го насилия, таинство расчехления девственности, подлинный коэффициент рентабельности уличной проститутки, – и смерть на пол шишечки. Исаак находит маленькую Сару не для поцелуя едва проявившейся груди; нет никаких рек, кроме реки монструозного комфорта, в котором мужчина отыскивает пристанище, женщина впускательными механизмами и хитрой системой шлюзов блокирует путь к отступлению. Персефона должна породить подземное царство, и ее будут ебать до победного. А еще – всех других, секс – это форма трафика, даже не триумфа, но единственная колыбельная. Великая песня, которую поют умирающим, младенцам, монахиням и йогам. Ящик Пандоры, если он все же был ящиком, а не домом – как Парцифаль – должно быть наполнен спермой.
Потом Юлия множество раз пробовала прервать черную дрему фурий. Даже прыгнуть с северного обрыва. Убить в себе шварцвальд самоубийством. Но нет, снова и снова что-то мелькает в темноте, и ты думаешь, что в этот раз совсем не так, как тогда. Будущее кажется многообещающим. Пение щеглов снова заполняет Альпы. А тысячи чернорабочих с востока очистили горнолыжный склон для твоего блистательного падения. Некоторое время снов не было. Может быть, четыре миллиона благотворительного взноса на счет дома св. Малютки сделали свое дело. Четыре миллиона – это действительно внушительная сумма, чтобы демоны успокоились. Но они вернулись, и Юлия думает, что виной всему – неуплаченные налоги. Или две случайные связи, когда она была на грани отчаяния. Минет трудно назвать чем-то запоминающимся, считающимся как грех, но все же – может быть, их сумма (1+1) сделали свое дело, шварцвальд снова пришел к ней в стеклянном кабинете. На этот раз на его вершине был Парцифаль, и с этого дня – чудовища уже не отпускали ее. Еще три миллиона, и банк прислал возврат. В мире знаков и античных суеверий это значило только одно: взрослые девочки никогда не встречают свою любовь, взрослые девочки должны запомнить раз и навсегда, что человечество уродливо и только обманчивые маяки фурий, которые можно считать надеждой, что-то оживляют в твоей грудной клетке; они настолько же принадлежат миру сомнамбул, как все остальное, и надежда – это просто более приятное аутодафе в контрастной системе познания.
В мире женского разочарования – любовь к недвижимости может оказаться спасением. И Парцифаль, прекрасный и старомодный дом-метросексуал, ответил Юлии взаимностью. Они встретились, когда она искала дачу, еще одну дачу, что-то особенное. Подарок на 8 Марта, затычку для ран. Грациозные эркеры, которые не дают половых сбоев. Надежность пола и потолка. Камерность и сердечность спальной камеры. Некая неряшливость, которая всегда придает мужчинам своеобразный шарм. Юлия не помнит, как звали риелтора, который познакомил ее с Парцифалем. И цена была завышена, но это не имело значение. Может быть, это была доплата за умершую на лестнице актрису. Любовь с первого взгляда, как иногда это случается в метро: любовь глазами, часто взаимная, на одну или две станции, а потом выходить – такая любовь, которая, как обычно, и происходит, ебет тебя до смерти.
Как галантный любовник, Парцифаль пытался отвоевать в Юлии все больше и больше места. Он отрывал от нее прошлое, открывал его тайную историю. В его спальне она узнала, что происходило тем летом, когда родители отправили ее в детский лагерь. Мама нашла отца с двумя проститутками. Может быть, была и третья, но успела уйти. Он драл их в задницу, а потом те принимали на клык. Они принимали слезы его старости, белесые рыдания первой седины. А потом он избил жену за то, что она сомкнула две его жизни – тайную и видимую. И потом тоже пытался выебать, но уже не получилось, ведь старость бережлива, как белочка. Парцифаль рассказал ей подлинную историю первого мальчика. Что ему на самом деле не нравились ее бантики и атласные ленты. Его интересовала ее тайная ямка, легкая прореха в песчаном пляже. В общем, он готов был любить и ее ленты, и ее бантики, почему бы и нет, главное, чтобы омытая морем влажная брешь была нараспашку открыта. Парцифаль рассказал, что бантики и ленты других – ничем не хуже. Ты совсем не особенная, ты – просто каждая. Юлия плакала и зарывалась в Парцифаля глубже и глубже. Эта привязанность была обоюдной и сдавливала насмерть. Элитная шлюха готова дарить экзистенциальные радости, ее дырка – это фейерверк и сквирт эпикурейского счастья. Ее дела шли в гору, и она покупала Парцифалю дорогие подарки. Шкафы, комоды, все то, что показывает качество твоей жизни, все, за что тебя можно полюбить. Он рассказал ей все, всю ее жизни с другой стороны. То, что мы никогда не видим изнутри. Как подлинный друг, он рассказал, что ее ненавидят подруги. Коллеги смеются над цветом ее волос. Все то, без чего наша жизнь кажется обрезанной и цензурной. Ты никогда не можешь быть нужна. «Нужность» – это хитроумная ловушка ума. Все заканчивается, не начинаясь. Там, между двумя поцелуями, не существует прослойки нежности, между ними зияние и разрывы аорты. Он напомнил, как Юлия поднималась к успеху. О страшных компромиссах, трещинах, минуте, где идеология превращается в деньги, о проданных возможностях. Он напомнил чем и как она покупала этот паркет, балдахин, все эти стеклопакеты. И как любой возлюбленный, которого мы покидаем, чтобы навсегда оставить его в своей памяти, предать ему особую значимость, центрировать им свою жизнь, Парцифаль превратился в кошмар, навязчивое видение, возник на короне шварцвальда вечным немым укором, навсегда потерянным шансом, последним и самым изысканным инструментом фурий. Но перед этим он напомнил Юлии – почему Алекто смотрит на нее хищным взглядом.
…Оля знала много причин, по которым женщина может ненавидеть женщину. Мало кто способен на убийство, но все же. Перстни Тисифоны сверкают воспоминаниями. Они как бы в честь каждого ужаса твоей жизни, поименно, перечень, листинг, ТОП-100 ужасающего. И рука опускается – как бы очень медленно – увлекая за собой вниз зажатую страшными пальцами шею твоего ребенка, а затем резко отпускает ее, и висок ударяется о подоконник, его угол врывается в череп, и больше ничего не видно, даже раны, потому что все заполняет кровь. Иногда они выживают после самых страшных ударов, но чаще, конечно, нет. Так же – может быть, как форма патологии, он любит тебя до гроба, но чаще, конечно, нет. Ты ведь даже не знаешь, правда ли делала ее по любви, хоть по какой-то искре… скорее всего, да. Возможность социального лифта и предвкушение – это ведь тоже искра. Ты просто пристально смотришь на пальцы Тисифоны. Бесчеловечная красота. То, что ты делаешь всю жизнь, но как бы исподволь, обнажено в ее фалангах. Нет, ее руки никогда не делали ничего, что не делала бы рука человека. Фурии – это ремейк, высокобюджетная ретроспектива. Все, что было значимого, значительного и цена всего этого – в одном месте, в ее пальцах, и кольцами на ее пальцах.
Сны вернулись, как только она сделала Парцифаля своей памятью. До того, как встретила Олю, и нашла причину ее ненавидеть. Парцифаль сдал навязчивой идеей Юлии, первой любовью, которую ты портишь своей человеческой натурой. Акт I возвращений в шварцвальд был вполне невинен. Она поднималась вверх по холму (и с каждым разом это давалось все труднее), и ветер напоминал ей, что тело лишилось всякой эротической напряженности, ничего внизу ее тела больше не пульсировало навстречу романтическим возможностям, ее красивое лицо уже вобрало в морщины отсутствие таких возможностей. Она всегда поднималась наверх и смотрела на Алекто. Черный глаз правды. А потом входила в дом и обследовала его. Каждый раз в нем что-то менялось, какая-то невидимая деталь или штрих, то есть по каплям Парцифаль переставал быть только ее и демонстрировал новых хозяев. Фигурка синего львенка на каменной полке. Юлия никогда не купила бы подобную дрянь. Новые шторы на кухне и новый смеситель. Что-то становилось чужим, и нельзя вернуться в детство. Теперь похабные тайны, которые рассказывал ей дом, становились еще чудовищнее, ведь медленно превращались в сплетню. Дом пересказывал историю ее семьи новым хозяевам – и Юлия чувствовала это – он хохотал о трех проститутках, об избитой матери. Он хохотал над ее мещанской пошлой кровью. Над тем, как однажды она взмокла на своего начальника, а потом ее повысили. Нет, правда взмокла, так совпало. Но никто не поверит. И теперь – все узнают. Каждый изъян твоего тела в пересказе бывшего возлюбленного становится разомкнутой грудной клеткой. Ты никогда не остановишь кровотечения прошлого. Фуриям только и оставалось, что отдать возмездие в руки людей. Их привычки сами разрушат мир. Вся твоя жизнь – станет грязной историей, твой образ – сатирической новеллой. А вот и второй синий львенок на каминной полке. Юлия продала Парцифаль, потому что больше ничего не хотела знать о человечестве, она не могла быть женой безысходного пророчества, и теперь дом-чудовище хотел от Юлии того же, что и фурии. Его волшебные стены теперь укрывали кого-то еще. Тех, кто покупал синих львов. И новые шторы. А вот новые часы. И все тайны Юлии выскальзывают из сердца дома в новые головы. И однажды он расскажет, почему демоны мщения преследуют ее. Он расскажет новым обитателям дома ее самую страшную историю. Парцифаль такой же, как люди, и любая доверенная ему тайна рано или поздно станет достоянием истории.
Это был декабрь, когда пришла пора рассказать – настоящую сказку. Подарок на Новый год, страстный поцелуй под омелой. Шварцвальд выхватил Юлию из пьяной темноты, ее дыхание, пахнущее текилой, омрачало хрустальный лес. Она вновь поднимается вверх. Алекто все так же меланхолично лежит на скале и бесстрастно демонстрирует распоротую от локтя до запястья руку. Руку ли? То, что у демонов как бы в пародию над людьми является рукой. И вена ли(?) или какой-то другой неизвестный Юлии символ… может быть, бурление ненависти, и то, что ничего другого и не циркулирует по кровеносной системе. Парцифаль горел рыжими огнями. И внутри поселился кот. Коты ведь как бы защищают человека от мыслей, что однажды все кончится. Ты упадешь с лестницы или северного обрыва. Или что Тисифона разобьет твой череп о подоконник. Юлия услышала звуки любви. То есть – звуки любви, и эхом эти отвратительные звуки, с которыми вспотевшие яйца бьются о ягодицы. Очень хочется вырезать из любви ее физиологию и хотя бы мысленно излечиться от грибка стопы. Пусть все будет иначе. Так, как не бывает в жизни. Юлии нужно было узнать, кто она, кому Парцифаль продал ее потроха. Кто живет внутри ее единственной настоящей любви. Бледные волосы или зеленые глаза? Какой у нее подбородок. Есть ли мимические морщины и, может быть, в губах силикон? Возможно, ей стоило понимать, что фурии наносят самые страшные оскорбления из возможных, в них нет компромиссного массмаркета. Она заходит в комнату. Ту, где камин и где на полке убожество синего цвета. Она видит тела на полу. Вначале ничего не понятно. Женщины к этому не готовы. Две или три проститутки – может быть, но не это. По-крайней мере приличные женщины. Парцифаль хохочет, о, как он хохочет, и эти звуки, с которым одно тело входит в другое, и, конечно, запахи всего этого, о, как он хохочет! Мужчины на полу с какой-то неясной ей нежностью целуют друг друга, у одного борода с сединой, то есть она рыжая, но с яркой благородной сединой. Юлия хочет найти в них изъян, но нет, их тела – с поправкой на возраст – весьма впечатляют. Она