Только что я видел взрыв МиГ-29, и вот уже бегу через посадочный блок, перепрыгивая трос аэрофинишёра. За спиной слышу топот по металлической поверхности. Этот звук подгоняет меня ещё больше. Он словно барабан, возвещающий о приближении неизбежной трагедии.
Огонь продолжал полыхать, но издалека уже просматривался оранжевый купол. Значит, выпрыгнул Ваня!
— Сергей, стой! — слышал позади себя чей-то голос, но остановиться не мог.
Меня обогнал пожарный автомобиль, медицинский УАЗ и ещё пара транспортных средств. До места падения совсем немного. Кажется, нужно устать от столь быстрого ускорения. Но я и не заметил, как сбилось дыхание.
Под ногами начали появляться обломки. Ощущается жар огня взорвавшегося самолёта. Взору предстала солидная воронка с горящими частями крыла, фюзеляжа и тлеющей покрышки. Запахи разные, противные и напоминающие о грани между жизнью и смертью. На ней и находится сейчас Иван.
— Вот он! — кричал за спиной Вигучев, который доехал на подножке УРАЛа.
Я подбежал к месту приземления Ивана. Картина перед глазами печальная. Не понимаю, как он ещё жив.
— Плохо ребята. Надо в «таблетку» положить и в больницу, — громко сказал врач, осматривающий Швабрина.
Людей вокруг Вани собирается всё больше, и доктор уже не может справиться с потоком вопросов.
— Назад все! — крикнул я, отводя людей от лежащего неподвижно Швабрина.
Мне помогает Вигучев и отправляет кого-то к радиостанции. Нужно быстрее доставлять Ваню в местное медицинское учреждение.
— Он плох. Сильно пострадал, — сказал врач, оказывающий первую помощь моему другу.
Как только люди отошли, я смог осмотреть Швабрина более внимательно. Выглядит ужасно. Комбинезон изорван в клочья, маска смята. На голове — лётный защитный шлем, а светофильтр прикрывает глаза. Его правая часть повреждена. Губы шевелятся, и Ваня издаёт тихие несвязные звуки, схожие с мычанием.
— Дружище, держись, — присел я рядом с ним.
— Шлем надо снять, — раздаётся чей-то голос из толпы.
— Он голову мог повредить. Снимать должны хирурги, — ответил ему Вигучев.
Я хотел взять Ваню за руку, но побоялся. Доктор отцепил маску и отбросил в сторону. Он покачал головой, продолжая перечислять видимые повреждения Швабрина, постоянно запинаясь.
— Его надо быстро в госпиталь. Можем не довезти на машине.
— Вертолётом? — спросил я.
— В Фёдоровке не помогут. Надо сразу в Севастополь, — ответил доктор.
Вигучев всё понял и потребовал передать по радиостанции, чтобы готовили вертолёт. Не прошло и пяти минут, как на стоянке уже зашумела вспомогательная силовая установка Ми-8. Экипаж вертолёта запускался.
В это время мы уже ехали на «таблетке» по бетонной поверхности стоянки. Я продолжал смотреть на Ваню, а тот шевелил губами. Ему не хватало сил, чтобы издать хотя бы один звук или произнести слово. Доктор поднял светофильтр, чтобы посветить в глаза.
УАЗ остановился рядом с вертолётом, и мы начали перегружать носилки. На входе в кабину экипажа стоял Байрамов, что-то рассказывающий экипажу. Воздух, отбрасываемый от винтов, не давал нам спокойно подойти.
Погрузились на борт. Вертолёт, прорулив пару десятков метров вперёд, оторвался от стоянки. Выполнил отворот влево и вот мы уже летим над береговой чертой.
Ваня продолжает лежать неподвижно. Рука начинает дрожать, и доктор бьёт тревогу, что нужно быстрее.
— Прибавить надо, — кричу я на ухо Сагиту, который ближе всех к кабине.
Он заглядывает внутрь, но командир только разводит руками. Видимо, экипаж выжимает всё из Ми-8. Я опустился на металлический пол кабины и всё же взял руку Ивана. Она была ледяной. Он дрожал.
В этот момент вертолёт слегка тряхнуло, и голова Вани качнулась в мою сторону.
— Глаза открыл, — громко сказал я, когда Швабрин посмотрел на меня.
Живой! И будет жить! Он даже сделал подобие улыбки. Уголки рта дрогнули и разошлись в стороны.
— Держись, Вань. Мы уже скоро, — обошёл меня сзади Сагит и присел рядом.
Вигучев встал со скамьи и сел у ног Ивана. В такие моменты между нами нет конкуренции. Все мы братья по небу.
Иван медленно моргнул. Его рука перестала трястись, и он продолжил смотреть мне в глаза. Я только увидел, как маленькая слеза скатилась по его щеке.
Рука Швабрина окончательно обмякла, а Сагит не выдержал и несколько раз ударил кулаком в пол грузовой кабины вертолёта.
В госпитале констатировали смерть Ивана ровно в 12.00. Когда мы втроём стояли рядом с палатой, где лежало накрытое тело Швабрина, было очень непросто подобрать какие-либо слова.
Вроде надо быть готовым к трагедиям в нашей работе. Но каждый раз ты пропускаешь эмоции через себя, и внутри тебя съедает горечь утраты.
— Он не был женат? — спросил Вигучев, первым нарушивший молчание.
— Девушка есть. Она в Крыму сейчас, — ответил я.
— Серёга, не знаю как ты, но я не могу. Я не смогу сказать, — тихо проговорил Сагит, ломающий очередную сигарету.
Сообщать о смерти погибшего его близким — тяжелая участь. Морально к такому нельзя быть готовым.
Я уже представлял себе, как Екатерина откроет дверь и вспомнит об инциденте с Аидой. И после этого мне придётся ей сказать, что Ивана больше нет.
Пускай судьба и дала мне второй шанс прожить жизнь заново, но испытаний для меня она не жалеет.
Через минуту появился доктор и объяснил, как нам можно будет забрать Ивана для похорон. После этого он протянул мне небольшую коробку с вещами. В ней лежали шлем, часы, пишущие принадлежности и планшет Швабрина. На самом дне лежала пачка сигарет, подписанная известным мне образом.
— «Курсант Родин…», — прочитал Вигучев, когда я достал её из коробки.
— Да, он был у меня инструктором в училище.
— Не знаешь, зачем он её взял с собой? — спросил Сагит.
Я ничего не ответил. Да и не предполагал, зачем взял с собой пачку сигарет Ваня. Ещё и подписанную мной. Так это и останется тайной.
Через пару часов мы приземлились на аэродроме. В воздухе по-прежнему стоял запах гари, смешавшийся с морским бризом. Каламитский залив был спокоен. Лётное поле было пустым, и только на месте катастрофы шли работы по сбору остатков самолёта.
Нас встречал автобус конструкторского бюро Сухого. Нам было дано указание проследовать в штаб полка на доклад.
Сагит и Вигучев сказали, чтобы я ехал в гостиницу к Екатерине. Рассказать о гибели нужно, поскольку уже скоро весь военный городок будет полниться слухами.
Автобус привёз меня в гостиницу. Перед входом я остановился и почувствовал, что ноги начинают становиться ватными. Осмотрев себя, обнаружил, что даже не отряхнулся после того, как помогал забирать Ваню с места его приземления. Я поставил коробку на землю. Не успев поднять голову, передо мной появились лакированные туфли-лодочки.
— Родин, где так измазался? — спросила Аида, затягиваясь сигаретой.
— В поле, — ответил я, оттряхнув штанину.
— Ясно. Знаешь, мне тут друг из Министерства Авиапрома рассказывал, что ваши МиГи и «суховцы» всех достали. Мол, самые умные, идей у вас много, лезете постоянно с предложениями. Что скажешь?
Совсем не вовремя появилась эта девушка. Смотрю я на неё и даже не представляю, стоит ли говорить о гибели Швабрина. Если бы она знала, то так весело бы не общалась.
— Сейчас не самое лучшее время. Мне идти надо, — ответил я и взял коробку.
— Ой, ладно тебе! Ну, погиб этот Швабрин. Что с того? Жизнь продолжается, — махнула Аида рукой.
Какой цинизм! Она так сказала, будто не человек погиб, а комар. Теперь понятно, какие были отношения у неё и Вани. Она его просто охмурила и пользовалась. А он… это уже не важно.
— Мне пора, — тихо сказал я и прошёл мимо Аиды.
— Кхе! Что за манеры! Только не говори, что ты расстроился. Будто он тебе родственник был, — сказала она мне вслед.
Удивительная мразь. Иной характеристики придумать не могу насчёт этой девушки.
Дежурная на входе сказала, что Катя в комнате. Коробку с вещами Вани я поставил у себя в комнате и пошёл к Екатерине. Чем ближе к её двери, тем тяжелее становиться передвигать ноги. В голове должны крутиться разные слова, которые следует сказать в такой момент. Только их нет.
Я остановился перед комнатой Кати и занёс руку, чтобы постучаться. В нескольких миллиметрах от деревянной поверхности мой кулак замер. Никак не получается собраться. Несколько мгновений спустя, я постучался.
— Ого! Сергей! Что так рано? — спросила Катя, открыв передо мной дверь.
— Привет, — тихо сказал я.
— Вижу, что ты хотел со мной поговорить. И не проси даже. Ты виноват. Это низко так обманывать Веру…
— Я не по этому поводу.
— А чего тогда, вид будто кто-то… умер?
— Зайди в комнату, — сказал я, и Катя впустила меня.
Девушка закрыла дверь. Показала мне сесть на стул, а сама взяла с вешалки платок и накинула на плечи.
— Я тут… не прибрано у меня, в общем, — сказала Катя, начиная заправлять кровать.
Останавливать её я не стал. Как мне кажется, она уже всё поняла, но пока держится.
— Сейчас Ваня прийти должен. Мы хотели на пирс сходить, прогуляться. Здесь воздух такой… такой свежий, — тяжело проговорила Катя, закончив с заправкой.
— Да, воздух тут хороший.
— Ваня ещё предложил на Херсонес съездить в выходной день. Ну и на Ай-Петри, — продолжала Катя рассказывать об их планах.
Я слушал, но с каждой минутой это становилось всё тяжелее. Катя всё чаще начинала всхлипывать, а слёзы уже выступили на глазах.
— А домой приедем… свадьбу сыграем, — закончила Екатерина и разрыдалась, закрыв лицо руками.
— Катя, послушай… — встал я со стула и подошёл к ней ближе.
— Нет! Ничего не говори! Не смей мне говорить, что его больше нет! — крикнула Катя и принялась колошматить меня руками в грудь.
Всю горечь она вымещала на мне, отказываясь верить. А я так и не сказал, что он умер. Выбившись из сил, Катя уткнулась головой мне в грудь, продолжив рыдать.