— Есть, товарищ полковник, — ответил Нестеров, присаживаясь на указанное место.
Со своего стула поднялся Швабрин и зачитал рапорт, написанный им по обсуждаемому инциденту и выдержки из объяснительных. Начальник медицинской службы подтвердил побои на лице Баля, зачитав историю болезни.
Затем слово взял Голубев и Нестеров, которые дали мне свою характеристику. Не у кого не осталось сомнений, что я парень ровный и положительный во всех отношениях.
— Как вы хорошо описали этого курсанта, товарищи. Только не вяжется это всё с его послужным списком дел и проступков, — сказал замполит, пролистывая личное дело. — Слышал, вы самолёт разбили в аэроклубе, так?
— Так точно, товарищ полковник. Моей вины в этом не было, — сказал я.
— И не сомневаюсь даже. Затем, вы получаете «двойку» на экзамене по физике, — указал он на моё личное дело. — Однако, каким-то чудом, вам дали пересдать. Я ничего не путаю, Владимир Палыч? — обратился он к заму по научной работе.
— Подтверждаю, — кивнул он.
— Возникло недоразумение, но решением начальника училища…
— Знаю я, какое было там решение! Звонок, откуда надо и вот вы уже в училище, — продолжал осаживать меня Борщёв.
— Своё право быть здесь я подтверждаю отличной учёбой и…
— И скверным поведением, товарищ курсант! Вас ещё ни о чём не спросили, а вы уже пререкаетесь. Объявляю вам пять суток ареста, — сказал Борщёв и взял паузу в разговоре, чтобы выпить стакан воды.
— Есть, пять суток ареста! — сказал я, приняв строевую стойку.
— Не торопитесь. Мы ещё сейчас накинем, — продолжил Борщев, после того как промочил горло. — Во время поступления у вас уже был конфликт с сержантом Баля, закончившийся дракой и… его отправкой в войска, продолжать дальнейшую службу. Вам снова повезло с хорошими знакомыми, так ведь? Или не так?
Вот всё знает! А ведь предупреждал тогда Неваднев, что он пытался скрыть факт драки. Похоже, не до конца. Слишком много шпионов у замполита.
— Я не нанёс никому и никаких побоев. Лишь словесно заступился за Виталия Казанова, — сказал я.
— Конечно, не было. Поскольку, в ней был обижен внук маршала, виновные понесли наказание. Все, кроме вас, — указал на меня пальцем замполит.
— Максим Викторович, может, уже какое-нибудь решение примем? Пятница ведь? — спросил Гурчик.
Не вовремя ты со своим нытьём, товарищ полковник.
— Мы скоро закончим. Я просто хочу вам всем показать, что перед нами нарушитель воинской дисциплины, который скрывался под личиной прилежного, сознательного и ответственного курсанта, — сказал Борщёв, встал со стула и пристально посмотрел на меня. — Вы что-то можете сказать, Родин?
— Так точно. Если бы сержант Баля, ещё раз позволил высказаться о моей девушке оскорбительно, я, не думая, повторно бы врезал ему. За честь своей девушки, я буду стоять до конца. Невзирая на то кто стоит передо мной. Будь то курсант или генерал. Алексей перешел все границы дозволенного, я его просил остановиться, но он меня не послушал.
Свой монолог я решил закончить на этой ноте. Нестеров, сидя на своём месте, отрешённо уставился в стену.
— Выступили, значит? А теперь, вот этот рапорт старшего лейтенанта Швабрина по поводу вашего нетрезвого состояния в увольнении, что вы даже дойти не смогли и свалились в кусты. Каким-то образом у вас получилось обмануть всех, но не меня, — сказал Борщёв, встав со своего места и подойдя ко мне ближе.
— Подтверждаю, что этот рапорт был написан мною после моего дежурства в гарнизонном патруле, — сказал Швабрин.
— Везёт вам на Родина, да товарищ старший лейтенант? — съязвил Нестеров. — Я могу подтвердить, что курсант Родин не был пьян.
Среди собравшихся началось бурное обсуждение, пока Борщев смотрел мне в глаза и собирался что-то сказать.
— Есть кстати и выписной эпикриз из госпиталя. Начальник медицинской службы может это подтвердить, — услышал я слова Голубева.
— И не имеет это сейчас отношение к делу. Мы рассматриваем драку, а не случай с травмой, — сказал комбат Мацков.
Забрезжила небольшая надежда на то, что этот рапорт и случай с ударом по голове не будет сейчас влиять. Однако в глазах Борщёва я не увидел разочарования. Драки вполне хватит, чтобы меня выгнать. Ещё и пререкания припишут к этому.
— Ты хорошо подумал? У тебя ещё есть возможность принять моё предложение, — тихо спросил подошедший ко мне Борщёв, пока все были заняты обсуждением моего дела. — Это крайний раз, когда я предлагаю.
— Я своей совестью и честью не торгую, товарищ полковник.
Борщёв кивнул и направился на своё место. Что ж, похоже, Серёга, судьбу нельзя обмануть. В прошлый раз тебя в армии оставили, но «крылья» ты потерял. Теперь опять. Поедешь сейчас на срочку дослуживать, а потом снова попробуешь. Это же честно, когда хотел всё по справедливости, а получилось как всегда.
— Итак, в ситуации с алкоголем оставим всё на совести Родина. Однако, не отменяет это того факта, что вы нанесли телесные повреждения своему товарищу, к тому же, старшему по воинскому званию, — сказал Борщёв. — Я предлагаю вынести это дело на учёный совет, сразу после вашего освобождения из-под ареста. Свободны…
Именно в этот момент, когда Гурчик был уже практически на ногах, а Нестеров чуть было не порвал свою фуражку от услышанного вердикта, в кабинет постучались.
— Товарищ полковник, прошу прощения за опоздание. Разрешите войти? — прозвучал голос Граблина у меня за спиной.
Вид у него был несколько запыханный и растрёпанный. Фуражка выпала из рук, а кашне повисло поверх шинели. Борщёву это очень не понравилось, и он злобно взглянул на своего зятя.
— Товарищ полковник, есть вопрос, который стоит мне с вами обсудить…, — начал говорить Грабля, но Борщёв прервал его.
— Дмитрий Александрович, мы уже закончили. Зайдите ко мне в кабинет сейчас с дознавателем, — сказал он, забирая со стола моё личное дело и принимая от Швабрина папку с документами. — Майор Голубев, организуйте сопровождение курсанта Родина на гауптвахту. Пять суток будет достаточно и подготовьте все документы для учёного совета. Будете представлять нам этого курсанта.
В казарме меня подготовили к переходу на «губу». Голубев, был удивлён тому, что я знал все порядки в подобном заведении и без лишних слов переодевался в старую и затёртую форму. Часы я оставил Нестерову, чтобы он потом мне их отдал. На гауптвахте всё равно отберут, и могу их потом не увидеть.
Гауптвахта была небольшой, как и весь гарнизон Белогорска. Камер всего три, находившихся в большом подвальном помещении, и каждая для своей категории военнослужащих. Сейчас я был здесь один. Писарь «губы» сказал, что сегодня только троих выпустили, так что мне не повезло. Он то и проверял меня на предмет запрещённых вещей.
Запрещены были шнурки, хотя на сапогах их и не было, кокарды, эмблемы металлические и всё остальное, что могло привести к плачевным последствиям или суициду. Курево и неуставная одежда, в запрет входили обязательно.
Выводные, начальник и помощник начальника караула были не из нашего училища. Похоже, в этом месяце очередь была мотострелковой части ходить сюда в караул. А вот писарь «губы» из комендантской роты и тоже, как и караул, с красными погонами на плечах.
— Ты чё, сидел уже? — спросил у меня веснушчатый писарь.
— Ага, в прошлой жизни. Давайте уже в камеру. Раньше сяду — раньше выйду.
— Погоди. Сначала на строевую, — сказал один из выводных. — Помощник начкара проведёт.
Вот так, надо мной пролетали один за другим самолёты, выполняя разворот при полёте по кругу, а я продолжал топтать маленький внутренний плац. После пары часов занятий и быстрого ужина, меня отправили, наконец-то в камеру.
Конечно, условия «спартанские» — опускающиеся нары, рваный матрас и совершенно не отапливаемое посещение. Как бы после «губы» не попасть в лечебное учреждение с каким-нибудь бронхитом или пневмонией.
— Держи шинель, летун, — занёс мне в камеру верхнюю одежду один из выводных.
— Спасибо, — ответил я.
— Слух дошёл, что ты кого-то избил. Здесь такое не прокатит. Быстро на место поставим, — пригрозил он мне. — Ты отдохни, сегодня уже трогать не будем.
Под шинелью было гораздо теплее, так что стоит попытаться уснуть в этой новой для себя обстановке. Ранее на «губу» не попадал, только в наряды ходил.
В голове крутились мысли о будущем. Теперь предстоит поехать куда-то дослуживать, а потом вновь пытаться поступить.
Только как обо всём этом сказать своим старикам и Жене? И нужен ли я теперь ей? Блин, начинаю уже как подросток рассуждать. Один негатив на уме, хотя вариантов позитива нет и вовсе. В прошлый раз избил своего однокурсника, и вылетел. Теперь и вовсе сержанта!
Как представлю в очередной раз учёный совет училища, мурашки по коже. Плохо, что не дали высказаться другим парням. Хотя, всё было понятно на этом собрании. Решение там принимал только один человек. Вот если бы Граблин замолвил слово за меня… Но этот вариант даже не рассматривается. Нагадить Нестерову он всегда рад, а я лишь разменная монета.
Ещё и это предложение Борщёва «стучать». Конечно, это его работа обо всём и всех знать, но ему других, что ли не хватает? Уцепился же за меня. Теперь вот будет доводить дело до конца в вопросе отчисления. Может, всё-таки, что-нибудь придумает Николаевич? До Доброва дозвониться или ещё до каких-нибудь знакомых своих… кто-то же должен мне помочь, или опять «небо» меня оттолкнуло?
После подъёма начались главные мероприятия пребывания на «губе».
Занятия по Уставам ВС СССР, строевая подготовка, подобие завтрака и снова шагать.
— Ногу выше! Носок тянуть! Чётче шаг! — командовал сержант с комендантской роты, когда я наматывал круги по прямоугольной разметке плаца.
Сама суть такого вида дисциплинарного воздействия в том, что ты должен в короткий срок быть перевоспитан. Не получилось или ты сопротивляешься этому процессу? Получай дополнительные сутки «отдыха»… точнее ареста, которые не идут в срок твоей службы между прочим, как и время пребывания в дисциплинарном батальоне. То, вообще лютая вещь, о которой ходили страшные легенды.