет своей судьбой; тот, кто господствует на море, является господином положения. Перед внутренним взором впечатлительного Вильгельма открылось потрясающее видение: Германия должна главенствовать не только на суше, она должна стать и владычицей океанов. Началась реализация программы строительства военно-морского флота, и хотя Германия не могла сразу же нагнать Англию, но при той настойчивости и энергичности, с какой шла судостроительная программа, рано или поздно это грозило произойти. Подобная перспектива бросала вызов морскому превосходству, на котором строились расчёты Великобритании, и заведомо обуславливала вероятность её враждебной позиции в войне и, следовательно, применение против Германии главного британского оружия – блокады.
Как страна сухопутная, Германия могла бы вести вооружённую борьбу с любой возможной коалицией континентальных держав, продолжая беспрепятственно ввозить товары морским путём до тех пор, пока остаётся нейтральной Великобритания, ведущий коммерческий морской перевозчик в мире. В этом отношении Германия была бы более сильной державой без флота, чем обзаведясь им. Бисмарк неодобрительно относился к подрыву мощи на суше за счёт авантюр на море, которые лишь могли прибавить врагов на морском театре. Вильгельм к подобным доводам не прислушивался. Он был околдован Мэхэном и запутался в личной ревности, разрываясь между своей любовью и ненавистью к Англии как нации мореплавателей. Эти смешанные чувства ежегодно обострялись во время «Каусской недели», когда на острове Уайт проходила традиционная парусная регата. Кайзер видел в военно-морском флоте тот нож, которым он рассечёт окружение. Он то настойчиво твердил, что враждебность Англии – самое последнее, чего бы он хотел, то заявлял, что «больший флот, хорошенько напугав англичан, приведёт их в чувство». Тогда они «смирятся с неизбежным, и мы станем лучшими в мире друзьями». Тщетно германский посол в Англии предупреждал кайзера о сомнительной логике этой политики. Тщетно Холдейн приезжал в Берлин, напрасно Черчилль предостерегал, что в англо-германских отношениях флот сыграет ту же роль, что и Эльзас-Лотарингия. Предложения о фиксированном соотношении морских сил или об ограничении военно-морского строительства были отвергнуты.
Вызов был брошен, и вполне естественно было ожидать враждебности Великобритании. Была и другая цена. Построенный с огромными затратами, военный флот забирал у армии и деньги, и людей – достаточно для комплектования двух армейских корпусов. Если не брать в расчёт вариант, что создание флота не преследовало никакой цели, то он должен иметь стратегическое предназначение: либо предотвратить появление дополнительных дивизий, противостоящих армии своей страны, либо не допустить блокады. Как признавалось в преамбуле германского закона о военно-морском флоте 1900 года: «Военно-морская блокада… даже если она продлится всего лишь год, уничтожит внешнюю торговлю Германии и приведёт страну к катастрофе».
Флот рос, как по своей общей мощи, так и по своим возможностям, увеличивалась численность обученного рядового и командного состава, немецкие инженеры улучшали артиллерийские системы, повышали бронепробиваемость снарядов, усовершенствовали оптические инструменты и дальномеры, повышали сопротивляемость к разрушению броневого листа. И поэтому флот становился слишком ценным ресурсом, чтобы его можно было потерять. Хотя по соотношению «киль на киль» германский флот приближался к английскому, а по артиллерии превосходил его, кайзер, который вряд ли забывал о том, что у Германии не было собственных Дрейков или Нельсонов, никогда по-настоящему не верил, что германские корабли и матросы способны нанести поражение английскому флоту. Ему была невыносима сама мысль о том, что его «дорогуши» – так Бюлов называл кайзеровские линкоры, будут покорёжены снарядами, запачканы кровью, или, в конце концов, израненные и потерявшие управление, утонут в морской пучине. Тирпиц, кому Вильгельм некогда пожаловал дворянство, присовокупив к фамилии частицу «фон», но чьи теоретические воззрения исходили из необходимости использовать флот для боя, начал казаться кайзеру опасностью, чуть ли не такой же, как и враг. Постепенно адмирала отодвинули в сторону, перестав числить среди ближайших советников кайзера; на совещаниях больше не раздавался его высокий, писклявый, как у ребёнка или евнуха, голос, который было удивительно слышать от человека такого рослого телосложения и со столь агрессивным поведением. И хотя Тирпиц оставался главой морского министерства, всю военно-морскую политику определяла, при общем руководстве кайзера, небольшая группа, состоящая из начальника морского генерального штаба (адмирал-штаба) адмирала фон Поля, главы морского кабинета кайзера адмирала фон Мюллера и главнокомандующего флотом адмирала фон Ингеноля. Хотя Поль и выступал в поддержку стратегии, нацеленной на сражение, он был ничтожеством, который удостоился наивысшей степени незаметности, какая только была возможна в гогенцоллерновской Германии, – его ни разу не упомянула в своей энциклопедии слухов княгиня Бюлов. Мюллер относился к тем придворным лизоблюдам и педерастам, которыми декорируют двор, выдавая их за советников суверена; Ингеноль был офицером, «имевшим оборонительную точк