— 880й понял.
Вот пошли первые вводные. Должен был лететь по кругу, а теперь в зону. Главное помнить, что делать при отказах. Маршал по-любому захочет посмотреть, как действует курсант в особой ситуации.
— 880й, зону 1 занял, 3000.
— 880й, два виража вправо и два влево, — сказал Борисов.
— 880й, понял.
Ручкой управления самолётом установил крен 60°, соразмерно отклонил педали, и контролирую параметры по показаниям авиагоризонта и указателя скорости. Посматриваю ещё и на перегрузку. Рычагом управления двигателем подкорректировал скорость, чтобы не терять её.
— Установите крен 85°, — дал мне указание Борисов.
Вот это уже другой разговор, а то я уже начал скучать, что не кидают мне вводные. Сразу перед глазами вспомнился график из инструкции лётчику МиГ-21.
Если крен более 70°, то следует контролировать правильность виража по указателю перегрузки. Да и вообще, надо врубать форсаж, что и делаю. Надо только контролировать перегрузку.
— Какие должны быть параметры? — спросил у меня Борисов.
Сто процентов, Кутахов ему там команды даёт! Я взглянул на приборы, думая, что мне просто таким образом подсказывают ошибку.
— Скорость 750, перегрузка 4,5, режим «Полный форсаж».
Замечаний не последовало, кроме того, что мне дали указание на вывод из виража и следование на аэродром посадки. Выключил форсаж и… тут началось!
Звук двигателя начал затухать, обороты начали падать, как и температура газов. Двигатель, похоже, начал выключаться.
— 880й, падение оборотов двигателя и температуры, РУД на «СТОП».
Отключаю автопилот, нажав на красную кнопку на ручке управления, и начинаю запускать двигатель. Высоты мало, но скорость 710 км/ч позволяет его запустить на высотах ниже 6000 метров, а я сейчас на 3000.
Начинаю слегка потеть. Позориться перед маршалом нельзя. Сейчас я могу подставить многих в соседней комнате, а я так никогда не делал. Значит, работаем ещё быстрее.
Включаем автомат защиты сети «Запуск в воздухе». На табло загорелся сигнал «Зажигание выключено», значит, начала свою работу система запуска.
Обороты ротора низкого давления ещё пока выше 40 %. Перевожу рычаг управления двигателем в положение «Малый газ» и далее начинаю добавлять оборотов.
Пока стрелки указателя оборотов лишь слегка ползут вверх. Высота уже ниже 2000 метров, а значит нужно принимать решение, садится или прыгать. А раз до полосы далеко, значит катапультирование.
Но вот появился шум на отметке 1650 метров, температура газов за турбиной стала расти, а значит всё запустилось.
— 880й, запуск двигателя произвёл, — доложил я, когда самолёт снова вышел на режим горизонтального полёта.
Теперь можно и тумблер «Запуск в воздухе» выключить.
— Закончили упражнение, курсант Родин. В аппаратную, — подал мне команду уже Кутахов.
Маршал со своей свитой подошли к кабине, когда я уже стоял с ещё одетым на голове шлемофоном.
— Вспотел? — спросил Павел Степанович.
— Так точно. Душно здесь.
— Зато тренировка в сложных условиях. В бою может быть и жарче. Очень скоро будет совсем жарко… с такими-то самолётами! — сказал маршал, пожимая мне руку.
Не застеснялся он даже моей мокрой ладони, а крепко её сжал.
— Готовься сынок. Чую, будет дело. Молодец!
После этих слов, вся делегация отправилась на выход, чтобы продолжить свою проверку. Я уже был в аппаратной, когда наши парни отпросились у Борисова выйти, чтобы подышать воздухом.
— Как я понял, Сергей, ты слышал, что я ответил Кутахову, — сказал Иван Иванович, тяжело присаживаясь на свой стул.
— Это и понятно. Я начинаю привыкать, что все вокруг набрали в рот воды и не рассказывают мне всей правды.
— Твой отец был со мной в том вылете. Я катапультировался, а он нет.
После того, как Борисов покинул кабину, он уже не видел, чтобы Родин-старший выпрыгнул. Весь полёт проходил на очень низкой высоте, тем самым накладывал свои особенности при пилотировании.
— Погода была не очень. Серые облака, а горные вершины закрыты густой дымкой. Тут пара каких-то залётных «Фантомов», хотя они никогда так далеко не заходили. Мы давай за облака уходить, да не успели. Подбили нас. Серёгу, отца твоего, как он сказал мне по внутренней ранило.
— И вы прыгнули, без его команды?
Борисов ничего не ответил, а только отвернулся в сторону. Кто ж захочет отвечать на такие вопросы?
— Когда спускался на парашюте, на склонах горного массива Тамдао я видел чёрный дым.
Иван Иванович говорил медленно. Тяжело, наверное, признаваться в своей трусости. Я видел, как дрожали его руки, когда он хотел перелистнуть страницу своего журнала учёта занятий.
— Местность там труднодоступная, леса реликтовые. Там ещё несколько деревень были, но народ не совсем простой и отличался от тех вьетнамцев, что мы знали. Шастали по горам и имели репутацию очень независимых людей — ни одной, ни другой власти не подчинялись. К ним я и попал в плен.
— И как же выбрались?
— Обменяли меня через месяц на пару ящиков патронов и водки. Краснов вытаскивал, — сказал Борисов, отбросив в сторону журнал. — В плену я и увидел обгоревшую подвесную систему и помятый шлем. Потом вроде и останки нашли. Так и объявили погибшим на учениях.
— А ведь он погиб при выполнении боевого или специального задания. Если…
— Да, да, да! — злобно воскликнул Иван Иванович, ударив несколько раз по столу. — Но нас там не было. И, вряд ли, когда признают, что были. Поэтому и помогают тебе все с той самой фотографии, чтоб хоть как-то нивелировать это. Ты это понимаешь?
— Понимаю. А как же мать? Просто так умерла через год?
— Я сказал уже тебе, где искать. Найдёшь Платова — узнаешь все ответы.
Не думал, что так просто мне удастся узнать обстоятельства гибели Родина-старшего. Борисов может сколько угодно молчать, но не нужно быть сильно умным, чтобы понять суть их задания. Скорее всего, это был разведывательный полёт. Тем не менее, мысли об этом расследовании придётся отложить.
Начало лётной практики выдалось необычным. Обусловлено это было тем, что у нас не было нашего инструктора. К слову, нам и не назначили нового.
Наша любимая третья «пьющая» эскадрилья продолжала свой боевой путь с подполковником Ребровым во главе. На мой вопрос, где инструктор, он ответил в своём стиле.
— Родин, с вами будут летать все. Мы только недавно пересели всей эскадрильей на «балалайку», некоторые ещё не прошли полный курс переучивания. А если они сами не умеют, чему они тогда вас научат.
— Пётр Николаич летал на МиГ-21. Он бы мог нас как-нибудь на земле поучить… — выдал своё предложение Артём, но Ребров прервал его гениальные мысли.
— Рыжов, у меня к тебе предложение. Выслушаешь?
— Так точно, слушаю, — загорелся Тёмыч.
— Свои мысли оставь при себе, а лучше забудь, вездеход знаний ты наш! Наземка пока будет идти, определим вам инструктора, а сейчас сопли подбери, а то я уже поскальзываюсь.
Непривычно было сидеть в душном классе. А ведь раньше наш Николаевич брал нас на спортгородок, чтобы мы там изучали материал наземной подготовки.
— Мы даже в кабинете одни сидим. Уже бы дали кого-нибудь, — возмущался Тёмыч, прохаживаясь вдоль стены.
— Артём, сядь и не маячь. Так ты не приблизишь момент назначения инструктора, — сказал я, продолжая зарисовывать схему полётного задания в зону.
— Это всё специально, чтобы нас отчислить. Точно вам говорю. Будут нас учить по минимуму… — продолжил он возбухать, махая руками во все стороны.
Эмоциональное выступление Тёмыча прервал Иван Фёдорович, вошедший в кабинет с весьма серьёзным лицом. Это был уже явно не Швабра, а действительно старший лейтенант Швабрин. Даже Тёмыч замолчал, хотя раньше он мог и продолжать разговор, несмотря на офицерское звание инструктора.
— Здорово, гвардейцы, — сказал Швабрин, и прошёлся по классу, поздоровавшись с каждым за руку. — Рад снова видеть ваш ансамбль.
И голос у него уже не такой юношеский как раньше. А какие он усы себе отрастил! Не как у Будённого, конечно, но и не юношеское недоразумение под носом.
— Мы больше на квартет похожи, — сказал Артём.
— Рыжов, тебя поздравить хочу. Но сам же знаешь, что хорошее дело браком не назовут, — улыбнулся Швабрин, хлопая по плечу Тёмыча.
— И вы туда же? Я уже от кого только не слышал слов соболезнования…
— Эт не соболезнования, а мудрость. Главное, уважайте друг друга, и всё будет, — перебил его Иван Фёдорович. — Так, есть предложение покинуть сие помещение и переместиться на стоянку. Написать материал в тетради, как я понял, вы уже смогли и без меня, — сказал Швабрин, пролистывая мою тетрадь.
— Товарищ старший лейтенант, у нашего квартета нет инструктора, а командир звена…
— Курков, теперь я ваш инструктор. Попки свои оторвали и на стоянку самолётов. Покажу вам наши «балалайки», музыканты вы мои.
Неожиданное решение командира эскадрильи. Швабрин, если честно уже начинал мне нравиться, но пока ещё не настолько, чтобы мы могли ему доверять, как это было с Николаевичем. И не мог я не отпустить шутку по поводу усов.
— Иван Фёдорович, а разрешите вопрос. У вас смена имиджа? — спросил я.
— Родин, я тебя точно давно на хрен не посылал? Щас пошлю, — усмехнувшись, спокойно сказал Швабрин, открывая дверь кабинета.
Вывести его из себя не получилось. Значит, и правда вырос!
Прошло совсем немного времени, и вот я снова должен выполнить свой самостоятельный вылет. Только теперь мне предстоит самому пилотировать настоящий боевой истребитель.
Выполнить первый самостоятельный вылет мне похоже предстоит в не самых простых условиях. Они не критичные, но и пока что руководитель полётами не даёт добро на вылет.
— Чего этот мешок трусливого компоста не даёт разрешение? — сокрушался Ребров, когда я уже во второй раз вылез из кабины.
Комэска в сторонке побеседовал со Швабриным. По губам Вольфрамовича трудно было прочитать, какие новые выражения он использовал сейчас в разговоре.