ровести в нашем профилактории. Но это на ваше усмотрение.
— Да, уже договорились, — вместо Цанаева отвечает Аврора. — Огромное спасибо, профессор. Мы прямо сейчас уезжаем.
Всем руководила Аврора. Дорога до профилактории неблизкая, и таксист предложил, да и сам Цанаев хотел, сесть на заднее сидение рядом с ней, но Аврора безапелляционно порекомендовала Цанаеву сесть впереди.
И в профилактории никаких вольностей. Аврора даже не вошла в его номер.
— Здесь все, что необходимо, есть. Питание отличное.
— Мы даже не посидим, не поговорим? — удивился Цанаев.
— Вам надо отдохнуть, набраться сил, — деловито отвечала она. — А мне на работу. На том же такси поеду. Я вечером наберу… А вы домой позвоните.
Домой, в Москву, Цанаев принципиально не звонил, хотя очень хотелось услышать детей.
А тут жена сама позвонила:
— Тебе, серьезно, сделали операцию? На сердце?.. Я думала, ты выпил, шутишь. Как ты?
— Как в той байке. Тот же Цанаев Гал, только гораздо здоровее, спокойно дышу.
— Ну, слава Богу. Мы так волновались… А кто оплатил?
— Понятно кто. Аврора.
Долгая пауза. Цанаев слышит, как жена тяжело дышит, а затем вердикт:
— Все-таки купила мужика.
— Я не мужик, — возмутился супруг. — Я профессор Цанаев! И никто меня не купит и не продаст, — закричал он.
Однако последние слова, как он понял, уже произносились в отключенный аппарат. Это его еще более рассердило, и он быстро набрал Москву. Казалось, что там все невозмутимо, по крайней мере, голос более чем спокойный:
— Алло, я слушаю вас.
— Не смей бросать трубку, когда я говорю.
— Мобильный не бросают, просто отключают, — так она и поступила, а Цанаев еще не раз пытался ее набрать — идет сброс.
Он так занервничал, разозлился, что руки стали дрожать, ему стало плохо, и возникло одно желание, как спасение — покурить, выпить, точнее, напиться, чтобы забыть все. Но у него в кармане лишь загранпаспорт и немного российских рублей, коих даже на дорогу обратно в Москву не хватит.
Он заметался по комнате, бросился к окну: ухоженный сосновый парк, небольшой пруд; несколько человек неторопливо гуляют по аллеям. Этот сказочный, но чужой мир еще более разозлил Цанаева. Он даже не знал, что ему делать и как быть.
«Купила мужика», — эта фраза жены неотвязно жужжала в ушах и могла довести до невроза, как звонок — Аврора:
— Гал Аладович, вы чем-то расстроены? Вам плохо? Примите лекарство. Я выезжаю.
Ее голос вернул ему некое спокойствие. А когда, где-то через час, она тихо постучала в дверь и он ее увидел, сразу все плохое позабылось и ему захотелось радоваться и жить.
Аврора даже не переступила порог его номера. Вначале они сели в небольшом светлом холле; стали говорить на родном и громко, потому что сели по-чеченски, далековато друг от друга. Наверное, поэтому они привлекали внимание, а когда Цанаев начал говорить о причине своего расстройства, Аврора деликатно перебила его, предложив:
— Давайте, пойдем в кафе, я голодная после работы. — А там сели, как стол позволял — прямо друг против друга, и Аврора первым делом положила перед ним деньги — несколько сотен евро. — Деньги в этом грешном мире очень нужны, — и прямо глянув в изменившееся лицо Цанаева, она сказала: — Я уже немножко познала вашу жену. Как мне кажется, она женщина сугубо прагматичная. У нее все вокруг денег. Что она вам сказала?
— Честно? — Цанаев явно погрустнел. — «Все-таки купила мужика».
— Это про меня?
— Это про меня и тебя, — пояснил он.
— И что вы ответили?
— Что я не мужик, а профессор Цанаев. И никто меня не купит и не продаст.
— Четко.
— Но она это, по-моему, уже не слышала. Отключила связь.
— А вы перезвоните.
— Звонил, — уныло сообщил Цанаев, — слушать не желает.
Они надолго замолчали, потупили взгляды, словно виноваты друг перед другом. Их выручил официант. И пока Аврора делала заказ, Цанаев не выдержал:
— Аврора, спроси, здесь можно курить?
— На территории профилактория запрещено курить, — понял Цанаев слова официанта.
А Аврора добавила:
— Здесь курить не принято, неприлично и плохой тон, — и заметив кислое лицо профессора: — Вы очень хотите курить?
— Перетерплю.
— А пить? — жестко спросила она.
— До твоего появления хотел.
Они вновь надолго замолчали. Вновь это молчание нарушил официант, и когда в руках Авроры появились приборы, она, как будто вооружившись, впилась взглядом в него:
— Гал Аладович, — у нее даже голос изменился, — вы считаете, что я хочу или могу купить вас?
Цанаев опешил, даже не знал, что сказать, а она продолжила:
— Вы хоть помните, что заставили, точнее, вынудили сказать мне перед самой операцией?
— Я не вынудил и не заставил, — очнулся Цанаев, и очень тихо, даже умоляюще: — Ты ведь любишь меня, или просто пожалела?
— Вас незачем жалеть! — вдруг с вызовом заявила Аврора. — Вы очень многого в жизни добились — известный физик, профессор. Я горжусь, что вы есть у нашего народа. Ценю и уважаю вас, — и слегка улыбнувшись: — За одно то, как вы провели воду и газ в дом моего больного отца… Я вам так за это благодарна.
— Ты любишь меня? — не выдержав, перебил Цанаев. — Скажи!
Она опустила голову… слеза упала в тарелку.
— Я тебя и плакать заставил, — Цанаев уже улыбался, и перейдя на шепот, будто кто здесь их чеченский поймет. — Скажи, ты любишь меня?
Аврора все так же, не поднимая головы, кивнула, и когда он еще раз спросил, тоже шепотом ответила:
— Люблю… Давно люблю.
— Тогда, — воспрянул духом Цанаев, даже голос окреп, — как у ученых, у нас все должно быть диалектически закономерно. И если ты сказала «а», то надо сказать и «б», — он показно глубоко вздохнул. — Как переменчив этот мир — полчаса назад я от суеты земной страдал, а сейчас любим, очень счастлив и хочу сказать… — тут он сделал демонстративную паузу. — Аврора, я хочу и очень прошу.
— Погодите, Гал Аладович, — взмолилась Аврора. Она подняла голову, впилась в него взглядом, а влажные глаза излучают радость, и торжество, и страх с отчаянием. — Гал Аладович, — она уже отложила приборы и салфетку мнет. — Я подняла эту тему лишь для того, чтобы сказать, что я обо всем этом думаю: там, где настоящая любовь, нет и не может быть речи о деньгах, тем более какой-то купле-продаже. Разве это не так?
— Так, и только так! — с некоей торжественностью подтвердил Цанаев, и после некоторой паузы: — Аврора, я, конечно же, далеко не молод, вроде бы женат и, может быть, это кафе не место для таких речей, да другого нет. Словом, Аврора я хочу, чтобы ты была рядом, ты нужна мне… Мы любим друг друга, давай поженимся, хотя я сам знаю, просто даже в материальном плане незавидный жених.
Аврора рассмеялась:
— Гал Аладович, так вы делаете мне предложение или отговариваете, ссылаясь на некие временные материальные трудности?
— Кха, — кашлянул Цанаев и став очень серьезным: — Я хочу, чтобы ты была рядом, я хочу быть с тобой. Аврора, давай поженимся.
Она явно смутилась, но лишь на мгновение:
— Гал Аладович, — она говорила четко, громко и глядя прямо в глаза. — Не буду кривить душой и лямку тянуть — тоже не маленькая. Скажу честно, ваше предложение для меня — великая честь, и я об этом мечтала. Однако, прежде чем сказать «да» или «нет», я хочу высказать вам мои просьбы и пожелания.
— Любые условия, — загорелись глаза Цанаева.
— Нет, только не условия. Лишь просьбы и пожелания. Я не могу выйти замуж за пьющего. Это из-за религии, и вам врачи категорически запретили.
— Я ведь давно не пью. И не буду, — с готовностью ответил профессор.
— Все должно быть по чеченским традициям, — продолжила Аврора.
— Разумеется.
— Тогда, как женатый, вы должны поставить в известность свою жену и получить ее согласие.
— Нет, — воскликнул Цанаев и, как-то обмякнув: — Она ведь даже на звонки мои не отвечает.
— Есть иной способ — почтой письмо.
— Это очень долго.
— Тогда телеграмму.
— Что, так и написать — «женюсь, дай согласие»?
— Как хотите, так и напишите.
— Не буду я ей писать, не хочу я с ней общаться, — помрачнел Цанаев.
— А может, я ей позвоню? — вдруг заявила Аврора.
— Ты? — крайне изумился Цанаев. — И что ты ей скажешь?
— Скажу как есть, если вы не против.
— А знаешь, что она тебе скажет?
— Знаю. Про меня, как и прежде… А вот ценит ли вас, хочу узнать… Вы не против?
— Как хочешь, — он повел плечами, явно сник.
О революционной решимости Авроры Цанаев знал не понаслышке, а с самого знакомства, так ее Ломаев и рекомендовал. Однако о такой ее оперативности даже не подозревал. Не прошло и получаса, как ответная реакция — жена соизволила позвонить:
— Скажи этой сучке, чтобы более нас не тревожила. Представляешь, эта дочь чабана, что всю жизнь средь баранов росла, меня жить учит! От нее и сейчас овчиной воняет. А ты пьяница, импотент, альфонс, что на ее деньги существуешь, нам не нужен! Иждивенец, изменник проклятый! Ты мне жизнь погубил! Ты о детях подумал? Старый пьяница на девственницу позарился, — она еще что-то кричала, но теперь Цанаев отключил телефон.
Возникли ли у Цанаева какие-то сомнения? Конечно. И не просто сомнения, а терзания. И все это не по поводу жены, к ней у него давно уже не было никакой симпатии и привязанности, впрочем, это было взаимно, а вот есть, точнее, на грани развала, семья, ведь главное — дети! Он очень любит детей, скучает по ним, хочет видеть и слышать. И вспоминая детей, он думает: почему хотя бы они не позвонили ему до или после операции? Такой операции! На сердце. Ведь он мог умереть… Виновата мать… А может, он сам виноват? Так воспитал детей.
А как же Аврора?
Аврору он любит, очень сильно любит. В последнее время, уже почти год, он постоянно ею живет и думает о ней. А когда она рядом или даже по телефону с ним говорит — более ему ничего не надо… Но дети, семья! И как бы там ни было, но он иначе не мог и решил поступить так, как скажет старшая дочь. Он набрал ее телефон: