н, «взять вражеские армии в кольцо по всем правилам военного искусства и, в случае успеха, завершить войну». Исходя из этих соображений, левое крыло под командованием Рупрехта, состоящее из 26 дивизий, по численности примерно равнявшихся значительно ослабленному правому крылу из трёх армий, осталось нетронутым. Вовсе не о таком соотношении мечтал Шлиффен, бормотавший в свой смертный час: «Главное – усиливать правое крыло».
После драмы в Бельгии весь мир с напряжённым вниманием следил за ходом военных действий на фронте, растянувшемся от Брюсселя до Парижа. Однако общественность почти ничего не знала о том, что в это время в Лотарингии велась жесточайшая, длительнейшая и упорнейшая борьба за восточные ворота Франции. Две германские и две французские армии – французами командовали Кастельно и Дюбай – вступили в беспощадную, почти не прекращающуюся схватку на участке между Эпиналем и Нанси, протянувшемся на восемьдесят миль.
Двадцать четвёртого августа, сосредоточив свои 400 орудий и присовокупив к ним ещё те пушки, которые доставили из арсенала Меца, Рупрехт возобновил кровопролитные атаки. Французы, направив теперь все свои умения на оборону, зарылись в землю и, выказав изобретательность, возвели надёжные укрытия для защиты от вражеских снарядов. Удары Рупрехта не привели к расчленению XX корпуса Фоша под Нанси; однако южнее немцам удалось форсировать Мортань, последнюю реку на пути к Шарму, и захватить плацдарм на берегу. Французам представилась возможность для флангового удара, который они и нанесли, на этот раз после артиллерийской подготовки. Ночью в район атаки подвезли полевые пушки. Утром 25 августа Кастельно огласил приказ: «En avant! partout! à fond!» «Вперёд! Всем! До конца!» – и войска начали наступление. XX корпус ринулся вниз с отрогов Гран-Куронне, захватил три города и углубился на 10 миль вглубь занятой врагом территории. Справа армия Дюбая за день ожесточённых боёв продвинулась вперёд примерно на такое же расстояние. Генерал Модюи, дивизионный командир chausseurs alpins, альпийских стрелков, производя смотр своих войск перед сражением, приказал солдатам петь проникнутый отвагой припев известного марша «Сиди-Брахим»:
В бой! В бой! В бой
С врагами Франции!
К исходу дня многие подразделения, поредевшие, измученные в боях, так и не знали, взят ли Клезентен, цель наступления. Когда генерал Модюи, сидевший верхом на коне, увидел изнурённую, истекающую потом роту, которая искала отведённое ей для расквартирования место, простёр руку в указующем жесте и крикнул солдатам: «Стрелки! Ночуйте в деревне, которую вы захватили!»
Наибольшего напряжения трехдневные бои за Труэ-де-Шарм и Гран-Куронне достигли 27 августа. В тот день Жоффр, отовсюду получавший безрадостные вести и не находивший почти ничего достойного похвалы, приветствовал «храбрость и стойкость» 1‑й и 2‑й армий. В течение двух недель со времени возникновения фронта в Лотарингии они сражались без отдыха, «с твёрдой и нерушимой уверенностью в победе». Отдавая все силы до последней капли, эти две армии обороняли, сохраняя закрытыми, ворота страны, которые враг стремился разбить своим тараном. Солдаты понимали: если немцы здесь прорвутся, война будет проиграна. Они не слышали о Каннах, но помнили про Седан и окружение.
Оборона укреплённой линии на востоке имела жизненно важное значение, однако на левом фланге французских войск создалось критическое положение, что вынудило Жоффра забрать с восточного участка фронта важнейший элемент, который придавал энергию войскам в Лотарингии. Этим элементом был Фош, символ «воли к победе», который, по мысли Жоффра, должен был укрепить слабеющие армии левого крыла.
Опасный разрыв между 4‑й и 5‑й армиями расширялся и достиг уже 30 миль. Он образовался после того, как генерал де Лангль, командующий 4‑й армией, не желая пропускать немцев через Маас без боя, оседлал высокие берега реки южнее Седана и в течение трёх дней, с 26 по 28 августа, оказывал ожесточённое сопротивление войскам герцога Вюртембергского. По мнению де Лангля, французы в сражении у Мааса отомстили немцам за своё поражение в Арденнах. Но успех был достигнут ценой потери контакта с отступающими войсками Ланрезака, правый фланг которых со стороны 4‑й армии оказался оголённым. Вот в этот разрыв Жоффр и отправил Фоша, дав ему под командование отдельную армию из трёх корпусов[6], составленную из дивизий, взятых как из 3‑й, так и из 4‑й армий. Новый приказ Фош получил в один день с извещением о том, что его единственный сын, лейтенант Жермен Фош, и зять, капитан Бекур, погибли в боях на Маасе.
Западные районы удерживали армия Ланрезака и британский экспедиционный корпус, и здесь Жоффр предполагал организовать прочную оборону вдоль Соммы, однако все его расчёты оказались построены на песке. Надеяться на поддержку указанной линии фронта английским главнокомандующим не приходилось; взаимодействовать с Ланрезаком он отказывался, да и на самого Ланрезака, веру в которого Жоффр почти утратил, судя по всему, полагаться было нельзя. Хотя в августе Жоффр расправлялся с генералами беспощадно, он тем не менее не решался сместить Ланрезака, пользовавшегося в армии популярностью. Главный штаб тем временем выискивал тех, на кого можно было бы спихнуть вину за провал наступления. «В моём портфеле головы трёх генералов», – заявил один штабной офицер, только что вернувшийся из поездки на фронт. От Ланрезака вряд ли удастся отделаться с подобной лёгкостью. По мнению Жоффра, 5‑й армии требовался более уверенный руководитель. Однако смещение начальника во время отступления могло бы подорвать моральный дух войск. Как-то Жоффр признался одному из своих адъютантов, что эта проблема принесла ему две бессонные ночи – единственный известный случай за всю войну, когда спокойствие главнокомандующего оказалось настолько серьёзно поколеблено.
Тем временем 61‑я и 62‑я резервные дивизии, шедшие из Парижа к новой 6‑й армии, бесследно исчезли на марше. Командир этих дивизий генерал Эбенер, разыскивал их весь день, но никто не знал, что же с ними случилось. Опасаясь, как бы немцы не ударили по району выгрузки 6‑й армии, Жоффр, в отчаянной попытке выиграть время, необходимое 6‑й армии для выхода на позиции, отдал приказ 5‑й армии развернуться и контратаковать противника. Для этого требовалось предпринять наступление в западном направлении между Сен-Кантеном и Гюизом. Полковник Александр, офицер связи в 5‑й армии, передал этот приказ в устной форме штабу Ланрезака, располагавшемуся тогда в Марле в 25 милях к востоку от Сен-Кантена.
Тогда же, чтобы польстить самолюбию сэра Джона Френча и подбодрить его дух, Жоффр направил ему телеграмму, в которой от имени французской армии выразил признательность британским друзьям за их мужественную помощь. Не успел главнокомандующий отправить это послание, как стало известно об отходе англичан из Сен-Кантена, что оставляло незащищённым левый фланг Ланрезака, собиравшегося в этот момент перейти в наступление. Как указывал в одном из своих мрачных донесений Югэ, британский экспедиционный корпус был «разбит и не мог предпринять никаких серьёзных действий»: три из пяти его дивизий оказались небоеспособными, нуждались в основательном пополнении и отдыхе, на что ушло бы «несколько дней или даже недель». Поскольку Джон Френч сообщал примерно то же самое Китченеру, Югэ нельзя порицать за то, что он отразил настроение командования экспедиционного корпуса, а не истинное положение вещей или состояние английских войск. В довершение всего полковник Александр прислал донесение, в котором говорилось о намерении Ланрезака уклониться от выполнения приказа о наступлении.
Несмотря на проявленный его офицерами энтузиазм, сам Ланрезак считал полученный приказ «почти сумасшествием», о чём и заявлял во всеуслышание. Развернуть 5‑ю армию на запад значило подставить противнику под удар открытый правый фланг. Он настаивал на выходе из зоны боёв и дальнейшем отступлении к Лану. И только после создания там прочной линии обороны можно было переходить к контратаке, имеющей хоть какие шансы на успех. Жоффр же требовал от него развернуть наполовину дезорганизованную армию почти что обратно, произведя сложный манёвр, очень опасный в данной ситуации, учитывая нависшую угрозу справа. Начальник оперативного отдела штаба армии майор Шнейдер попытался разъяснить всю трудность создавшегося положения полковнику Александру, удивлённому позицией, которую занял Ланрезак.
— Как! – воскликнул Александр. – Ну что может быть проще? Сейчас вы обращены к северу, а мы просим лишь повернуть на запад и атаковать Сен-Кантен.
Он вытянул вперёд руку, растопырив пальцы, как бы показывая движение пяти корпусов, и затем описал ею в воздухе полукруг.
— Не говорите ерунды, топ colonel – не сдержавшись, выпалил Шнейдер.
— Ну что ж, если вы не желаете чего-либо предпринимать… – произнёс полковник, с презрением пожав плечами.
Ланрезак, присутствовавший при этой сцене, вышел из себя и долго, подробно и не совсем тактично высказывал своё мнение о стратегии главного штаба. В это время он чувствовал такое же недоверие к главному штабу и Жоффру, какое и они к нему. На одном фланге армии у Ланрезака находился независимый генерал-иностранец, отказывавшийся от совместных действий, а второй флаг вообще был открыт и полностью беззащитен (соединение Фоша начало своё формирование лишь через два дня, 29 августа), а верховное командование приказывает ему перейти в контрнаступление! Нервы Ланрезака были напряжены до предела, и ничего удивительного, что он не выдержал подобного давления обстоятельств. Ему поручали дело, которое должно было повлиять на судьбу Франции, но он уже не верил в правильность решений Жоффра, поэтому, облегчая свою душу, дал волю чувствам, прибегнув к самым язвительным и оскорбительным словесным оборотам, а подобным умением он славился ещё до войны. Ланрезак не стеснялся в выражениях, изливая своё презрение к Жоффру, которого называл «сапёром», «инженеришкой».