что система глубоких и узких траншей, защищённых земляными насыпями и брёвнами, рядами колючей проволоки и замаскированными «волчьими ямами» с торчащими на дне острыми кольями, окажется практически непреодолимой, если её будут оборонять хорошо обученные и стойкие части, вооружённые пулемётами. Именно такие участки обороны между артиллерийскими позициями и пытался построить французский генерал, хотя у него и не было войск, которые заняли бы эти укрепления.
Каждый день, иногда по два или по три раза, Галлиени с всевозрастающим отчаянием звонил в главный штаб, требуя три боевых корпуса. Он писал Жоффру, посылал к нему эмиссаров, обивал пороги военного министра и президента, беспрестанно напоминая о том, что Париж к обороне не готов. К 29 августа в его распоряжение поступила всего лишь одна морская бригада. Она промаршировала по улицам города в белой форме под резкие свистки боцманских дудок. Её появление вызвало восторг парижан, но не Галлиени.
Он считал, что необходимо вести работу в трёх направлениях – военная оборона, моральная подготовка войск и населения и тыловое обеспечение. Чтобы добиться успеха в выполнении каждой из этих задач, необходимо было говорить с населением откровенно. Галлиени в той же степени презирал политиканов, в какой уважал народ Парижа, на который, по его убеждению, можно было положиться в час опасности. Он считал, что Пуанкаре и Вивиани не хотят говорить стране правду и замышляют какой-то «спектакль» для обмана народа. Усилия военного губернатора добиться разрешения на снос зданий, ухудшавших обзор и затруднявших ведение огня с крепостных фортов, наталкивались на сопротивление властей, не желавших встревожить городское население. Любое уничтожение собственности требовало документа, подписанного мэром округа и начальником инженерных войск, где указывалась сумма компенсации, выплачиваемой владельцу, и процесс оценки выливался в бесконечные отсрочки и задержки. Каждое решение сопровождалось «византийскими» спорами в отношении того, может ли Париж, как место пребывания правительства, служить «укреплённым лагерем», который следует удерживать военными средствами. Этот вопрос, как презрительно отметил генерал Хиршауэр, был «великолепным полем для разногласий», и он опасался, что сторонники концепции открытого города скоро докажут, что пост военного губернатора сам по себе противоречит всем законам. «Убедить юристов можно лишь с помощью документов».
И Галлиени их нашёл. 28 августа военная зона была расширена с тем, чтобы включить в неё Париж с пригородами по обеим сторонам Сены, и таким образом муниципалитет Парижа оказался подчинён власти военного губернатора. В 10 часов утра Галлиени собрал военных и гражданских руководителей города на совет обороны. Во время заседания, продолжавшегося 15 минут, все участники стояли. Им было предложено не обсуждать вопрос о целесообразности обороны Парижа, а просто согласиться с тем, что приближение врага требовало введения «военного положения». Документы, обеспечивавшие юридическую правомочность этого решения, были уже составлены и лежали здесь же на столе. Галлиени предложил каждому подписаться и затем немедленно объявил о временном прекращении работы совета. Так состоялось первое и последнее заседание этого органа.
Не жалея сил и времени, Галлиени трудился над укреплением обороны города, беспощадно расправляясь с теми, кто проявлял колебания, слабость, нерешительность или неумение. Как и Жоффр, от неспособных он избавлялся: в первый же день Галлиени сместил генерала из командования инженерных войск, а спустя два дня – ещё одного генерала. Всех жителей пригородов, даже «самых старых и немощных», обязали работать киркой и лопатой на строительстве укреплений. Галлиени издал приказ собрать в двадцать четыре часа 10 000 лопат и кирок. Жители выполнили это распоряжение к вечеру того же дня. Когда для тех же целей понадобилось 10 000 длинных охотничьих ножей, снабженец из штаба Галлиени запротестовал, говоря, что подобная покупка является незаконной. «Тем более», – ответил Галлиени, бросив на интенданта взгляд поверх стёкол пенсне, и ножи были приобретены.
Район вокруг Парижа радиусом примерно в 20 миль, достигавший Мелена на юге и Даммартена и Понтуаза на севере, 29 августа перешёл под управление военного губернатора. Велись приготовления к подрыву мостов в окрестностях Парижа. Те из них, которые считались «произведениями искусства» или частью «национального наследия», благодаря целой системе мер предосторожности могли быть взорваны лишь в исключительных случаях. Все входы в город, даже канализационные шахты, закрыли баррикадами. Пекари, мясники, зеленщики находились на специальном учёте. В Париж завезли скот, отправив его пастись в Булонский лес. Для быстрейшего создания складов боеприпасов Галлиени реквизировал почти «весь имеющийся в наличии» транспорт, даже парижские такси, вскоре прославившие себя навечно. В артиллерийском штабе служил уже навсегда вошедший в историю бывший капитан, а ныне майор Альфред Дрейфус, вновь зачисленный на действительную службу в возрасте пятидесяти пяти лет.
На фронте в Лотарингии 1‑я и 2‑я армии под ураганным огнём артиллерии Рупрехта стойко удерживали свои позиции вдоль Мозеля. Линия фронта прогибалась и дрожала, на некоторых участках немцы даже вклинились в оборонительные рубежи французской армии. Подвергаясь ожесточённым контратакам с флангов, они не могли расширить эти участки, превратив их в значительные бреши во французской обороне. Бои продолжались; армии Рупрехта пытались нащупать слабое место в оборонительной системе французов, а Дюбай и Кастельно, по требованию Жоффра отдавая ему свои части, перебрасываемые на запад, уже не знали, сколько времени они продержатся и продержатся ли вообще. В деревнях, захваченных немцами, повторились трагические события Бельгии. В Номени, расположенной в окрестностях Нанси, «граждане стреляли в наши войска», объявил в расклеенном на стенах бюллетене германский губернатор Меца. «Ввиду вышеизложенного я приказал в качестве наказания сжечь эту деревню дотла. Таким образом, Номени к настоящему времени полностью уничтожена».
Слева от Кастельно, там, где фронт поворачивал на запад, 3‑я армия Рюффе, ослабленная выводом из её состава дивизий для Монури, откатывалась за Маас ниже Вердена. Рядом с ней 4‑я армия, остававшаяся на позициях до 28 августа, получила 29 августа приказ возобновить отвод войск, что вызвало у генерала де Лангля приступ возмущения. Дальше слева, где нажим немцев на французский фронт был наиболее сильным, 5‑я армия генерала Ланрезака завершала поворотный манёвр, готовясь к контратаке на Сен-Кантен, которую Жоффр навязал вопреки возражениям её командующего. На самом дальнем фланге фронта на позиции выходила 6‑я армия Монури. Джон Френч, находившийся между Монури и Ланрезаком, отводил свой британский экспедиционный корпус, хотя и знал о бое, который должен был начаться завтра.
Отступление БЭК чуть было не прервалось благодаря неожиданному сотрудничеству английских и французских армий, которого очень недоставало. Генерал Хейг направил сообщение Ланрезаку, заявив, что его «войска полностью готовы к наступлению и он желал бы установить непосредственный контакт с 5‑й армией и принять участие в планируемой операции в районе Сен-Кантен». Ланрезак немедленно отправил к англичанам офицера штаба, и тот увидел живописную картину: на невысоком холме стоял Хейг, рядом с ним, на воткнутой в землю пике, развевался вымпел с белым крестом. Неподалёку вестовой держал под уздцы коня. По словам Хейга, его воздушная разведка сообщила о передвижении противника к юго-западу от Сен-Кантена, «подставившего под удар свой фланг».
«Отправляйтесь скорее к своему генералу и передайте ему эти сведения… Пусть он действует. Я готов сотрудничать с ним в этой операции». Ланрезак, получив это предложение, выразил «живое удовлетворение» и даже произнёс «несколько комплиментов в адрес сэра Дугласа Хейга». Были согласованы все детали предстоящей утром операции, для участия в которой требовалось разрешение английского главнокомандующего. В два часа ночи из главного штаба сообщили об отказе Джона Френча от совместной операции. Как заявил Френч, его войска «очень устали и должны иметь хотя бы один день отдыха»… Однако фактически это относилось лишь ко II корпусу, а I корпус, согласно утверждению его командира, находился в отличной форме. Ланрезака обуял гнев. «C’est une félonie! Это предательство!» – вскричал он, добавив несколько фраз, содержавших, по свидетельству одного из присутствовавших при этом, «ужасные, непростительные оскорбления в адрес сэра Джона Френча и английской армии».
Тем не менее на следующее утро, зажатый, с одной стороны, двигавшейся на него армией Бюлова, а с другой – Жоффром, приехавшим наблюдать за проведением операции, Ланрезак не имел другого выбора, кроме как отдать своим войскам приказ о наступлении. Бюлов же был начеку – из бумаг, найденных у пленного французского офицера, он знал о готовящемся наступлении. Сомневаясь в намерениях Ланрезака, Жоффр рано утром прибыл в Лан, где располагался штаб Ланрезака, чтобы оделить командующего армией хладнокровием из своих бездонных запасов. Лан построен на высоком плоском холме, перед которым на десятки миль расстилаются поля, то поднимаясь, то опускаясь, подобно волнам зелёного океана. В двадцати милях к северу огромным полукругом развернулась 5‑я армия, нацелившись на северо-запад, в сторону Гюиза и Сен-Кантена. С колокольни собора, расположенного в самой высокой точке города, на ландшафт с тупым безразличием взирали морды коров, высеченные в камне вместо химер. Внизу, под ними, Жоффр всё в том же молчаливом спокойствии наблюдал, как Ланрезак отдавал приказы и руководил сражением. В штабе Ланрезака Жоффр пробыл более трёх часов, не произнеся при этом ни единого слова, и, убедившись, что командующий действует «решительно и методично», отправился как следует закусить в привокзальный ресторан, после чего отправился на автомобиле с шофёром-гонщиком для выполнения следующей миссии.
Главнокомандующий хотел отыскать Джона Френча, который, по подозрениям Жоффра, больше всего беспокоился о Ла-Манше и «в течение длительного времени избегал, как кажется, боёв на нашем фронте». Френч занимал чрезвычайно важный участок обороны между армией Ланрезака и сосредоточивавшейся 6‑й армией Монури и тем не менее был вне сферы влияния Жоффра. Он не мог приказывать английскому фельдмаршалу или заставить его сражаться, сев у него за спиной в красноречивом молчании. Однако если бы ему удалось убедить англичанина прекратить отступление, то тогда Жоффр надеялся сам стабилизировать фронт вдоль реки Эны по линии Амьен – Реймс – Верден, чтобы затем перейти в наступление с этого рубежа. После очередного шага назад английский главный штаб размещался со вчерашнего дня в Компьене, в 40 милях, или на расстоянии трехдневного марша усталой армии, от Парижа. Пока соседняя, 5‑я французская, армия весь день вела бои с немцами у Гюиза, изматывая врага, английская армия отдыхала. Вчера она отступила, не преследуемая врагом. Сейчас, после восьми жарких дней маршей, окапываний и стычек с противником – больших и малых, – английские войска наконец остановились. II корпус