Телеграмма в штаб армии: «Прибывший агент из Вилленбурга показал, что за три полета „Илья Муромец“ в городе и на станции произвел следующие разрушения: раз-рушёно станционное здание и пакгауз, 6 товарных вагонов и вагон коменданта, причем комендант ранен, в городе разрушено несколько домов, убито 2 офицера, 17 нижних чинов, 7 лошадей, в городе паника, жители в ясную погоду прячутся в погребах».
В эскадрилью Брокара вступил добровольцем военный летчик Ведрин.
20 марта — Со вступлением Турции в войну, открылись возможности захвата Константинопольских проливов, и вопрос о том, кто впоследствии будет ими владеть, принял актуальный характер. Россия не замедлила предъявить свои претензии английскому и французскому послам в Петрограде. Русское правительство, объявляя войну, намеренно не предупредило об этом англо-французов, желая поставить их перед фактом. Таким образом немцы сыграли на руку русской дипломатии.
Стремление свалить Турцию и заинтересовать Россию в Дарданеллах в этот момент в представлении англо-францу-зов было столь велико, что секретным договором от 18/20 марта Константинополь передавался России в рамках меморандума от 4 марта, который гласил: «добавляются к русской территории: город Константинополь, западный берег Босфора, Мраморное море и Дарданеллы, Южная Фракия до линии Энос — Мидия, малоазиатский берег между Босфором и побережьем Сакария и один из пунктов залива Измид, который будет определен позже, острова Мраморного моря и острова Имброс и Тенедос».
22 марта — Русские войска заняли крепость Пере-мышль. Во взятии крепости очень большую роль сыграла русская авиация. За несколько месяцев осады благодаря корректировке с самолетов были подавлены средства сопротивления крепости, а благодаря фотографированию изучена вся система укреплений. Штурм проводился согласно созданным по фотоснимкам планам крепости и предмостных укреплений. Это был первый опыт применения авиации в подготовке взятия укреплений противника.
Русская Ставка изменяет стратегический план и принимает решение перейти всем Северо-Западным фронтом к чисто оборонительным действиям.
Следуя заветам Нестерова, русский военный летчик Казаков, летавший на самолете «Моран-Ж», придумал «кошку с лапками». Идея его заключалась в следующем: необходимо было зацепиться «кошкой» за самолет противника, в результате чего должен был произойти взрыв капсюля, детонировавшего пироксилиновую шашку, укрепленную на «кошке». В этот день, летая в районе деревни Гузав, западнее Вислы, он обнаружил германский «Альбатрос» и напал на него. Зацепить кошкой аэроплан не удалось, и Казаков пошел на таран. Он нагнал аэроплан противника, ударил его колесами, и «Альбатрос» полетел камнем вниз. Сам Казаков при этом остался жив.
Казаков: «Что было делать — два фронта, сорок тысяч глаз русских и немецких смотрят на нас из окопов, уйти, не сделав ничего, находясь в нескольких метрах от противника, позор перед этими 20 ООО русских глаз... Проклятая кошка зацепилась и болтается под днищем самолета... Тогда я решил ударить „Альбатроса" колесами по его верхней поверхности. Не долго думая, дал руль вниз... Где-то рвануло, толкнуло, засвистело, в локоть ударил кусок от крыла моего „Морана". „Альбатрос" наклонился сначала на один бок, потом сложил крылья и полетел камнем вниз... Я выключил мотор — одной лопасти в моем винте не было. Я начал планировать, потеряв ориентировку, и только по разрывам шрапнелей догадался, где русский фронт. Садился парашютируя, но на земле перевернулся. Оказывается, удар колесами был настолько силен, что шасси было вогнуто под крылья».
Так Казаков доказал, что расчет Нестерова был абсолютно верным. Замечательно, что поединок в воздухе происходил между теми же типами самолетов. Петру Николаевичу помешало осуществить этот маневр настолько же точно, скорее всего, сильное нервное перенапряжение последних дней. Доказательством этому может также служить и еще один подобный таран, совершенный 19 августа в 1918 г. германским асом Удетом.
Удет: «Через два дня прибывает моя машина, быстроходный новый Фоккер. Он выглядит элегантно и колоритно, как настоящий ястреб. Стоящий рядом с ним старый „ Авиатик Г‘, на котором я летал в 206-й, кажется толстым и неуклюжим как гусь. Половина всех курсантов собирается к моменту моего взлета.
— И помните о главном, ребята: как можно больше тренироваться, - кричу я им, махая на прощание рукой.
Деревянные колодки из-под колес убраны, рычит мотор Гном, и я взлетаю. Машина кренится вправо. Я всего лишь в каком-то метре от земли. Я дергаю ручку влево, налегая на нее изо всей силы. Но ничего не происходит, абсолютно ничего! Ангар несется мне навстречу с головокружительной скоростью. Треск, какие-то обломки летят у меня над головой... Я врезался в ангар! Какое-то время я сижу не двигаясь, как будто парализованный шоком. Затем я встаю, колени мои трясутся, и выбираюсь из кабины. Я невредим, но от самолета осталась куча обломков. Курсанты и механики бегут ко мне через летное поле. Все видели мою аварию. Бегут даже со стороны казарм и штаба. Они стоят вокруг меня большим полукругом, с любопытством разглядывая машину. Несколько человек подходят ко мне с вопросами, на которые я не могу ответить.
Я стою молча, все во мне трясется. Подходит капитан и долго смотрит на меня.
— Итак, — говорит он, как будто он ждал, что именно так и произойдет.
Я, запинаясь, бормочу:
— Ручку заклинило, элероны не работали.
— Разберемся, — говорит он и кивает старшему механику.
Я иду в мою комнату и сижу у окна, уставясь в него ничего не видящими глазами, как будто забыв о том, что произошло. Другие из чувства сострадания, оставляют меня в покое. Вечером становятся известны результаты расследования. Привод пулемета перепутался с тягой дроссельной заслонки и тем самым заблокировал ручку управления. Старший механик приносит фотографию кокпита. Я реабилитирован. Мне дают еще одну машину, но на этот раз это старый „Фоккер“. На следующее утро я вылетаю в Хаб-схайм».
Турецкий фронт
В течение целого месяца англо-французы со стороны Эгейского моря мало беспокоили турок, зато начались бомбардировки Босфора русским Черноморским флотом, намеченные взаимным соглашением английского и русского командования.
27 марта — Для обстрела укреплений Босфора и нанесения по ним бомбового удара авиацией корабельного базирования из Севастополя вышли пять линкоров, гидрокрейсер «Император Николай I», имевший на борту пять самолетов, яхта «Алмаз», несшая 1 самолет, 10 эсминцев, 3 заградителя в качестве тральщиков и 2 тральщика.
28 марта — Была произведена первая бомбардировка Босфора.
Два линкора подошли на расстояние 11 км к берегам Босфора и с 10 час. 30 мин. до 11 часов обстреливали батареи анатолийского берега, а с 11 часов до 12 час. 30 мин. — батареи румелийского берега. Обстрел сопровождался пожарами; один большой турецкий пароход выбросило на берег, и он сгорел. Форты не отвечали из-за дальности расстояния. По наблюдениям с самолетов снаряды ложились хорошо. На следующий день бомбардировка не состоялась из-за спустившегося на побережье густого тумана.
Авиация становится все более и более неотъемлемой частью не только наземной артиллерии, но и морской.
Западноевропейский театр
30 марта — Французы предприняли еще одну попытку прорвать фронт в Вевре, закончившуюся также безрезультатно. Для прорыва глубокой обороны необходимо найти новые средства. В России они уже найдены при осаде и штурме Перемышля. Но для развития успеха у России не хватает экономической мощи. Союзники же на этот год, похоже, совсем перестали следить за тем, что происходит на Восточноевропейском театре военных действий.
Зато французы придумали еще один способ использования авиации в целях разведки — высаживать шпионов в глубоком тылу. Первая попытка организации полета с целью высадки шпиона в тылу была произведена уже в конце 1914 г. сержантом Гобером. Затем его инициатива была подхвачена другим знаменитым французским летчиком — Вед-рином из 23-й эскадрильи «Моранов-Сольнье». Ведрин семь раз доставлял шпионов в глубокий тыл и три раза прилетал для того, чтобы забрать своих пассажиров обратно. Это приходилось делать не каждый раз, так как некоторые из засланных шпионов погибали, а некоторые возвращались сами через Голландию. Обычно такие «гости» брали с собой почтовых голубей.
Такие полеты принадлежали к разряду особо опасных поручений и назывались «специальными заданиями». Во время войны военная цензура запрещала публиковать в печати даже слабые намеки на подобный род действий авиации.
Наварр: «Это было в марте, когда я выполнил мое первое специальное задание. На моем „Моран-Парасолеи я должен был отвезти одного учителя из захваченной области. Он отправился, конечно, в штатском костюме с котелком на голове. Мне во что бы то ни стало хотелось одеть его в кепи, чтобы было удобнее, но он отказался от этого...
Мы отправились в полдень — дурной час для полета, но превосходный для нашей работы. Мы должны были отправиться к одному месту вблизи от Вердена... пересекли линию фронта без приключений, — ни пушек, ни самолетов, — такая удача. Я весь поглощен своим заданием: первое задание невольно производит сильное впечатление, так как не знаешь, чем это кончится. Перспектива смерти, — ничего. Но двенадцать пуль в грудь — это скверно!85
Я спустился с высоты с тяжелым чувством, отыскивая луг для посадки, и закончил спуск целой серией спиральных виражей у самой земли „а la Navarr", как другим было угодно прозвать их...
Мой пассажир покинул меня. Я был доволен, что покончил с этим делом...
Бедный учитель, впоследствии оказалось, что он отослал своих трех голубей со сведениями, но через месяц мы узнали, что немцы поймали его и расстреляли...»
31 марта — В штабе 1-й русской армии получена информация, что в их сектор переброшены значительные германские силы. Встревоженный этим развитием событий, штаб приказал «ИМ-Киевскому» тщательно обследовать вражеские тылы для того, чтобы определить движение и размещение неприятельских сил. Капитан А. А. фон Горст, офицер разведки 1-й армии, вошел в состав экипажа воздушного судна, который включал командира корабля капитана Г. Г. Горшкова, второго пилота лейтенанта И. С. Башко и артиллерийского офицера штабс-капитана А. А. Наумова.