Артиллерийская подготовка велась и химическими снарядами. Германские окопы обстреливались пулеметным огнем авиации, в первые же дни захватившей полное господство в воздухе.
Людендорф: «Могучая неприятельская артиллерия, хорошо ориентируемая аэропланами, подавила на Сомме огромным количеством снарядов нашу артиллерию. Обороноспособность нашей пехоты была до такой степени истощена, что предпринятая неприятелем массовая атака удалась...
В то время летательные аппараты не применялись еще как оружие против земных целей так планомерно, как в 1917, а особенно в 1918 году, но уже во время сражения па Сомме неприятельские аэропланы, летая очень низко, производили на нашу пехоту сильное впечатление. Впечатление это вызывалось не потерями убитыми и ранеными, а тем обстоятельством, что пехота оказывалась обстрелянной там, где до того находила укрытие».
Восточноевропейский театр
Австрийцам так и не удалось опрокинуть выдвинувшиеся вперед войска 8-й русской армии.
4 июля — Начинается второй этап наступательной операции русского Юго-Западного фронта. Одновременно с этим перешли в наступление под Барановичами войска русского Западного фронта.
2-7июля — Русская авиация сыграла исключительную роль в прорыве фронта под Конюхами. Участок передовой линии окопов австро-венгерских войск перед фронтом 11-й русской армии был полностью заснят фотокамерой Потте с высоты 1000-1200 м. Вся пленка была развернута в карту и передана артиллерийскому командованию с приложением фотоснимков. Затем в течение нескольких дней и ночей тяжелая артиллерия русских производила обстрел австрийских позиций, руководствуясь данными аэрофотосъемки. В результате этого обстрела окопы первой линии австровенгерских укреплений были фактически все разрушены, пулеметные гнезда ликвидированы.
Такая подготовка позволила русской пехоте за одни сутки преодолеть первую, вторую и третью линии обороны австро-венгерских войск, неся потери только в непрорабо-танных артиллерией участках фронта.
Из воспоминаний участника этой операции Н.М. Брагина: «Отдельные фотоснимки, произведенные до начала артиллерийской подготовки, а затем после нее, давали наглядную картину, с какой точностью ложились наши снаряды на окопы, батареи и другие объекты противника. Фотоснимки наглядно характеризовали разрушительное действие нашей артиллерии. На некоторых снимках воронки от снарядов буквально перекрывали друг друга. Снимки, произведенные мной в полдень, в ясные дни июньского наступления120, были особенно четки, на них легко можно было различить не только разбитые нашей артиллерией батареи, окопы и ходы сообщений противника, а также отдельные повозки или артиллерийские патронные ящики, стоявшие во дворе какого-либо деревенского дома».
Летчик Брагин вел корректировку огня артиллерии со специально обученным для этого в Гатчинской военной авиационной школе офицером-артиллеристом Лапчин-ским, впоследствии известным советским теоретиком в области военной авиации. Брагин вспоминает:
«Все мои полеты с ним на самолетах „Вуазен“, „Фар-ман“, „Сопвич“ для корректировки артиллерийских батарей обычно заканчивались уничтожением 2-3 батарей противника... При отсутствии вблизи корректируемой батареи земной радиостанции мы вели пристрелку при помощи вымпелов, сбрасываемых с самолета непосредственно на батарею, в которых А.Н. Лапчинский давал подробные указания по ведению артиллерийского огня.
Иногда по требованию Лапчинского я совершал на подходящей местности вблизи корректируемой батареи посадку самолета, особенно при корректировке тяжелой батареи, которая располагалась на значительном расстоянии от передовых окопов. На батарее Лапчинский договаривался с командиром о деталях дальнейшей стрельбы, после чего мы вновь поднимались в воздух и продолжали корректирование огня».
Новые методы массированной артиллерийской атаки во взаимодействии с авиацией и пехотой, заставили германское командование создать «программу Гинденбурга», предусматривавшую резкое увеличение производства артиллерийских средств борьбы.
Интенсивная деятельность артиллерийских авиаотрядов вызвала к жизни особую боевую тактику — всяческое препятствование корректированию огня. Имея на вооружении новые «Фоккеры» с установкой для стрельбы через винт, германские летчики легко поражали устаревшие русские корректировщики «Фарманы» и «Вуазены», безнаказанно заходя им в хвост.
Русские летчики, в свою очередь, приняли меры, установив боевой порядок передвижения корректировщиков в тройках. Первый самолет держался на высоте 2000 м, второй — на 500 м ниже и уступом за первым, третий — еще на 100 м ниже и уступом за вторым, прикрывая таким образом «мертвое пространство» под хвостом впередилегяще-го.
Однако это оказалось малоэффективным и вскоре пришлось прибегать к защите своих истребителей.
7 июля — «ИМ-Киевский» из первого отряда был переведен на Западный фронт, на аэродром города Станько-во, к югу от Минска. «Муромцы» понадобились на этом участке из-за возросшей неприятельской активности. После гибели «ИМ-3» Муромцев здесь больше не было. Поэтому русская армия послала сюда этот специальный воздушный отряд под командованием штабс-капитана И. С. Башко, который также командовал «ИМ-Киевским».
На Кавказском фронте началась Трапезундская операция.
На Юго-Западном фронте русские продвинулись еще немного вперед и отбили у немцев станцию Маневичи.
8 июля — Рихтгофен: «В России наша эскадрилья занималась преимущественно бомбежкой, мы дразнили русских, как могли. Мы сбрасывали наши яйца на самые лучшие их станции. Однажды нас всех послали бомбить одну особенно важную станцию. Местечко называлось Маневичи и находилось примерно в двадцати милях от линии фронта. Это недалеко. Русские планировали наступление, и вся станция была буквально забита поездами, они стояли впритык, ими было покрыто пространство на многие мили путей. Сверху их было отлично видно — лучшего объекта для бомбардировки и не придумаешь.
Я всегда впадаю в энтузиазм при возможности удачного дела. А тогда я особенно увлекался бомбардировками. Мне доставляло колоссальное удовольствие бомбить этих лапотников сверху, и часто я вылетал два раза на дню...
Аэропланы тяжело выкатились на старт. Они несли бомбовый запас по максимуму своих возможностей. Иногда на обыкновенной машине я нес триста фунтов121 бомб! Кроме того, на этот раз со мной летел очень тучный наблюдатель, который, по-моему, вообще никогда не ограничивал себя в еде. Еще была и пара пулеметов, но толку от их применения в России не было. И жаль, что в числе моих трофеев так и нет ни одного русского. Лететь на груженой машине, переполненной смертоносным грузом, удовольствие маленькое, особенно в самую полдневную русскую жару. Машина начинает капризничать. Она, конечно, не упадет, от этого ее удерживает мотор в 150 лошадиных сил, но все-таки весьма неприятно нести такое количество зарядов вместе с бензином. Наконец, мы выбрались в спокойное место, и началась самая прелесть бомбометания. Ах, как дивно иметь возможность лететь по прямой, иметь точный приказ и отличный объект! После того, как ты сбросил бомбы, всегда испытываешь чувство, что ты выполнил что-то настоящее и чего-то добился, тогда как проплутав в поисках врага и не сойдясь с ним в воздушной стычке, возвращаешься домой с ощущением проигрыша и имеешь полное право сказать себе: „сегодня ты действовал глупо“.
Итак, я всегда бомбил с наслаждением, к тому же, мой наблюдатель скоро выучился с помощью прицельного телескопа выбирать удобный момент для скидывания вниз наших яиц.
Полеты к Маневичам были чистым удовольствием, и я не раз летал туда. Надо было сначала пролететь над огромным лесом, в котором, вероятно, водилось немало лосей и рысей, потом над деревнями. Но деревни были пустыми и жалкими, Маневичи были, пожалуй, самым приличным населенным пунктом. Вокруг виднелось немереное количество палаток и бараков, но знаков Красного Креста видно не было.
До нас на станции только что побывала другая эскадрилья, поскольку от палаток и бараков тянулся густой дым. Ребята поработали неплохо. Выход на станцию был испорчен мощным и удачным ударом. Паровоз еще стоял иод парами, но машиниста не было видно — очевидно, он сбежал в укрытие. По другую сторону здания тоже пыхтел паровоз, медленно продвигаясь вперед, и мне отчаянно захотелось разбить его. Пролетев на высоте в несколько сотен ярдов, я бросил бомбу и достиг желаемого результата. Паровоз встал. Мы развернулись и стали бомбить станцию, внимательно определяя цель по прицельному телескопу. У нас было много времени, поскольку никто нас не беспокоил, хотя вражеский аэродром находился совсем неподалеку. Однако не было и следа русских летчиков. Залаяло несколько противоаэропланных установок, но стреляли они почему-то совершенно в другую сторону. Мы даже сохранили несколько бомб, чтобы иметь возможность воспользоваться ими где-нибудь на обратном пути.
Неожиданно мы увидели, что из ангара выводят вражеский аэроплан, но мы сомневались, что он станет нас атаковать. Я вообще не верил в атаку — скорее всего, летчик считал, что сейчас во время бомбежки ему гораздо безопаснее будет в воздухе, а не на земле. Воздух в такой ситуации — место самое подходящее. Мы вернулись домой кружным путем, ища русские лагеря, было отчасти даже весело поливать этих молодцов внизу пулеметным огнем, тем более, что эти полудикие стада азиатов удивлялись такому огню куда больше, чем, например, цивилизованные англичане. Интересно было стрелять и по кавалерии. Воздушные атаки наводили на них чудовищную панику, огромные массы всадников начинали беспорядочно скакать во всех направлениях. Да, не хотел бы я быть командиром казачьей сотни, когда начинается стрельба из пулеметов с аэропланов!
Вскоре внизу показались наши траншеи, надо было сбрасывать последние бомбы, и мы решили устроить подарок русскому наблюдательному воздушному шару — единственному, который у них имелся. Мы совершенно комфортабельно спустились к нему на расстояние всего в несколько ярдов, чтобы атаковать. Поначалу русские стали очень быстро тянуть его, но когда бомбы упали, движение прекратилось. Правда, мне не верилось, что я попал — скорее, русские просто бросили свое начальство в воздухе на произвол судьбы и удрали. Но вот мы и на своей территории, тем удивительней показался приветствующий нас снизу огонь. Один аэроплан даже изрядно продырявило».