Повисла пауза. Высокие стороны осознали, что, заключая договоры с британской короной, никто не потребовал от островитян гарантии порядочного отношения — незаключения сепаратных сделок с врагом. Англичане постоянно презюмировали собственную благонадежность. С этим покончено. Отныне слова «джентльмен» и «порядочный» не совместимы в одной фразе, разве что как противопоставление.
— Я немедленно доведу эти сведения до кайзера.
— Передайте Его Императорскому Величеству главное послание российской Государя — мы уничтожаем друг друга сотнями тысяч и не подозреваем при этом, что пляшем под британскую дудку. Англичане любят повторять — у них нет постоянных союзников, есть лишь постоянные интересы. Не кажется ли вам, что они заигрались?
— Да, Ваше Императорское Высочество. — Немец вернул фото. — Поразительно. Как вам удалось добыть столь ценные сведения?
Князь предпочел не рассказывать о постельной стороне предприятия.
— Англичане пали жертвой собственных мифов, искренне считая, что они — главная нация на свете, на своем острове они в полной безопасности. Гипертрофированное восприятие максимы «мой дом — моя крепость». Убийственные документы хранились в сейфе Форин-Офис, запираемом на несложный замок. Действительно, кто посмеет залезть в святая святых самой великой империи на Земле?
Барон вежливо улыбнулся одними кончиками губ:
— Мы знали кое-что. Но ваши фотокопии впервые показали нам картину британской подлости всеобъемлюще. Какой бы выход предложили вы?
— Решать будут монархи. Лично мне видятся два пути — обрезать ниточки или устранить кукловода, и второе куда больше по душе. Но для начала нужно срочно прекратить взаимное истребление.
Глава восьмая
Сепаратное перемирие между Николаем Вторым и Вильгельмом Вторым грянуло мировой сенсацией. Ради скорейшего прекращения огня стороны не начали даже обсуждать территориальные притязания — русская область Польши осталась большей частию у Германии, а Российская империя продолжила владеть Восточной Пруссией. С Габсбургами пришлось сложнее, бывший император, а теперь фактический королек небольшого клочка земли не хотел признавать потери. Он уступил под давлением очевидного факта — лишившись германской поддержки, Австрия остается лицом к лицу с трехмиллионной русской армией Юго-Западного фронта.
Пока кайзеровские фельдфебели понукали зольдат, снова загружая их в вагоны для отправки на Запад, с которого они прибыли лишь в прошлом месяце для борьбы с русскими, постоянно проклиная непоследовательность штабов, в войне наступила пауза. Она не касалась войны на море. В Канале, в Северном море и в Бискайском заливе германские подлодки чуть ли не ежедневно топили британские и французские суда, сами погибали десятками от снарядов эсминцев и глубинных бомб.
Россия отдыхала от войны, частично демобилизовав армию, чем вызвала гневные вопли из-за Ла-Манша. Вернуться к численности мирного времени, когда вражеские войска оккупируют русские привисленские земли, Военное министерство пока не могло себе позволить. Однако по временному соглашению между двумя воевавшими империями в Варшавском губернаторстве и Кенигсбергской губернии установился сравнительно мягкий режим. Жители Восточной Пруссии свободно сообщались с Германией, варшавяне — с родственниками в России. Жизнь постепенно налаживалась.
Прекратилась антигерманская истерия, пусть друзьями немцы не стали. Ушли на второй план вчерашние фавориты Императора. В частности, великий князь НикНик, посрамленный тем, что Государь отвоевался лучше него, отправился командовать на Дальний Восток, с глаз долой. Тяжелейшей потерей для главного Романова обернулась ужасная смерть Распутина: царица не могла уже давать ценные советы, опираясь на просвещенное и уважаемое мнение юродивого. На фоне этого Николай Второй приблизил Александра Михайловича, занимавшего по-прежнему ту же странную должность командующего армейской и морской авиацией.
Странным сей пост оставался от того, что фронтовые авиационные части подчинялись командующим округами, а в случае войны — фронтами. Соответственно морские летчики вошли в епархию адмирала Макарова. Неожиданно великий князь, с недоверием к морякам относившийся, ревновавший и даже слегка интриговавший, нашел куда лучшее взаимопонимание со старым адмиралом и с молодым — Колчаком. Особенно упрочилось оно после Висленской операции. Ныне флот готовился к новым боям, лишь тральщики утюжили юг Балтики, снимая германские мины.
Обозленные британцы прекратили поставку «Шортов». Справились без них. В феврале каким-то чудом, не объяснимым материалистическими резонами, Брилинг добился устойчивой работы нового авиадвигателя водяного охлаждения, не форсированного танкового, а специального самолетного, мощностью целых триста двадцать лошадиных сил. Он отрапортовал о готовности поставить его на поточную выделку при казенном финансировании, обещанном великим князем.
Две основные конструкторские школы — Сикорского и Григоровича — ожидали этого мотора и готовили эскизы планеров под двигатели 250–300 лошадиных сил. Первый инженер, не вдаваясь в оригинальничание, чуть улучшил конструкцию «Шорта» с тем, чтобы с более мощным мотором биплан легче взлетал и набирал высоту с торпедой под брюхом. Григорович предложил биплан-гидросамолет под новый мотор.
Но наибольшая борьба разгорелась за многомоторные машины. Сикорский сваял набросок уменьшенного двухдвигательного варианта «Муромца» с хвостовым оперением большой площади.
Дмитрий Павлович Григорович поступил иначе. Мировая практика показала, что стабилизатор не должен создавать подъемную силу. В «Муромце» сие получалось неизбежным из-за короткой носовой части фюзеляжа, чуть выступающей впереди центроплана, и крыльевого расположения моторов. Его коллега-соперник, наоборот, предложил нарастить нос, вставив туда третий двигатель.
Началось соревнование, далеко не всегда честное и ведущееся порядочными средствами. Шидловский, потерявший заказы на «муромцы», несколько раз пробивался к Государю, выделил деньги на опытный экземпляр. Услышав о неравноправии и возмутившись образом действий заводчика, великий князь сам ссудил средства на трехмоторный Г-12, а потом лично поднял его в воздух.
На восьмом или девятом вылете, когда самые неприятные недостатки конструкции устранились, а до боли знакомые очертания Гатчинского летного поля растворились вдали, Александр Михайлович вдруг подумал, что он добьется производства именно этого аппарата, даже если «Сикорского» придется собственноручно сбить в воздухе.
Есть самолеты, которые летают, но путь в небо их труден. Таков был «Муромец», слишком огромный, чересчур амбициозный для своего времени. Чрезвычайно много в нем было просчетов от того, что опыт постройки малых машин бездумно перенесся на гиганта. Оттого изобилие неполадок.
Игорь Сикорский, не просто талантливый инженер — самородок, отличался странной формой упрямства. Он никогда не спорил, избегал раздоров. Но, будучи уличенным в какой-то ошибке, тихонько продолжал делать по-своему, невзирая на осуждение. Например, он разработал своеобразную методу спуска «Муромца», коей следовал сам и других обучал. При заходе на полосу выключал двигатели футах на пяти-шести высоты, после чего не притирался к земле, как остальные летчики, а ждал, когда скорость упадет и аппарат снизится сам. Сколько раз шасси разлеталось от падений с пятифутовой высоты — не счесть. Кончилось дело лишь повелением великого князя ремонт стоек и замену колес проводить за счет пилота. Летчики мигом переучились, а к Сикорскому Шидловский приставил двух бугаев, не пускавших его в аэроплан вежливо, но жестко: «Игорь Иванович, вы за прошлые поломки не рассчитались».
Вот и здесь двухмоторный новичок Сикорского унаследовал прошлые ошибки, даже архаичное рулевое колесо с цепочным приводом. Григорович, не зашоренный стереотипами и изучивший ошибки «Муромца», очень многое сделал иначе и намного лучше.
Моторы поднялись ближе к верхнему крылу на стойках, стало быть, отпала нужда в столь высоком шасси. В отличие от «Ильи Муромца», впереди разместились два пилотских кресла для лучшей заменяемости в длительных полетах. Штурвалы — разрезанные сверху, а не излюбленные Игорем Ивановичем автомобильные рули, да и нагрузка на них не в пример меньше.
Григорович пожертвовал полутора десятками килограммов веса, но продублировал тросовую проводку к рулям и элеронам, а также трубопроводы, обтянул топливные баки каучуком, повысив боевую живучесть машины. В «Муромце» не было подобного — он первоначально задумывался как пассажирский аэроплан. В итоге первая же крупная машина Григоровича удалась сразу в первоначальном варианте, несколько доработанном на испытаниях.
Неудивительно, что великий князь угробил двухмоторного «Сикорского», а Государь махнул рукой: тебе летать, тебе и решать. Зато Шидловский получил подряд на сто шестьдесят легких торпедоносцев на базе «Шорта», именуемых ныне С-22. Тот же самолет, но с двумя пулеметами, задумывался как истребитель.
Россия вступила в войну с Германией, имея около тысячи аэропланов, большинство крайне устаревших типов, включая «Фарманы», «Мораны» и «Блерио». Основное их количество погибло в первые же месяцы сражений. К осени пятнадцатого года Александр Михайлович надеялся восстановить общую численность ВВС, заменив иностранные самолеты и отечественное старье на С-22 и Г-12. Кроме рижского филиала, где правил Шидловский, в России работало уже три авиазавода и два моторных, а также масса мелких производств, выделывавших тысячу мелочей, необходимых для небесных войн.
Наконец, Александр Михайлович отменил свой старый приказ о запрещении ранцевых парашютов. С тех пор они появились на каждом борту, а небо Гатчины периодически расцветало серо-белыми куполами. Летчицкий сертификат отныне требует парашютного опыта.
В битве за Кенигсберг, последнем эпизоде войны с Германией, в бой отправились четыре опытных экземпляра Б-4. Они вышли из строя, один сгорел, после чего специальным составом отправились в «ясли» к Романову со списком огрехов и размашистым автографом Врангеля. При всех минусах очевидно — танк хорош, если устранить недостатки двигателя, трансмиссии, ходовой, электрооборудования, обзорности, вооружения, броневой защиты, вентиляции, удобства пользования, преодоления водных преград… Словом, поношению не подверглась разве что пятнистая зеленая раскраска танка, которая на мартовском снегу близ Кенигсберга не слишком скрывала машину.