Выросший в Москве, никогда, даже в детстве, не дравшийся интеллигентный Цанаев рвался в бой, по-нимая, что других аргументов в этом городе у него нет.
В сгущающихся сумерках они обошли здание института, где горами припорошенный снегом послевоенный хлам, строительный мусор и подбитый грузовик.
Не зная, что делать и как делать, Цанаев скинул пиджак, потом галстук, даже боксерскую позу занял.
— Я вижу, ты серьезно болен, — усмехнулся Бидаев. — Надо мозги вправить, — тут он тоже медленно скинул камуфляжный ватник. Под ним оказывается огромный пистолет в кобуре, нож и еще масса непонятного для Цанаева оружия.
— Ну, давай, — дал команду Бидаев.
Цанаев бросился, от удара полетел, упал всем телом на разбитые кирпичи, почувствовал сильную боль.
Раздались крики, из-за угла появились сотрудники института. Цанаев только помнил, как Аврора повела его в кабинет, чистила его одежду, мыла испачканные руки. А потом она сама наливала ему чай, заботилась о нем.
Это внимание Авроры было так приятно, что Цанаев, наверное, еще не раз пошел бы драться. Однако сама Аврора была крайне встревожена:
— С ним, точнее с ними, нельзя вступать в контакт. По жизни не отстанут и не откупиться. Они как попрошайки: раз повод дашь, не отстанут… А вы ведь директор, советник. Референдум на носу. А вдруг кто узнает?
Узнали, даже в подробностях.
Через день в администрации Главы на совещание по референдуму Цанаев получил публичную взбучку.
А потом Глава попросил его задержаться и говорил почти то же самое, что и Аврора, правда, добавил:
— Со спецслужбами связываться опасно. Но ты ничего не бойся… А, впрочем, честь женщины защищать надо!
— Откуда вы все знаете? — подивился Цанаев.
— Я все обязан знать, должность такая. А Бидаев обязан был рапорт написать… На носу референдум! А ты драку устроил… Так что давай, со своим напарником Бидаевым хочешь-не хочешь, а сдружись, нам порядок нужен.
— Он мой напарник? — удивился Цанаев.
— Называй его как хочешь — напарник, подельник, друг… но не враг. Нам провокации не нужны. Все в их руках, понял?
Цанаев понял, что помимо своей воли он потихоньку втягивается в политику, то есть ему со всеми необходимо быть политкорректным, но и это не главное, главное, как он стал понимать, живя в полувоенном Грозном, он, сам того не ведая, стал принимать тоже полувоенные, то есть, почти полу-варварские, методы выяснения отношений — с помощью кулаков. А что, если бы и у него, как у Бидаева, было бы оружие?
Не успел он об этом подумать, как его вновь вызвали в администрацию — перед ним крепкий, самодовольный молодой человек:
— Для вашей безопасности, ну, и чтобы были уверенней, время, понимаете, какое, мы хотим вам выделить табельное оружие.
— Не надо, — категорично отказался Цанаев. — Я и пользоваться им не умею.
— Тогда, может быть, личную охрану? Перед референдумом всякие могут быть провокации.
— Я ученый, — стоит на своем Цанаев. — Больше на провокации не поддамся, — оправдывается он, сам подумал: «До референдума улечу в Москву, к семье».
А ему, словно его мысли читают:
— До окончания референдума никаких командировок, никаких отъездов и разъездов. Все должны быть не местах.
— Я ученый… — хотел было отстоять свою свободу Цанаев, а ему жестко в ответ:
— Вы советник Главы и член избирательной комиссии. Время военное… Вам оружие и охрана нужны?
— Нет.
— Смотрите. Вы должны быть бдительны и осторожны.
— У вас есть какая-то информация? — насторожился Цанаев.
— Война — чей-то интерес. Референдум — окончание войны — наш интерес. За наш интерес мы должны бороться.
— Что я должен делать?
— Быть начеку.
Этот разговор и без того насторожил Цанаева, а тут еще жена из Москвы звонит:
— Все говорят, что перед референдумом в Грозный вновь войдут боевики, бойня будет… Приезжай. Никому твоя наука не нужна. Тем более, в Чечне.
— Я не могу вылететь.
— Как это не можешь? Всегда прилетал… Ах, я поняла. Тебя эта сучка Аврора охмурила. Ты, говорят, из-за нее дрался.
— Кто говорит?
— Все говорят. Про тебя уже анекдоты ходят. Приезжай немедленно, либо я вылетаю.
К ужасу Цанаева, буквально на следующий день супруга прилетела.
— С кем ты оставила детей? — первый вопрос Гала Аладовича в аэропорту.
— Не переживай, соседка присмотрит, — отвечает жена, и когда они приехали на квартиру: — Отличное жилье, какая большая жилплощадь. Вот только вид за окном — мрак! А квартира приватизирована?
— Я ее еще не оформил. Некогда. Да и служб таких здесь вроде нет.
— Ну, слава Богу, женщин ты сюда, видимо, не приводишь.
— Замолчи! Какие женщины?! Здесь война.
— Вижу, вижу. Я такого даже не представляла. Просто ужас! Как ты здесь живешь?.. А где твой институт?
— Зачем тебе мой институт?
— Сам повезешь, либо я сама найду?
— Поехали, — с напускным спокойствием произнес Цанаев.
Путь от аэропорта до центра, где квартира Цанаева, по возможности, обихожен, нет блок-постов, прикрыты признаки войны и разрушений. А вот институт почти на краю города.
Супруга Цанаева потрясена.
— Ужас, ужас! — шепчет она, плачет. — Наш город даже не узнать. Это не Грозный. Тут невозможно жить.
А когда они въехали во двор института, ее столичный апломб полностью угас.
— Это и есть твой институт? Эти развалины? Это ж руины.
— Почему? — оптимистичен Цанаев. — Новая крыша. Отремонтировали первый этаж. Есть подвал… Исполняем международный грант. Такое и в Москве не у всех… Так что наука в Чечне есть, несмотря на войну и весь этот бардак. А посмотри на это дерево — древняя ива, ей более полувека, — с огоньком говорит директор. — А видишь на ней птицы — двенадцать, шесть пар.
— Что это? — поражена жена.
— Это совы… Видишь, какие большие красавцы. Нас не боятся. Наоборот, знают, что у нас мир, у нас днюют. Знаешь, какое завораживающее представление, когда они в сумерках вместе взлетают, огромные крылья — магия, волшебство!.. А посмотри на тот тополь. Видишь кормушку, белочка.
— Прямо как в лесу, — говорит супруга. — То-то ты одичал… Как ты здесь живешь? Зоопарк! — в ужасе жена.
— Живу, чтобы ты в Москве хорошо жила. Зарплата гораздо больше. А иначе жена профессора такой наряд не имела бы, — он погладил ее шубу. — Пошли, помещение покажу.
Цанаев знает, что его кабинет супругу мало интересует, тем более, что он по-военному скромно обставлен. Она рвется увидеть Аврору:
— Вот наша наука, наша гордость! Мы сюда категорически никого не пускаем, но тебе… — раскрыл дверь в лабораторию: едкий воздух, пропитанный реагентами и бензином, шум генератора, и Аврора, в поношенной, грязной куртке, в огромных защитных очках, как раз вручную пытается освободить мощный пресс.
— Здравствуйте, с приездом, — Аврора явно смутилась, бегло, с ног до головы, будто сравнивает, осмотрела одежду Цанаевой, почему-то скинула с себя куртку. — Проходите… Может установку отключить? Шумит.
— Нет-нет, — сказал Цанаев.
— Нет! — словно всему окружающему бросила приезжая.
Она явно в шоке, побледнела, попятилась, прислонилась к стене.
— Тебе плохо? — забеспокоился директор.
— Это от самолета и смены климата… Отвези домой, — просит жена.
В квартире ей лучше не стало: отопления нет, спала в шубе. На следующий день супруга с энтузиазмом засобиралась на базар и по магазинам, дабы обустроить быт мужа. Но вид и бытность Грозного быстро погасили и этот пыл.
— Я волнуюсь за детей, отправь меня побыстрее в Москву… Здесь жить невозможно, — ее окончательный вердикт, но увидев зарплату Цанаева: — Дети растут, затраты растут. — А перед самой посадкой: — Ты квартиру приватизируй, продавай и — в Москву. Здесь жизни нет и не будет.
«А про Аврору забыла»? — напоследок хотел было спросить Цанаев, но интеллигентность помешала.
И помешало то, что он теперь почему-то сам про Аврору не может забыть, постоянно о ней думает, хочет быть рядом с ней. Почему-то рядом с ней ему спокойно.
А вот Аврора неспокойна:
— Гал Аладович, — говорит она, — какое-то предчувствие у меня нехорошее. Кажется мне, что Бидаев что-то замышляет.
— Пусть только покажется, — хорохорится Цанаев.
— Надо лабораторию перенести в подвал.
— Чего? Ты с ума сошла? У тебя и так дышать нечем, а ты — в подвал.
— Кстати, — вдруг улыбнулась Аврора, — давайте выйдем, подышим свежим воздухом, — она недвусмысленно осмотрела кабинет директора.
Уже был март, но погода еще держалась зимняя — влажный холодный ветерок, мокрый снег, слякоть. Вечерело.
— Ты думаешь, что в моем кабинете подслушивающие устройства? — во дворе спросил Цанаев.
— Береженого Бог бережет, — ответила Аврора, глядя на высокую густую иву. — Сейчас наши совы взлетят, — и точно, как в сказке, огромное заснеженное дерево зашевелилось, издав громкий гортанный звук «уху» взлетела одна сова, огромными крыльями как бы очищая путь. Облетев по кругу весь двор, словно убедившись, что все в порядке, эта сова издала еще раз, гораздо громче, «уху», и тогда, как по команде, вся стая взлетела — завораживающий шелест мощных взмахов, казалось, что магическая сила птиц перекрыла весь небосвод; они резко унеслись в сторону окраинных лесов. Стало еще сумрачней, печальней и пустынно. А Цанаев и Таусова все еще смотрели на небо, потому что откуда-то стал доноситься нарастающий гул вертолета.
— Пошли под иву, — предложил Цанаев, зная, что от таких летающих птиц лучше скрыться. Они долго стояли под деревом, видя под ногами щедрый белеющий совий помет и комочки погодков, потому что, как им показалось, вертолет завис над их институтом, и они даже чувствовали вихрь от его лопастей.
Лишь когда вертолет улетел и стало совсем тихо, Цанаев прошептал:
— Тревожная, пугающая тишина… Говори.
— Мне подбросили записку. На днях будет нападение на наш институт.
— Хотят сорвать референдум?
— Не думаю. Главная мишень, как я поняла, мое окно, наша лаборатория.