– А способность получать от этого удовольствие называется мазохизмом?
– А вы получаете? – живо заинтересовался лекарь.
– Не совсем, – смутилась Лиза. – Не так, не от этого. Но риск, опасность, угроза… Я… я буквально наслаждаюсь ими! Потом, может быть, и струшу. Истерика может случиться. Но это потом. А в бою, между жизнью и смертью, в кризис – чистое наслаждение. И отходняк потом, как после дури, но все равно хочется еще!
– Но вы же истребитель, что в этом необычного?
– Да, я Райту так и сказала, но…
– Расскажите мне, что и как случилось ночью, – предложил лекарь. – Только откровенно и всю правду! Рассказанное врачу равносильно тайне исповеди, знаете ли.
– Знаю! – вспомнила Лиза слова Райта о врачебной тайне.
«Рассказать? Всё? Почему бы и нет? Что за тайны мадридского двора?!»
– Глупая история, если разобраться! – сказала она вслух. – Ребячество чистой воды, спонтанность подростковая… То да се…
И она стала рассказывать Тюрдееву, что и как происходило с ней и вокруг нее этой ночью. Про свои чувства и впечатления. Про страх и восторг, и про холодную решимость. И про две остановки времени рассказала тоже.
– Елизавета Аркадиевна, – спросил Тюрдеев, когда Лиза закончила свой рассказ, – а кем вы были там?
– Где, простите? – не поняла Лиза.
– Не знаю, право, – чуть улыбнулся лекарь, но Лизе отчего-то показалось, что ему совсем не до смеха. – Не знаю. Откуда же мне знать? Но думаю, это не ад и не рай, как мы их себе воображаем. Полагаю, это мир… Другой мир… Он должен быть похож на наш, я прав?
«Мир? Мой мир? Серьезно?!»
– Не знаю, о чем вы говорите, Леонтий Микитович! – сказала она вслух, спокойно, но решительно, можно сказать, недвусмысленно, выражая свою мысль. – Я, разумеется, «больная на всю голову», как говорили курсанты у нас в Академии, но галлюцинаций не вижу и голосов не слышу. И выходцем из иного мира себя не считаю. С того света, может быть, – это уж как теологи с врачами договорятся, – но не более того.
– Значит, не скажете, – кивнул Тюрдеев. Он явно не поверил Лизе, но настаивать, как видно, не хотел. – Так тому и быть!
«Так тому и быть? Серьезно? И это все, что ты готов мне сказать, задав такой вопрос?»
– О чем вы спросили на самом деле? – спросила она, борясь с подступившей к сердцу паникой. – Вы, в самом деле, думаете, что меня эльвы подменили? Так вы же видели, Леонтий Микитович, бычьего хвоста у меня на заднице нет!
– О чем я спросил? – Тюрдеев не смутился, но, казалось, задумался. – Так сразу и не объяснишь. Но извольте! Я попытаюсь объясниться, но начать мне придется издалека. Готовы слушать?
«А может быть, правильнее уйти? Но с другой стороны… Он что-то знает? Откуда? Как? Что, вообще, он может знать?»
– Рассказ длинный?
– Не на пять минут.
– Тогда несите сюда бутылку, а то замучаетесь ходить да подливать.
– Разумно! – Тюрдеев встал, прошел к бару, достал бутылку, принес и поставил на столик около их кресел. – Еще что-нибудь?
– Благодарю вас, не надо! – ответила Лиза, доставая портсигар. – Рассказывайте!
– Ну что ж, – Тюрдеев разлил граппу и сел напротив Лизы, – начну, как и обещал, издалека, поскольку иначе вы меня просто не поймете. Так вот, Тюрдеевы – фамилия на Белом море известная. Сами мы по происхождению – онежане, но мой дед еще смолоду перебрался в Холмогоры и через двадцать лет у него уже был целый флот рыбачьих шхун. А где промысел, там и производство: рыбу же сейчас уже не только морозят, но и солят, коптят, консервируют. Белое море рыбный Клондайк! Кумжа – морская форель, беломорская сельдь, северная навага, пикша, треска, зубатка, но это если не выходить в северную Атлантику и в арктические моря. Я к тому, что дед мой разбогател невиданно, поднялся, стал уважаемым на Севере человеком, и, как следствие, послал своих сыновей, а мой отец как раз младший из них, учиться. Старший в Новгороде финансы изучал, средний – в Англии рыбное производство, а мой отец поехал в Падую, чтобы выучиться на юриста. Там он и познакомился с моей матерью. Она принадлежит к старой итальянской знати. Венецианские патриции, дожи, кого только не было в ее семье. Даже первая женщина доктор философии Елена Коронаро Пископия. Ну, а мою матушку звали Августой. Августа Коронаро ди Лавриано…
– Так вот в чем дело! – не удержалась от восклицания Лиза. – Вы итальянец!
– По матери, – кивнул лекарь.
– Унаследовали ее черты?
– Да, – признал Тюрдеев, – а заодно и цвет волос и глаз.
– А разве?..
– Итальянцы разные бывают, Елизавета Аркадиевна. Встречаются среди них и блондины. Особенно на севере Италии. Вот и моя мать такая: светловолосая и светлоглазая. В Германских государствах всегда за немку принимали.
– Понимаю.
– Да нет, – покачал Тюрдеев головой, – не думаю. Италия для меня с детства родная страна, даже больше, чем Себерия, а ведь я вырос в Холмогорах и Архангельске. И когда пришло время ехать учиться, я поехал в Италию, как и мой батюшка, и не просто в Венето, а в Падую, в Падуанский университет.
– Но вы мне говорили про Гейдельберг, а это совсем не Италия!
– Будет и Гейдельберг! – улыбнулся лекарь. – Но сначала Италия. У меня там множество родственников по всей Ломбардии, Венето и Эмилии-Романьи!
– Никогда бы не подумала, – покачала головой Лиза. – Но почему медицина? Сами решили или случай?
– На самом деле так решил мой отец, – улыбнулся Тюрдеев. – Я, знаете ли, пятый сын, да еще два зятя имеются – мужья моих старших сестер. Есть кому на империю Тюрдеевых вкалывать. В общем, отец дал мне денег, благословил, и я поехал в Италию, о чем ни разу в жизни не пожалел. Чудесная страна! Красивая, уютная, теплая и веселая. А ведь я, Елизавета Аркадиевна, там не гость. Знаю язык, и не только литературный итальянский, но и фриульский. Одним словом, мне там было хорошо. Но все это лишь предыстория.
– А в чем заключается история? – Лиза допила граппу и, не спрашивая разрешения, налила себе еще.
– В Падуанском университете я стал учеником Кассио Морамарко, – продолжил рассказ Тюрдеев. – Вам это имя, разумеется, ни о чем не говорит, но поверьте мне на слово, Елизавета Аркадиевна, профессор Морамарко – один из крупнейших неврологов нашего времени.
– Я вам верю! – Лиза никак не могла взять в толк, к чему весь этот рассказ и каким образом он объясняет «совершенно невероятные» предположения Тюрдеева о ее происхождении.
– Спасибо! – улыбнулся лекарь. – Теперь, когда мы условились, что мой учитель являлся крупным клиницистом, великолепным нейрохирургом и серьезным, всеми уважаемым ученым, скажу, что у профессора Морамарко имелось одно любопытное увлечение. Он называл это «паранормальной или экстраординарной биологией».
– Экстраординарная биология? Что это такое? – спросила Лиза, хотя и догадывалась, чем это может быть. В ее мире парапсихология являлась пусть и «лже», но все-таки наукой.
– Это все те смутные истории о том, чего не может быть никогда, или о том, чего мы не можем пока объяснить.
– Если честно, я не очень хорошо понимаю, о чем идет речь, – Лиза демонстративно закурила и выпустила из собранных в трубочку губ маленькое облачко табачного дыма.
– Серьезно?
– Вполне.
– Тогда, скажите, Елизавета Аркадиевна, как вы считаете чтение мыслей – это всего лишь ловкий цирковой трюк или невероятная и редко встречающаяся человеческая способность?
– Не знаю, – пожала она плечами.
– А что вы думаете о медиумах?
– Я о них вообще не думаю.
– Ну, зато теперь вы знаете, в чем состояло увлечение профессора. Он собирал любые более или менее достоверные известия о «невероятном» и «невозможном». В его кабинете был целый шкаф с папками, содержащими в себе такого рода истории, свидетельства и наблюдения. Иногда я читал эти документы. Вначале из пустого интереса, все-таки любопытство не порок, не правда ли? Затем мой интерес окреп и приобрел характер игры ума. Я изучал эти документы не столько потому, что верил во все описанные в них чудеса, сколько потому, что сами эти фантастические истории заставляли меня смотреть даже на общеизвестные факты взглядом естествоиспытателя. Вопрошающим взглядом, если угодно. Н-да, взыскующим взглядом… – Неожиданно Тюрдеев замолчал, и Лиза начала даже беспокоиться, потому что пауза длилась и длилась, но Тюрдеев к ней все-таки вернулся.
– Извините, – сказал он. – Пожалуй, я тоже закурю.
Помолчали. Лиза собеседника не торопила, поскольку поняла, что они подошли к главному.
– Знаете, кто рассказал о вас Райту? – неожиданно спросил лекарь.
– Капитан Добрынин, разве нет?
– Нет, он только подтвердил Райту достоверность полученной им информации.
– Если не Добрынин, то кто? – вопрос напрашивался, вот Лиза его и задала.
– Я.
– Что?! – не поверила своим ушам Лиза, но только успела задать этот глупый вопрос, как поняла, что стоит над бездной. Хотелось упасть и падать без конца, но одновременно было страшно «взглянуть себе под ноги».
– Мы познакомились с вами, Елизавета Аркадиевна, три года назад во Флоренции.
– Мы?.. – боясь услышать подтверждение своей догадки, спросила Лиза.
– Да, – сказал Тюрдеев с каким-то «вымученно» нейтральным выражением лица, – у нас были отношения, но дело не в этом, хотя и этого было бы достаточно. Вы, скорее всего, не помните, Елизавета Аркадиевна, или вовсе не знали, – если моя догадка верна, – но дело даже не в близости, а в тех чувствах, которые я испытывал к Елизавете Браге. Полагаю, что я ее любил, люблю и теперь.
«Только этого мне не хватало! Бывшего любовника Елизаветы в непосредственной близости!»
– Значит, вот отчего вы на меня так смотрели, – припомнила их первую встречу Лиза. – Но, Леонтий Микитович, милый, мне нечего вам сказать. Ни про какие иные миры я ничего не знаю. Я все та же Елизавета Браге, но я вас не помню. И неудивительно. Я вообще, много чего не помню, только никому об этом не рассказываю. Не помню, вот и весь сказ.