Цанаев знал трудолюбие, целеустремленность и талант Авроры. Он знал и примерный объем ее трудов. Однако увиденное его просто ошеломило.
— Тут материал на три докторские, — воскликнул он, а следом: — Что ты отдаешь Ломаеву?
— Ломаеву я все уже отдала.
— Вот это да! — поражен профессор. — Ну, ты поработала на славу. Таких диссертаций теперь нет, почти все халтура.
— Это в России халтура, а здесь науку берегут.
— Так ты будешь защищаться в Москве или здесь?
— Гал Аладович, — улыбается Аврора. — Во-первых, не «ты», а мы. Правильно я говорю?
— Да, — доволен Цанаев.
— А во-вторых, защитить докторскую я хочу и здесь, и в Москве. Разве плохо?
— Отлично.
— Только язык надо подучить.
— Ты-то подучишь, — уверен Цанаев.
Он чувствует себя вполне комфортно: спокоен, здоров, вокруг него Аврора создала уют и тепло, и он теперь занимается любимым делом — наукой. Чтобы вплотную заняться диссертацией и систематизировать все труды Авроры, он вновь и вновь анализирует лабораторные опыты и как-то заявляет:
— Аврора, в этих исследованиях нет итога. Ты остановилась на полпути? — она молчит. — Не может быть, чтобы твои заказчики не захотели бы пойти до конца, — она продолжает молчать. — Гипотезы две: либо у твоих заказчиков кончились деньги, во что я не верю, либо результат получился ужасный и его разглашать нельзя.
— Гал Аладович, — удивленно прошептала Аврора. — Я знала, что вы одаренный. Живи вы здесь, сколько-го бы вы достигли!.. Вот почему из России умы бегут, там таким делать нечего.
— Да, наука у нас в плачевном состоянии… но я не бежал. Да и кому я здесь нужен?
— Мне, мне очень нужны, — улыбается Аврора, а Цанаев не унимается:
— Аврора, скажи честно, ты продолжила исследование?
После долгой паузы она отвечает:
— Гал Аладович, я от вас ничего не скрываю. Скажу одно, что опыт был продолжен. Однако результат строго засекречен и я вам верю, но по контракту разглашать не могу. Сами знаете.
— Знаю, что эти опыты к добру не приведут. Это следующий шаг после генно-модифицированной продукции. Если эти химикаты применить в пищевой промышленности, например к фруктам и овощам, то они будут храниться без порчи годами… В плане глобализации мира это огромный прогресс, можно решить продовольственную проблему. В плане экономики — это огромные прибыли, потому что порчи нет, затраты на хранение, упаковку и транспортировку сокращаются. Но если говорить о конечном потребителе — человеке, то здесь многое очевидно.
— Что? — насторожилась Аврора.
— Ну, если образно. Когда, скажем, яблоко гниет, то это закономерный природно-биологический процесс: завязь, оплодотворение, созревание, зрелость, старость, то есть порча, продукт умирает. Впрочем, как и человек… А вот реагенты надолго консервируют процесс зрелости, точнее, останавливают развитие… Тоже самое произойдет и с человеком. Я думаю, что все это скажется на умственном и тесно связанным с ним половым развитием человека.
— Гал Аладович! — перебила его Аврора. — Вы гений! — она приблизилась к нему и с жаром стала шептать. — Сюда пригласили ведущих ученых. Было закрытое совещание. Высказали такое же предположение и эксперимент был остановлен.
— Эксперимент не будет остановлен… То, что знают два человека, уже не секрет. А здесь сверхприбыль и глобальная политика — воздействие на умы и животы. Что еще надо господам мира?!
— Боже! Гал Аладович, прошу вас, не говорите об этом… Неужели я взяла на себя такой грех?
— При чем тут ты?
— При том… Я ведь тоже не последняя дура.
— Успокойся. Мы ученые, и обязаны познавать мир и природу. Там, где есть вред, там есть и польза… Главное, чтобы открытия ученых политики использовали лишь во благо.
— В свое благо?
— Да, — печально сказал профессор, — все политики — богатые люди, либо исполняют волю богатых людей.
— Что я наделала?
— Да при чем тут ты?! Не ты, так другой ученый сделал бы этот эксперимент. И по большому счету — это открытие! Ты молодец! И по правде, чем больше я изучаю твой труд, тем больше я тобой горжусь и восторгаюсь.
— Правда? — засияла Аврора.
Как отметил Цанаев, и не только он, после замужества она стала красивей, счастливей и даже заметно поправилась, округлилась. Однако сейчас в ней появилась некая печаль, точнее, задумчивость, и она полушепотом сообщает: — Гал Аладович, об этом тоже говорить нельзя. Но это не мой контракт и я лишь наблюдатель. Эксперимент над крысами и овцами уже идет.
— И что? — возгорелся исследовательский интерес Цанаева.
— Крыс не видела, боюсь. А вот с баранами я ведь все детство и юность провела, — она вздохнула, видимо, что-то вспоминая; взяла себя в руки. — В общем, скажу так, я повадки овец хорошо знаю. У этих лишь одно желание — брюхо набить. И даже у самцов очень слабый половой интерес. Но самое интересное в ином: самки редко рожают, а главное, самки своих детей отторгают, не кормят, не признают, не любят, если можно так сказать.
— Можно, можно, — задумался профессор. — В средние века люди вели эксперимент, чтобы дети забывали прошлое, не признавали родителей, даже родную мать — манкурт. А теперь пошли дальше — создают трукнам.
— А что такое трукнам?
— Это если слово манкурт прочитать наоборот. То есть трукнам — когда родители не будут любить и признавать детей. Это полный морально-нравственный регресс. Конец диалектики, жизни.
— Боже! — Аврора машинально, обеими руками обхватила свой живот, прислушалась, а Цанаев, улыбаясь:
— Ты ждешь ребенка?
Аврора смутилась, выбежала из комнаты.
Позже, вспоминая и анализируя свою жизнь, Цанаев считал, что если не учитывать годы молодости, проведенные с родителями, то самым счастливым периодом жизни была жизнь с Авророй в Норвегии. И думая об этом, сравнивая Аврору с первой женой, он понимал, что жена, как Аврора подчеркивала, «настоящая жена», мать детей, конечно же, была женщиной сугубо прагматичной, но и Аврора была не простушкой, всегда имела свой расчет. Недаром она не раз твердила, что своим замужеством она намерена решить триединые задачи.
Первую она сама озвучила: заставить всех уважать профессора Цанаева. Третью Цанаев никак разгадать не мог, и Аврора даже не намекает. А вот вторую задачу Цанаев сам разгадал и это было нетрудно, почти понятно: как и всякая женщина, она мечтает о ребенке и, почему-то, о дочке, хотя уже известно, что будет мальчик. Подсказки кругом: книги на всех языках для будущих мам. В интернете ее интересует та же тема. Пьет какие-то лекарства или витамины, где на упаковках изображены счастливые женщины. Помимо этого, Аврора частенько ходит по врачам. Но самое главное, хотя она это тщательно скрывает, да как в маленькой квартире утаить, — она уже купила белье для новорожденного, — нежно-голубого цвета. Да это все утайкой и при муже никаких по этому поводу речей. Она не хочет эту тему даже затрагивать, возможно, стесняется, скорее, так и есть, а может, боится сглаза, и это тоже понятно.
Как бы там ни было, в их молодой семье — гармония, мир, покой и любовь.
Опытный в семейно-житейских делах Цанаев не хотел верить, но точно предполагал, что это нежносладостная идиллия свежей любви, как медовый месяц, продлится месяц-полтора, но не более. Потом все приестся, и бытовые проблемы, груз прежних лет и забот дадут о себе знать, и любовь, если не охладеет, то отойдет на второй план. Но этого не случилось и через два месяца, и три, и даже четыре. Наоборот, они не то что привыкли, они как-то воедино слились, и дошло до того, что Цанаев уже не представлял жизни без нее, и даже, если полчаса с момента их расставания всего проходило, он начинал звонить, спрашивая, как дела, когда домой придет, словом, он в ней души не чаял, потому что она создала вокруг него, и даже в нем самом, удивительный комфорт и мужскую значимость. Однако, жизнь есть жизнь, и они, как ученые, понимали, что такие идеальные условия — только в задачах для детей, а современная жизнь — это множество факторов, порой непредсказуемых и ма-лоожидаемых. И Цанаев интуитивно чувствовал, что у этой гармонии почему-то будет печальный конец, и плохая весть придет ночью, под утро, по телефону. Наверное, поэтому он каждую ночь свой телефон отключал, и словно боялся, что Аврора улетит, крепко прижимался к ней, ненасытно ощущая аромат ее ска-зонного тела, невесомо-нежные, как крылья бабочки, теплые, родные объятия любви, которые вспугнулись от звонка телефона Авроры.
Будто неведомая сила ее влечет, она буквально выпорхнула из его объятий, он понял, что не удержит — навсегда! Потому что она, услышав первые слова, быстро удалилась на кухню.
Была еще ночь, ближе к рассвету, но за окном еще очень темно. Цанаев не шевелился и даже дыхание затаил, чтобы услышать, о чем речь, но он слышал лишь ее повышенные возгласы и удары своего встревоженного сердца.
Она так и не вернулась из столовой. И, может, Цанаев вновь заснул, то ли чуть отключился, да очнулся от шелеста ее платья, от тихих шагов. Она стала, как обычно, на утренний намаз… А Цанаева, к его огорчению, овеяло новым — ее тело, ее душа не истощали любовь, не возбуждали его, тем более, не пьянили: она думала не о нем, иные заботы овладели ею, и это Цанаев явно осознал и ощутил.
Конечно, Аврора мгновенно и заметно изменилась: печаль и тревога в ее глазах. Тем не менее, на быте Цанаева это вроде бы не должно было сказаться — утро с настоек лекарственных трав, потом прогулка, завтрак, но уже нет национальной чеченской кухни, и Аврора говорит:
— Все мои беды оттуда… Я должна срочно вылететь в Чечню.
— Что случилось?
— Племянника старшего ночью забрали.
— Он ведь ребенок, инвалид!
— Да, инвалид войны. Уже пятнадцать.
— За что?
— Не знаю. Сноха звонила… Я должна лететь.
— А без тебя?
— Сноха несчастная, безграмотная женщина. Два инвалида на ней. А более никого — всех убили… Почему я их не вывезла?