Ода
ХОР ЛЯГУШЕК
Муза, в священные горы вступи, наслаждаяся песней моею.
Так я оду свою по привычке начать собирался.
Между тем в пучину бедствий погрузился город наш,
Демагоги и тираны оседлали наш народ,
И поэта нет, который мог бы людям дать ответ
и разумный и полезный.
Чтобы прав своих гражданских не терял уже никто,
Чтобы страх был уничтожен, чтобы разум победил…
Эпиррема
КОРИФЕЙ ЛЯГУШЕК
Очень часто нам казалось, что Афины горожан
И хороших и негодных, всех оценивают так,
Как старинную монету и сегодняшний чекан.
Так старинную монету, неподдельную вполне.
Ту, что самой чистой пробы, лучшую из всех монет
Не пускаем в обращенье, применяя медяки
Наихудшего чекана, те, что выбиты вчера.
Граждан тех, кто, как известно, благородны и умны,
И воспитаны в палестре, и сильны в искусстве Муз,
Тех мы гоним, а других-то – медных, рыжих и чужих,
И худых из самых худших, – всюду мы пускаем в ход.
Задержитесь же, безумцы, измените свой уклад,
В ход пускайте благородных! И дела пойдут на лад,
А постигнет неудача, верно, скажут мудрецы:
«Что ж, на дереве хорошем и повеситься не жаль».
Антода
ХОР ГРАФОМАНОВ
Право слово, положенье, скажем прямо, недурно:
Графомания в почете, пищу ищет графоман.
Поглощает чебуреки, кашу с салом и сольцой.
Ежедневно три тарелки аппетитного борща,
Птицы, жаренной на скаре, восемьсот тринадцать грамм,
Лягушатины нежнейшей сорок восемь килограмм.
Ради пищи аппетитной графоманом надо стать.
Ежедневно графоманить и на сильных не роптать.
Антиэпиррема
КОРИФЕЙ ГРАФОМАНОВ
Я наслаждаюсь теперь Гонораром, высоким и толстым,
Часто встречаю его по дороге с работы домой.
Вот он идет, Гонорар, в своей шубе, простой и веселый,
За руку я Гонорара беру и веду в свой изысканный дом,
Шубу снимаю с него и пиджак, и рубашку снимаю.
Также снимаю нательное с тела белье.
Сняв все сначала, тогда уже им наслаждаюсь,
После всегда Гонорара любимого сытно кормлю.
Вот мой совет, Графомана премудрого, юному гаду:
Сытно корми Гонорара любимого, хоть он пока не велик.
Вырастет твой Гонорар, как пирог краснощекий,
Ты насладишься им вдоволь, а он насладится тобой.
Эписодий четвертый
Подземное царство Аид. Все приготовлено для соревнований. Стол отодвинут в угол. Кресла расставлены в ряд. В центре сцены гигантские весы, между чашами которых деревянная лестница, по ней соревнующиеся могут войти в чашу или выйти из нее.
В просцениуме Лева Малахитов на скрипке гениально играет этюд Паганини. Рядом Биверлибрамс, аккомпанируя себе на гитаре, орет слова биг-бита.
БИВЕРЛИБРАМС
Элау боу хол хис
Ер боди боди топ лис
Он лоун ноун…
Одновременно прекращают играть, смотрят друг на друга.
БИВЕРЛИБРАМС
У тебя, по-моему, распадение личности, Левка!
ЛЕВА
Мне стыдно, что ты мой современник, Антоша!
БИВЕРЛИБРАМС
А ну-ка выйдем!
(Уходят.)
По сцене в обнимку проходят Ксанфий и трехглавый пес Кербер.
КСАНФИЙ
Да, видит Зевс, люблю я господам
Исподтишка подсунуть к ночи фигу.
А ты, Кербер?
КЕРБЕР
Я тоже. Рад всегда
Сожрать хозяйские ночные туфли.
КСАНФИЙ
Феб, Аполлон! Пожми мне руку, друг!
И поцелуй.
(Целуются.)
Не хочешь ли, братишка,
По маленькой принять, пока не видно
Хозяев наших?
КЕРБЕР
Очень даже да.
Пробираются к столу. Ксанфий вливает по рюмке в каждую из трех глоток Кербера, затем сам опорожняет три рюмки подряд. Хихикая, друзья исчезают. На сцену толпой выходят поэты и их подруги. Пушкин почему-то держит под руку Смуглую Леди, Шекспир – Нину Малахитову, Лева – Дагрен, Антон – Анну Керн.
СМУГЛАЯ ЛЕДИ
(Пушкину). Позвольте мою руку назад, сэр.
НИНА
(Шекспиру). Ну, Виля, подержался и хватит.
ДАГРЕН
(Леве). Какой я тебе океанский цветок, дуралей?
АННА КЕРН
(Биверлибрамсу). Ах, какие вы все однообразные, господа!
Дамы отходят от поэтов. Те, обескураженные, стоят некоторое время молча.
ПУШКИН
(Шекспиру). О чем вы говорили с Ниной на дурном русском?
НИНА
(Анне Керн). Зачем ты, Аня, Антошке голову морочишь?
ШЕКСПИР
(Пушкину). А вы что нашептывали моей земной подруге на дурном английском?
АННА КЕРН
(Нине). С вашими манерами, Ниночка, флиртовать с Шекспиром!
ЛЕВА
(Антону). Антоша, брось! Для тебя Аня просто женщина, а для нас святыня, туманное видение.
СМУГЛАЯ ЛЕДИ
(Дагрен). Малышка, я бы вам посоветовала держаться подальше от Левы.
АНТОН
(Леве). А ты что вкручивал моей жене, циник?
ДАГРЕН
(Смуглой Леди). Если вы еще раз подойдете к Александру, я заплачу.
Все эти диалоги проходят на страшной скорости, после чего начинается почти хаотический шум.
ПУШКИН
Какой на вас дурацкий павлиний камзол!
ШЕКСПИР
Посмотрите на себя – хвост сзади, спереди какой-то чудный выем!
АННА КЕРН
Неужели вот вы – идеал поэтов XX века? Какой ужас!
НИНА
Аристократка!
ЛЕВА
Ты горестный жокей без лошадей!
АНТОН
Актер для зеркала!
ДАГРЕН
Я буду плакать! Я уже плачу!
СМУГЛАЯ ЛЕДИ
Господи! Какой адский шум! Когда-нибудь прекратится этот гвалт? Хоть бы минуту тишины!
Смущенное молчание.
ЛЕВА
(покашляв). Да-да, что-то мы тут напутали, мальчики и девочки.
ВСЕ
(в зал, как бы извиняясь):
ВЕЧНОСТЬ!
Дамы отходят в одну сторону, поэты в другую.
ДАГРЕН
(всхлипнув). Девочки, давайте дружить!
ЛЕВА
Ссориться глупо, ребята, нас мало, нас, может быть, четверо…
АНТОН
Во всяком случае, трое…
ЛЕВА
(аплодирует Антону). Какая самокритика! Браво, Антоша! Билл, Саня, какой у нас Антоша скромный! Я тоже очень скромный, но все-таки признанье потомков – штука приятная. (Поднимается по лесенке.) Тут один парень из XXI века в соседнем блоке рассказывал: стоит мне памятник в Москве возле Политехнического (влезает в чашу весов, чаша немного опускается), огромный памятник на коне и в милицейской форме.
АНТОН
А мне ребята из XXII говорили (лезет по лестнице), у интеллектуалов на устах один Биверлибрамс. (Влезает в чашу, чаша опять немного опускается.) Курят сигареты «Биверлибрамс». Каково?
ШЕКСПИР
(лезет по лестнице). А меня рисуют на фаянсовых тарелках! (Влезает в чашу, чаша резко идет вниз.)
ПУШКИН
А я памятник себе воздвиг нерукотворный! (Лезет по лестнице.)
ЛЕВА
Ну, почему же нерукотворный, Шурик? Возле кино «Россия» стоял ма-а-аленький памятник, вполне рукотворный. А из гипса тебя налепили – ужас!
ПУШКИН
(влезает в чашу, чаша резко идет вниз и опускается на пол). И, кроме того, на спичечных коробках и на конфетах меня изображают. (Поэты сидят молча, задумчиво глядя в пространство.)
НИНА
Бывало, на танцы приду, монтажники в драку…
ДАГРЕН
А я один раз ехала на велосипеде, а из автобуса брюнет как посмотрит…
АННА КЕРН
У меня был большой успех среди синих кирасир…
СМУГЛАЯ ЛЕДИ
О себе я молчу.
Вбегает сияющий, радостный поэт XXX века Бу.
БУ
Поэты-братья, поздравьте меня, я нашел к вам коммуникацию! Весь день сидел в туалете, искал и вот перехожу на примитивную связь! К сожалению, должен огорчить дам – я чижик! Я чижик, но я всех люблю! (Кружится.) Люблю! Целую! Я чижик! Я всех люблю и даже немного дам! (Трепеща руками, словно крылышками, прыгает в свободную чашу весов, чаша опускается до самого пола, поэты поднимаются вверх.) Ваш памятник, Лева, мы обнаружили в раскопках, правда, без головы и без хвоста, но опознали, опознали! Следы Энтони тоже нашлись – эта надпись губной помадой на полотенце, вы, конечно, помните! О Шуре я уж и не говорю – к нему не заросла народная тропа! Вот, правда, вас, Вильям Давыдович, уже никто не знает, но все равно я вас люблю, потому что я чижик! Чижик-пыжик, где ты был, на Фонтанке водку пил…
Звучат фанфары. На сцену выходят Плутон, Дионис, Эсхил, Эврипид, Ксанфий, Кербер, Эмпуса, Ламия, вползают стоглавая ехидна и Тартесская мурена, появляются псы Кокита и Тифрасские Горгоны. Все в сборе.
ПЛУТОН
Прошу весы очистить. Начинаем
Мы диспут наш. Пускай весы покажут,
Кто в Грецию достоин возвратиться,
Неся в руках для граждан, как спасенье,
Поэзии громокипящий Кубок.