— Вы не можете приказывать мне и моим людям. В налёте на Авиано был фактор внезапности и долгая подготовка. Здесь же и сил у нас мало, и противник открыл на меня и моих ребят охоту. Американцы перебили практически все МиГ-29 сербов в попытке сбить именно нас. Вы нам какой предлагаете нанести удар? Потопить авианосец? Ударить по Брюсселю?
— Это уже вам решать. Приказывать я вам не могу. Но и последствия вашего отказа вы должны понимать. На карту поставлена судьба Сербии и нашей страны. Если защитим братский народ, не развалим Союз. Будут у нас и армия, и флот, и много работы. Пару лет придётся пожить без джинсов и «Сникерсов», но потом сделаем собственные.
Я понимаю, к чему клонит Сергей Фёдорович. Сравнимый с бомбёжкой Авиано удар нанести трудно. Но если удастся сбить АВАКС во время одного из массированных налётов НАТО, это привнесёт разлад во всю их систему управления. Такого ещё никто не делал за всю историю авиации.
— Я не обещаю, товарищ маршал. Риск большой, и приказывать моим лётчикам в данной ситуации я не могу.
Ахромеев взял портфель и раскрыл его.
— Это честный ответ. И чтобы вы и ваши люди не думали плохого, передайте им кое-что от нас, — сказал Сергей Фёдорович, включил свет и вытащил три запечатанных конверта из портфеля.
На каждом были написаны фамилии моих лётчиков. Судя по всему, это письма из дома.
— Я решил отдать их вам лично. Для меня простой советский офицер или солдат всегда ближе паркетного генерала или политика.
— Спасибо. Обязательно передам. Думаю, на этой положительной ноте можно и закончить наш разговор, — предложил я.
— Не возражаю, Сергей Сергеевич, — ответил мне Ахромеев и протянул морщинистую руку.
У маршала до сих пор очень крепкое рукопожатие. Я смотрел в его усталые глаза и начинал верить его словам. А как по-другому⁈
Ахромеев — человек чести и долга. Он прекрасно осознавал политические ошибки руководства СССР и понимал, что страна движется к краху. И если в другой реальности он повлиять не смог, то сейчас у него есть шанс. Как я могу ему не помочь.
— Удачи, Родин! — сказал Сергей Фёдорович, и я вылез из машины.
На улице уже было довольно холодно. Да и мелкий снег начал срываться, падая на землю подобием манной крупы. Виталик так никуда и не ушёл.
Только я закрыл дверь машины, как бойцы из охраны начали перемещаться и садиться в другие автомобили. Не прошло и нескольких секунд, как они уехали, оставляя на бетоне накатанные снежные следы.
— Поговорил? — спросил Виталик, кивая в сторону уехавших машин.
— Обсудили, я бы сказал.
— Что думаешь?
— Я думаю, что нужно пойти поговорить с парнями. Что думают сербы?
Виталик объяснил, что Ахромеев заверил военное руководство в поддержке. Через генерал-полковника Бояна Радича в Батайнцу передали указание готовиться к очередной совместной работе с нами.
Спустившись в класс, мы с Казановым обнаружили ребят в классе всё так же попивающих чай. Они уже с нетерпением ждали новостей.
— Ну не томи, Сергеич, — торопил меня Вася.
Я медленно присел за стол и вытащил из кармана письма. Надо было видеть удивлённые глаза молодых ребят и суровое лицо Петра Аркадьевича. У меня у самого в душе немного всё сжалось.
Оглянувшись, заметил, что Виталик к столу не подошёл. Не знаю, почему он так и держится в стороне от этих людей.
Первым конверт разорвал Рустам. На лице сразу заиграла радостная улыбка.
— Это девушка моя. Пишет, что сильно скучает. Вспоминает наши прогулки в парке. Ждёт, когда… ждёт в общем, — выдохнул Токаев.
Пока говорил Рустам, своё письмо читал Вася. Не стал он стесняться и рассказ, что это ему написала младшая сестра. Из родных у него больше никого не осталось.
— Я не могу это читать, мужики. Она пишет… пишет, что гордится мной. Ей всё равно, что там сказали в суде. Мечтает, что когда я приеду, смогу её забрать… с детского дома. Простите, — не выдержал Вася и вышел из кабинета.
Я не увидел, но предполагаю, что слишком тяжело стало Долгову. Сначала мне было непонятно, почему ребята пересказывают частично содержание письма.
Да просто морально сложно пережить внутри эту радость и чувство единения с домом. Оно греет настолько, что внутри ты просто сгораешь. И приходится выплёскивать эмоции.
Пётр Аркадьевич, в отличие от остальных, читал молча. Но и на его глазах вот-вот должны были выступить слёзы. Он несколько раз снимал очки для чтения, чтобы потереть левый или правый глаз. Сомневаюсь, что в них попадала соринка.
— Дочка пишет, что в этом году экзамены, выпускной и работать пойдёт. Не хватает им меня. Любят… и ждут, — выдохнул Вдовин, сложил письмо и убрал в карман.
Виталик продолжал молча стоять и ждать, пока я начну объяснять нашу задачу. Дождавшись, когда вернулся Вася, приступил к обсуждению.
— Сами понимаете, что Сербии не устоять. Вот нам и нужно что-то сделать, — рассказал я весь расклад и предложил уничтожить самолёт Е-3.
— Атаковать Е-3 системы АВАКС? Это приговор, Сергеич. И я честно признаюсь, боюсь сейчас гораздо больше, чем раньше, — ответил Рустам.
— Не говоря о том, что нас ждут и охотятся именно за нами, — добавил Вдовин.
Вася пока молчал, но и его настрой можно понять. Воцарилась небольшая пауза, которую нарушил Рустам.
— Командир, чтобы остановить этот массированный удар и задержать всё наступление, нужно чудо, — сказал Токаев.
— Чудес не бывает. Поэтому остановить придётся нам, — ответил Рустаму Вася. — Я готов.
Вслед за Долговым согласились и Вдовин, и Токаев. Приятно осознавать, что не мне одному придётся выполнить просьбу Ахромеева.
— Думаю, Виталий Иванович, вам предстоит нам кое-что достать и очень быстро, — повернулся я к Казанову
— Пф! — фыркнул за спиной Виталик. — Я уже всё приготовил.
Глава 22
В холодном классе не так уж и просто было уснуть. Даже под двумя одеялами я замерзал. Вдовин храпел. Кровати скрипели.
Не выдержав, я встал с кровати, оделся и вышел из кабинета. Пройдя по коридору, я пошёл в ангар. На часах было почти 6.00, так что пока никого в рабочей зоне не было. На общем вечернем разговоре с инженерами принято решение начать подготовку истребителей к вылету в обед. Далее начнём выполнять расчёты и доводить до всех лётчиков боевую задачу. И уже ночью нам предстоит выполнить, пожалуй, самое опасное задание в жизни.
Я прошёлся рядом с истребителями. Вокруг тишина, нарушаемая только эхом от моих шагов и гулом вентиляции хранилища. Инструменты убраны в ящики, а сами МиГ-29 укрыты брезентовыми чехлами.
Я подошёл ближе к своему самолёту и погладил его в районе радиопрозрачного конуса. Естественно, что с каждым прикосновением, в памяти всплывают самые яркие моменты моих полётов на «гадком утёнке». Когда-то его хотели списать, разобрать, а потом и вовсе продать.
Что ж, может, так и произошло. Зато он оказался здесь. В стране, которой такая техника очень нужна.
— Дырку не протри, — услышал я громкий голос на другом конце подземного ангара.
Это был Валера Гаврюк. Странно его видеть в такое время. Да ещё и в хранилище.
По внешнему виду можно сказать, что он только что вернулся с задания. Одет Валера в лётную форму. Жилет с носимым аварийным запасом присутствует. Да и короткие волосы и лицо взмокшие.
— И тебе, доброе утро, — ответил я, продолжая осматривать МиГ-29.
— Да уж, доброе! Очередной вылет, очередной удар по боснийцам и в очередной раз тупик. Всё как в Афганистане.
Он подошёл ко мне ближе и стал рассматривать МиГ-29. Особенно его заинтересовали воздухозаборники и стойки шасси.
— Усиленные! В первый раз такие вижу. Его как будто с…
— Корабля? Да, этот самолёт первым выполнил посадку на палубу авианесущего крейсера «Леонид Брежнев», — перебил я Гаврюка.
Валера задумчиво почесал затылок. Не ожидал он такого исторического факта об этой машине.
— Сергей, вопрос можно? — спросил Гаврюк, и я молча кивнул. — Ты по-прежнему меня считаешь предателем?
— Да, Валер. Ничего в моём отношении к тебе не поменялось.
— И никакие поступки не смогут тебя переубедить? Я был для тебя товарищем и другом. Учил всему, что умею. Прикрывал в бою. У тебя ничего не ёкает, когда ты мне такое говоришь?
Ай да Гаврюк! Умеет же прикрываться старыми достижениями.
— Прикрывал? Да. Был другом? Согласен. Учил? И это тоже отрицать не буду. Но ни одна из этих заслуг, не стоит одного твоего удара в спину. В преддверии большой работы я спорить с тобой не хочу. Но моё отношение к тебе не изменится и после выполнения задания.
Гаврюк цокнул языком и ушёл. Пройдя несколько шагов, он остановился и снова повернулся ко мне.
— Да, я оступился, Серый. Хотел жить красиво. Меня тошнило от нашей серости и однообразия. Оттого что многие заслуженные люди не могут себе позволить того, что есть на Западе. Жить достойно и беззаботно.
Я отнял ладонь от самолёта и подошёл к Валере ближе.
— И сейчас тошнит?
— Нет. Я был не прав. И понял это, когда оказался здесь.
Валера задумался. Видно, что он говорит искренне. По моему мнению, для Гаврюка Советский Союз перестал быть Родиной в ту самую новогоднюю ночь в Баграме. А может, и раньше.
— Мне никогда не понять, как можно променять Родину на красивую жизнь и деньги. Страна одевала, обувала, кормила, жильём обеспечивала. Я бы ещё понял, если бы тебе жрать нечего было, и ты с голоду подыхал. Но нет же.
Больше разговор продолжать я смысла не видел и ушёл в класс. Возможно, удастся поспать ещё, потому что в ближайшие сутки поспать возможности не будет.
Подготовка шла быстро. Как и обещал Виталик, он смог нам организовать поставку небольшой партии «изделий 170» и «170−1М». Проще говоря, это новые ракеты средней дальности. В будущем они должны будут иметь маркировку Р-77.
В обеденное время инженеры проводили для моих ребят быстрое ознакомление с новыми «подарками» от Виталика и советского ВПК. Я же слушал доклад от Казанова, что он нам привёз «из списка».