нией в голосе.
— А ты как думаешь? — проворчала бабуля. — Смотрим сюда, — указала она на тёмную полоску с различными лампочками и перекрестием посередине. — Когда будут загораться эти лампочки, туши их нажатием вот этой кнопки.
Галина Николаевна указала на световые приборы и кнопку справа на аналоге ручки управления.
— Теперь смотри сюда, — указала она на перекрестие посередине тёмной полоски. — Как у окулиста. По связи будешь мне называть, куда будет показан разрез этого кружка.
— Понял.
— И помни, что напрягать спину, пресс и ножки нужно сразу. Иначе без моей команды… ну, тут уже и моя команда не нужна будет — отключишься и пойдёшь в «народное хозяйство». Всё понял? — спросила бабуля и я молча кивнул. — Выдержать тебе нужно перегрузку в 6 единиц. Что скажешь?
— Вроде несложно, — ответил я.
— Конечно! Сиди и получай удовольствие. Собаки с кошками проходили подобную проверку перед полётом в космос, а ты — человек. Тем более справишься, — улыбнулась Галина Николаевна, и меня стали закреплять в кресле.
— И все прошли?
— Я только Белку и Стрелку помню. Из тех, что прошли, — сказала бабуля, и меня начали с шумом закрывать в капсуле подошедшие сотрудники.
Через несколько секунд я остался один. Появилось ощущение, что ты оказался внутри просторного чемодана. Внешние звуки исчезли.
— Начинаем работать, — громко объявила Галина Николаевна.
Капсула начала своё вращение.
Глава 21
Странная тишина. Начал понимать, как себя чувствовал Юрий Алексеевич во время своего полёта в космос. Я ощущал себя рыбкой в консервной банке. Только в руках у тебя предмет с кнопкой, которую ни в коем случае нельзя отжимать.
Мои показатели здоровья были замерены, а их значение врач зачитала мне по связи.
— Показания в норме. Начинаем вращение, — раздался голос Галины Николаевны в наушниках.
Небольшое волнение, всё же, присутствовало. А как по-другому себя можно ощущать в таком закрытом пространстве? Тем более, на тебя начнёт давить масса в несколько раз больше веса твоего тела.
— Выходим на 1 единицу, — сказала Галина Николаевна.
На самом первом этапе никаких проблем не было. Дышал как надо, тонометр считывал показания давления. При этом сильно жужжал, что я даже в шлемофоне слышал звук его работы. Лампочки на панели передо мной загорались, и я их спокойно гасил нажатием на кнопку.
— Разрез вправо. Разрез вверх, — ответил я, смотря на загорающееся перекрестие перед собой.
— Нормально. Не волноваться. Пошли на две единицы, — сказала врач и теперь я уже начал чувствовать нагрузку.
Я понимал, что капсула, должна поворачиваться набок во время движения. Даже с моим подготовленным вестибулярным аппаратом непросто распознать начало вращения.
Две единицы перегрузки достигли, и на этом моменте процедуры началась первая «площадка», то есть вращение идёт без ускорения на одном уровне.
— Подними левую руку с тангентой, — дала мне указание врач, и я это спокойно выполнил. — Хорошо.
Тело слегка начало тяжелеть, небольшое напряжение в районе грудной клетки.
— Дыши животом. Вот так. Хорошие показания, — подбадривала меня врач. — Повышаем нагрузку.
Теперь пошёл набор до 3-х единиц. Начал ощущать и лицом всю тяжесть давления своего веса тела. Как будто в окно движущегося автомобиля высунулся. Пошла снова загораться гирлянда лампочек, которые я быстро погасил.
— Разрез? — спросила у меня Галина Николаевна.
Видимо, я увлёкся отключением лампочек и пропустил момент загорания перекрестия.
— Влево. Вправо. Вверх, — ответил я, назвав всю смену изображений перед собой.
— Нормально. Давай ещё повысим, — сказала Галина Николаевна с неким азартом.
Я сам уже морально настроил себя на борьбу с перегрузкой. Дыхание начало учащаться. В полёте четыре единицы не всегда даже успевал прочувствовать, поскольку они длились не так долго. А здесь каждую нагрузку фиксируют.
— 4-е единицы. Параметры в норме. Хорошо идёшь. Помаши бабуле правой рукой, — дала мне команду врач.
Издевается, Николаевна! Поднял руку, и тут тяжесть уже хорошо прочувствовал. Будто гантель взял, но не сразу понял какого она веса. Пришлось приложить дополнительные усилия для этого подъёма.
Тело в норме. Никаких проблем со спиной не было. На груди ощущалось давление, словно на неё кто-то давит двумя руками. И в этот момент я почему-то вспомнил романтический вечер с Верочкой. Точнее, его интимную часть. Она-то несколько раз упиралась мне в грудь, когда мы с ней были в кровати.
— Родин, чего улыбаешься? Что смешного? — возмутилась Галина Николаевна.
— Про девушку вспомнил, — ответил я.
— Девушки потом. Держи следующую площадку.
На 5ти единицах это уже ощутимо тяжело. Лицо сильно напряглось, пальцы не так легко нажимали на кнопку, чтобы погасить лампочки.
Мышцы становились ватными. Будто после длительной болезни, движения получались скованными.
— Забираемся на 6 единиц. Тут будет самая длительная площадка, — предупредила меня Галина Николаевна, но я и без неё понял, насколько стало тяжело.
Губы прилипли к зубам, на поясницу стало давить ещё сильнее. Сейчас должен сужаться «тоннель» — периферическое зрение будет ухудшаться, и мне станет сложнее наблюдать за крайними загоревшимися лампочками.
— Гасим лампочки, — подсказала мне врач, а я с большим усилием продолжал жать на кнопку.
Главное — не расслабляться и дышать, как раньше. Иначе можно было потухнуть. Площадка всё продолжалась и не видно было того самого момента, когда моё лицо не будет принудительно подвергнуто подобной «подтяжке».
— Ещё немного. Держись!
Только этим и занимался. Тело уже было свинцовым, но кое-как двигаться я ещё мог. Пресс и ноги напряжены. Тут уже не до воспоминаний о Верочке!
— И… закончили! — весело произнесла Галина Николаевна. — Прошёл.
Вот это я понимаю! Сразу тебе сказали, что ты красавчик! Тут же началась остановка и я резко выдохнул. Однако, кнопку не решился отпустить. Мне кажется, мой палец прилип к ней крепче, чем с Суперклеем.
Лёгкость в теле усиливалась. Ты будто сам сейчас готов взлететь, и только ремни удерживают тебя в этом кресле.
В первую секунду слегка закололо в затылке и по всей спине. Боялся, что сейчас начнётся головокружение, а мой вестибулярный аппарат раскрутится как гироскоп и придёт в негодность. Но всё в порядке. Расфокусировка зрения была мгновенной, а потом я словно прозрел ещё больше.
Капсула открылась и надо мной нависла Галина Николаевна.
— Родин, что я могу тебе сказать. А ничего! Всё у тебя хорошо, — улыбнулась бабуля и потянулась к моей левой руке. — Да отожми ты палец.
— Всё по вашей команде делаю, Галина Николаевна, — улыбнулся я, положив тангенту и убрав руку аналога ручки управления.
Когда я стоял в кабинете у врача и с меня снимали датчики, чувство было незабываемым. То самое ощущение сделанного дела и небольшая слабость в мышцах.
— Вот твоя история. Но я кое-что хочу спросить у тебя, — сказала Галина Николаевна и протянула мне документы.
— Слушаю, — ответил я, натянув на себя майку и надев рубашку.
— Как думаешь, сколько единиц ты выдержал?
— Думаю, что как и положено — все 6.
— Ты себя недооцениваешь, Сергей, — подмигнула Галина Николаевна. — Лети, голубь!
— Спасибо.
На волне эйфории я побежал в кабинет к Белле Георгиевне. Никакой боли в спине, дискомфорта, чесотки и других отклонений от нормы. Видать, кубинский «знахарь» сотворил чудо, а начало занятий по гимнастике Швабрина закрепило этот эффект. Сомневаюсь, что за столь короткий срок упражнения сделали многое, но в перспективе нужно продолжать заниматься.
Очереди перед кабинетом хирурга не было, но вот дверь мне поддалась не сразу. Она вообще была закрыта.
— Одну минуту, — прозвучал за дверью мужской голос.
Кажется, кого-то она уже там обследует. В моё прошлое ВЛК она тоже закрывала на ключ дверь, когда осматривала меня ниже пояса.
Замок на двери щелкнул, и из кабинета показалась знакомая физиономия в тёмных очках.
— Родин, да как живой! — воскликнул Хреков, протянув мне свою ладонь.
Предварительно он её об себя вытер. Пока тряс мою руку, приглаживал свои редкие растрепавшиеся волосы.
— Рад вас видеть, товарищ генерал. Как у вас здоровье? — спросил я.
— Ничего, старлей! — радостно воскликнул он, похлопав меня по плечу.
— Ничего хорошего, — прозвучал голос Беллы Георгиевны из кабинета.
— Короче, рано меня ещё списывать, Родин, — улыбнулся Хреков.
— Правильно. Уже поздно списывать. Списали, — продолжила комментировать хирург.
Андрей Константинович напрягся так, будто перегрузка на него подействовала в этот момент.
— Стерва… но люблю её. Давай. Удачи тебе, — попрощался со мной генерал и пошёл на выход.
Войдя в кабинет я, тихо закрыл за собой дверь.
— Белла Георгиевна, разрешите? — спросил я и хирург молча, кивнула, подняв на меня свои голубые глаза. — Прошёл центрифугу.
— Я и не сомневалась. И как ощущения? — спросила она, приняв у меня из рук историю болезни и медицинскую книжку.
— Непередаваемые. Вам стоит попробовать.
— С моим мужем никаких центрифуг не нужно. Крутит, как хочешь, что и сознание потерять недолго, — сказала Белла Георгиевна и повернулась ко мне боком, положив одну свою стройную ногу в белой туфле на высоком каблуке на другую.
— Он у нас в Афганистане командующим был. Настоящий герой. Вам стоит им гордиться, — спел я порцию дифирамбов Хрекову.
— Горжусь, но это тебе не поможет, — улыбнулась Белла. — Завяжи шнурки.
Странная просьба хирурга, поскольку я стоял перед ней в резиновых тапках сейчас. Опустив голову вниз, я даже проконтролировал этот момент.
— Спасибо, но шнурков у меня нет.
— Наклонись и завязывай, — твёрдо сказала хирург. — Условно.
Кажется, это всё направлено на проверку моей спины. После такой нагрузки в центрифуге я не знал, как моя поясница отреагирует на такие наклоны.